Причуды любви - Энцо Бьяджи

Митчум, притворившись простачком, спросил, почему она выбрала именно эту книгу.

— Хочу научиться поддерживать светскую беседу, — ответила Мэрилин.

— И как далеко ты продвинулась?

— Я сейчас читаю про «анальный эротизм».

— Вот как! — удивился Митчум. — Ты полагаешь, тебе придется обсуждать эту тему в салонах?

Она пожала плечами, вновь уткнулась в книгу, немного погодя подняла голову.

— А что такое эротизм?

Получив объяснение, еще немного почитала и обратилась к присутствующим с новым вопросом:

— А анальный что значит?

Сидевший рядом актер не удержался и выпалил:

— Ну, это то место, куда ты себе клизму ставишь!

Гарри Липтону, ее первому антрепренеру, принадлежат слова: «Она играла всегда только голый секс». А самые ярые феминистки называли ее «жертвой женского отчуждения». У всех, кто ее знал, она вызывала какое-то двойственное чувство: с одной стороны, беззащитная, испуганная птичка, с другой — видавшая виды дива.

Видимо, эта двойственность и самой ей давалась нелегко: несколько раз Мэрилин пыталась свести счеты с жизнью, и наконец ей это удалось душной ночью 5 августа 1962 года. Сегодня ей было бы уже за шестьдесят.

Ее нашли в постели, голую, голова свесилась с подушки, рядом — брошенная телефонная трубка: вроде бы, накачавшись виски и наркотиками, она отчаянно пыталась пробиться к Роберту Кеннеди. Перед смертью она написала стихи, смысл их таков: «Жизнь надвигается на меня, в то время как мне хочется одного — умереть». Ее бабка и мать сошли с ума; и сама она долго лечилась.

Ее белокурые волосы были спутаны, под ногтями грязь. Дневник, которому она поверяла все свои горести, бесследно исчез.

Туристы, посещающие Голливуд, эту «фабрику лжи», как назвал его Бертольт Брехт, могут за четыре доллара увидеть декорации знаменитых фильмов-колоссов, коляску, бороздившую прерии Дикого Запада, корабль «Баунти», роскошную усадьбу Скарлетт О'Хары из «Унесенных ветром», балкон, на котором великовозрастная Джульетта — Норма Ширер — внимала любовным вздохам престарелого Ромео — Лесли Говарда. Еще среди музейных редкостей Голливуда числится… постель Мэрилин Монро! К тому же она удостоилась печальной чести стоять с задранной ветром юбкой в местном Музее восковых фигур.

Ее подпись, отпечатки рук и ног увековечены на бетонной стене Китайского театра Грюмэна, однако вряд ли на том свете это ее обрадовало. («Я бы лучше оставила свои отпечатки кое у кого на мордах и задницах», — заявила Джейн Фонда.)

С Артуром Миллером я встретился четверть века спустя в его «штаб-квартире» в Манхэттене, состоящей из спальни, кухоньки, ванной и полупустой гостиной. Он приехал в город, чтоб «запустить» новую книгу мемуаров — толстенное описание своих нелегких жизненных перипетий, включая и непродолжительную любовь королевы Голливуда (кажется, эти страницы в основном и привлекают читателя) к человеку, который, по словам Глории Стайнем, «любил размышлять в тишине и видел мир черно-белым».

Вот как протекала беседа, не оставившая у меня сомнений в полной искренности писателя.

— Почему вы решили рассказать о своей жизни?

— По многим причинам. Но, в частности, некто решил написать мою биографию и обратился ко мне за помощью. А я подумал: чем целый год рассказывать о себе другому, уж лучше все написать самому. К тому же я заметил, что люди моего поколения постепенно забывают все, что им пришлось пережить, и мне захотелось сказать свое слово об одном из периодов нашей истории. По-моему, получилось довольно любопытно. Мне вообще нравится рассказывать факты, а тут, что называется, представился случай.

— А какой период в вашей жизни вы считаете наиболее благоприятным?

— Пожалуй, нынешний. На здоровье я не жалуюсь и живу весело, как никогда. Много работаю, счастлив в семейной жизни, свободен. Зато прежде интереснее было работать для театра, потому что в сороковые-пятидесятые там кипела жизнь. Теперь же это чисто коммерческое предприятие.

— А когда было тяжелее всего?

— В годы маккартизма, когда я не знал, что со мной будет завтра. В обществе царила атмосфера страха, но никто не хотел в этом признаться, что самое страшное. Вроде бы все выглядело нормально, но это была лишь видимость. Именно тогда я написал пьесу «Салемские ведьмы».

— У вас лично были неприятности?

— Да. Например, мне заказали сценарий о малолетних преступниках. Это была очень актуальная тема, поскольку Нью-Йорк был буквально наводнен бандами подростков, которые грабили, насиловали, убивали. Из-за этих варваров люди боялись выходить на улицу. Чтобы поближе изучить это явление, я затесался в одну из банд и проводил там все свое время. В голове уже начал складываться сюжет, как вдруг на меня обрушились многие газеты. Они требовали, чтобы мне запретили заниматься этой проблемой, так как всем якобы известны мои левые взгляды. В проект борьбы с преступностью были вовлечены все городские власти во главе с мэром и, естественно, полиция. Так вот, мой сценарий был вынесен на их суд и отвергнут большинством в один голос. Больше вопрос об этом не поднимался.

— Прежде чем стать писателем, вы сменили несколько профессий, ведь так? Это из-за того, что семья ваша жила в стесненных условиях?

— Да. Во время войны я работал плотником на верфи (из-за покалеченной в детстве ноги меня признали негодным к службе в армии), занимался ремонтом судов по четырнадцать часов в сутки и имел один выходной в две недели. Потом и впрямь перебрал немало профессий, в том числе водителя грузовика. Мне нравится делать что-либо своими руками, вот этот стул, на котором вы сидите, я смастерил сам.

— Мешало ли вам ваше еврейское происхождение?

— Не скрою, в войну и до нее антисемитизм откровенно процветал. Стоило открыть в «Нью-Йорк таймс» раздел объявлений о приеме на работу, как ты сразу же натыкался на предупреждения типа «Евреев просят не беспокоиться», «Католиков просят не беспокоиться», «Негров просят не беспокоиться». На дверях гостиниц, особенно в Нью-Джерси, зачастую можно было увидеть табличку: «Евреям вход воспрещен».

— Сюжеты ваших пьес, скажем «Смерти коммивояжера», вы придумываете или черпаете из жизненного опыта?

— И так, и так. Теперь уже трудно сказать, кого из моих персонажей я на самом деле встречал в жизни.

— Говорят, вы не любите Нормана Мейлера? Отчего?

— Мне не хочется о нем говорить. Между нами нет ничего общего.

— Как вы относитесь к его книге о Мэрилин?

— Да он с ней никогда не встречался. Что он может о ней знать?

— Когда вы впервые увидели Мэрилин, то сказали ей: «Ты самая грустная из всех женщин, каких я знал». А она ответила: «Мне никто еще такого не говорил». Что она была за человек?