Инженер Петра Великого – 3 - Виктор Гросов

эти слухи докатились и до Петербурга (Орлов-то обязан был доложить Брюсу). Не прошло и недели, как меня вызвали к Государю.

Петр Алексеевич принял меня в своем обычном скромном домике. Выслушал мой доклад о нападении и о том, как мы отбились, долго вертел в руках трофейные шведские пистолеты, снятые с убитых наемников. Потом попросил показать «ту самую штуковину». Я продемонстрировал ему свое ружье, объяснил, как оно работает, рассказал про бездымный порох. Царь слушал внимательно, не перебивая, задавал толковые вопросы, даже сам попробовал затвор передернуть.

— Стало быть, говоришь, без дыма палит и бьет далеко? — он задумчиво почесал подбородок. — Сие зело хорошо. Сие нам надобно. А что за порох такой мудреный?

Пришлось снова пускаться в объяснения, стараясь не грузить его слишком сложными химическими терминами. Петр остался доволен, велел продолжать работу и пообещал всяческую поддержку. Просил (да именно так) дать возможность пострелять, я обещал организовать, как доведу до ума прототип.

Слухи, как известно, долетают не только до царских ушей. Церковные круги на уши встали. Пошли разговоры, что Смирнов не иначе как с нечистой силой якшается, раз его оружие стреляет без дыма, «вопреки природе и Божьему установлению». Некоторые особо рьяные святоши уже в открытую называли меня пособником дьявола. Давление на Петра I со стороны консервативного духовенства, и так недовольного его реформами, стало нарастать как снежный ком. И это при том, что у самого Государя была напряженка с духовенством.

Апогеем всего этого стало выступление митрополита Стефана Яворского, Местоблюстителя Патриаршего престола. Фигура, надо сказать, влиятельная, в народе уважаемая, хотя и не разделявшая многих петровских нововведений. Он, опираясь на доносы и «свидетельства очевидцев», потребовал от царя немедленно предать меня церковному суду как чернокнижника и еретика. Петр Алексеевич оказался в крайне щекотливом положении. С одной стороны — гениальный инженер, чьи изобретения сулили огромные выгоды в войне со шведами. С другой — могущественная Церковь, с которой он только устаканил вязкое «перемирие». Открытый конфликт с духовниками мог привести к смуте в стране и так раздираемой войной и бесконечными реформами. Назревал серьезный кризис.

Царя прямо-таки колбасило. Это было видно по его дерганым движениям, по тому, как он то и дело сдвигал брови, выслушивая доклады своих приближенных. Затевать открытую свару с Церковью в самый разгар тяжелейшей войны со шведами — это было последнее, чего бы ему хотелось. Народ и так уже стонал от непомерных тягот, от бесконечных наборов рекрутов, от новых налогов. А если еще и попы начнут во всеуслышание кричать о «безбожном царе» да его «дьявольских приспешниках», то тут и до бунта рукой подать. С другой стороны, отдать меня на съедение фанатикам — значило лишиться ценного инженера и, по сути, расписаться в собственном бессилии перед дремучей косностью. Петр Алексеевич, при всей своей вспыльчивости, был политиком хватким и умел находить такие ходы, что диву даешься.

Он не стал ни отправлять меня на церковный суд, как того требовал Яворский, ни отмахиваться от грозных филиппик митрополита. Вместо этого царь решил устроить нечто вроде «стрелки», эдакого, «собеседования». Меня пригласили в одну из палат строящегося дворца, где уже собралась весьма солидная компания. Во главе стола — сам Петр, по правую руку от него — митрополит Стефан Яворский, суровый, аскетичного вида старец с пронзительными, умнющими глазами. Рядом с митрополитом — еще несколько видных священнослужителей, имен которых я, хоть убей, не запомнил. По левую руку от царя — Меньшиков и Яков Вилимович Брюс, мой неизменный ангел-хранитель, да еще пара-тройка вельмож, известных своей преданностью государю, но при этом имеющих вес и в церковных кругах. Обстановочка была напряженная донельзя.

Накануне Брюс устроил мне настоящую «генеральную репетицию».

— Главное, Петр Алексеевич, — бубнил он, — держись спокойно, говори с почтением, но не лебези. Ни в коем разе не отрицай, что твои изобретения — штука необычная, это ж глупо и бесполезно. Наоборот, напирай на то, что все твои знания и умения — это дар Божий, ниспосланный тебе для вящей славы Отечества и защиты веры православной от этих супостатов-лютеран. Смекаешь? Не ты сам умный, а Господь тебя на путь истинный наставил. И не для себя, любимого, стараешься, а для царя-батюшки и Родины-матушки.

Он даже заставил меня полистать Священное Писание (зачем, если я там ни в зуб ногой не понял — старославянский же) и зазубрить несколько подходящих цитат. Память из будущего, конечно, подкидывала какие-то обрывки знаний, но освежить их было совсем не лишним. Особенно Брюс давил на то, чтобы я почаще вворачивал про «защиту земли Русской» и «борьбу с нечестивыми врагами веры Христовой».

И вот я стою перед этим высоким синклитом, чувствуя на себе десятки буравящих взглядов. Митрополит Яворский начал издалека, с пространных рассуждений о божественном мироустройстве, о границах человеческого познания и об опасностях гордыни ума, который пытается сунуть свой нос в тайны, сокрытые от людей Всевышним. Говорил он красиво, витиевато, как и положено церковному иерарху, но суть его речи сводилась к одному: мои изобретения слишком уж выбиваются из привычной колеи, слишком уж «не по-людски» они действуют, а значит, есть все основания подозревать тут нечистую силу.

Когда он закончил, повисла тишина. Все уставились на меня. Я глубоко вздохнул и начал говорить, стараясь придерживаться инструкций Брюса.

— Ваше Высокопреосвященство, досточтимые отцы, Ваше Величество, — скучным тоном обратился я к присутствующим. — Не стану скрывать, что машины и устройства, созданные моими руками, могут показаться кому-то необычными. Но смею вас заверить, что нет в них ни колдовства, ни помощи дьявольской. Все те немногие знания, коими я обладаю, я получил не от лукавого, но по милости Божией, дабы послужить верой и правдой Государю нашему и Отечеству Российскому. Ибо сказано в Писании: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих». А недруги наши, шведы-лютеране, не только землю нашу топчут, но и веру православную пытаются сжить со свету. И если Господь дал мне разум и умение создавать оружие, способное защитить народ наш и святыни наши от поругания, то не грех ли это умение зарывать в землю?

Я привел несколько примеров из житий святых воинов, что грудью защищали Русь от врагов, говорил о том, что Церковь всегда благословляла оружие, идущее на правое дело. Цитировал, как мог, отцов Церкви о важности защиты родной земли. Получалось, наверное, не всегда гладко, все-таки я не богослов, а инженер, но суть, кажется, донес верно. Я видел, как Брюс едва