Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии - Александр Дюма

легко потерпят здесь неудачу: стоит попавшему под подозрение выйти за ворота Каира, как он сразу же оказывается в пустыне. А правосудие питает к песку такое же отвращение, как и к воде; любое безбрежное пространство пугает его: требо­валось устранить эту помеху. Кади, которых это непо­средственно касалось, призадумались и нашли хитроум­ное средство отличать воров от честных людей.

Когда совершена кража и вор схвачен с поличным, что иногда случается, кади велит привести к нему обвиняе­мого, допрашивает его, составляет необходимые бумаги и, убедившись в его вине, что происходит очень быстро, берет в одну руку ухо вора, в другую — бритву и, ловко действуя этим инструментом, проводит им между соб­ственной рукой и головой осужденного; довольно часто в итоге такой процедуры кусочек плоти остается в руке судьи, а преступник уходит, лишившись одного уха.

Нетрудно понять, насколько подобный метод облег­чает работу полиции. Когда вор, уже побывавший в руках правосудия, совершает вторую кражу, он не имеет воз­можности идти на запирательство, если только у него не отросло новое ухо, что случается крайне редко; и тогда, на основании правовой аксиомы non bis in idem[4], ему отрезают второе ухо. Если вор неисправим и совершает такой же проступок в третий раз, кади принимается за его лицо и отрезает у него нос, как прежде отрезал ему уши: в итоге жителям Каира следует быть настороже, когда к ним приближается прохожий, на лице у которого недостает кое-каких принадлежностей, ибо он самым смехотворным образом настолько сожалеет об утерян­ном, что ищет его во всех карманах, какие попадаются ему на пути. Так что, если, находясь в Каире, вы вдруг ощутите у себя в кармане чью-то руку, смело доставайте кинжал, отрезайте ее и, прихватив с собой, ступайте своей дорогой; если на пальцах этой руки будут кольца — тем лучше для вас: можете быть спокойны, владелец не потребует ее обратно.

Едва г-н Мсара закончил давать нам эти объяснения, как мы увидели кади за работой. Кади выходит утром на улицу, не известив никого заранее, куда именно он направляется; он прогуливается по городу и, сопрово­ждаемый своими помощниками, обрушивается на пер­вый попавшийся базар; там он садится в любой пригля­нувшейся ему лавке, проверяет гири, мерки и товары, выслушивает жалобы покупателей и допрашивает тор­говца, замеченного в каких-либо нарушениях; затем, без всяких адвокатов и судей, а главное, без всяких задержек произносит приговор, приводит его в исполнение и при­ступает к поискам следующего преступника. Однако здесь наказания имеют иной характер, ибо нельзя обра­щаться с торговцем, как с вором, при всем их сходстве, иначе это лишит торговлю доверия покупателей; поэтому приговоры торговцам обычно такие: самый мягкий — это изъятие товара, умеренный — закрытие лавки, суро­вый — выставление на всеобщий позор. Делается это весьма своеобразным способом: виновника ставят у стены лавки, заставляют его оторвать пятки от земли, так что вся тяжесть тела переносится на пальцы ног, а затем пригвождают его ухо к двери или к ставням лавки, что придает ему такой вид, будто он стоит на пуантах, словно Эльслер или Бруньоли; эта изощренная пытка длится от двух до четырех или даже до шести часов. Само собой разумеется, что несчастный может сократить наказание, разорвав себе ухо, но такое случается редко: турецкие торговцы дорожат своей честью и ни за что на свете не согласятся походить на воров отсутствием пусть даже крошечного кусочка уха.

Я задержался возле одного такого страдальца, при­гвожденного буквально на моих глазах, и хотел было оплакать его участь, но Мухаммед объяснил мне, что этот человек привычен к подобному наказанию и если я посмотрю на его уши поближе, то мне станет ясно, что они дырявы как решето. Это замечание коренным обра­зом изменило мои намерения по отношению к осужден­ному; ему предстояло провести так еще почти два часа, а это было намного больше, чем требовалось, чтобы сде­лать его портрет. Я предложил своим спутникам следо­вать дальше в сопровождении г-на Мсары, а мне оста­вить Мухаммеда, с которым у меня не было опасности потеряться; однако верный Мейер не пожелал бросить меня. Так что мы остались втроем, а остальные продол­жили путь.

Композиция картины была достаточно сложной. Булочник с прибитым ухом стоял, напрягшись и словно застыв, на кончиках больших пальцев ног; рядом с ним на пороге сидел стражник, наблюдавший за исполнением наказания и куривший чубук, количество табака в кото­ром, по-видимому, было рассчитано на то время, какое предстояло длиться пытке. Возле них стояли зеваки, образуя полукруг, который то расширялся, то сжимался, по мере того как одни подходили, а другие уходили. Мы заняли места сбоку, и я принялся за работу.

Минут через десять булочник, видя, что ему не дождаться сострадания у зрителей, среди которых, веро­ятно, он узнал и своих постоянных покупателей, решился обратиться к стражнику.

— Брат, — промолвил он, — один из законов нашего святого пророка гласит, что люди должны помогать друг другу.

Стражник явно не имел никаких возражений против этой заповеди и продолжал спокойно курить свою трубку.

— Брат, — снова подал голос осужденный, — ты ведь слышишь меня?

Стражник не подал в ответ никакого знака согласия, если не считать огромного клуба табачного дыма, под­нявшегося прямо к носу булочника.

— Брат, — добавил тот, — один из нас мог бы помочь другому и тем самым совершить поступок, угодный Магомету.

Клубы дыма следовали один за другим, повергая в отчаяние несчастного, просившего совсем о другом.

— Брат, — жалобным тоном продолжал он, — подложи камень мне под пятки, и я дам тебе пиастр. — Полная тишина. — Два пиастра. — Молчание. — Три пиастра. — Клуб дыма. — Четыре пиастра.

— Десять пиастров[5], — произнес стражник.

Ухо булочника и его кошелек вступили в борьбу, отра­жавшуюся на его лице; в конце концов боль взяла верх, и к ногам стражника упали десять пиастров; он поднял их, пересчитал один за другим, положил к себе в коше­лек, прислонил чубук к стене, поднялся, принес камешек размером не больше синичьего яйца и осторожно под­ложил его под пятки своего соседа.

— Брат, — взмолился тот, — я ничего не чувствую под ногами.

— И все же там лежит камень, — ответил стражник, сев на прежнее место, взяв чубук и продолжив курить, — однако я выбрал его в соответствии с суммой. Дай мне талари (пять франков), и я подложу тебе под ноги столь красивый и столь подходящий к твоему нынешнему положению камень, что даже в раю ты будешь сожалеть о