Журнал «Вокруг Света» №02 за 1978 год - Вокруг Света

Сейчас так не делают. Но сердце какого путника, а пастуха в особенности, не порадуется удачному началу перехода?

...Горит огонь. Почти совсем темно. Стреноженные кони под седлами, чтобы не остыли после перехода, еще пасутся, глухо позвякивая путами и подвязанной уздечкой, а уставшие козы и коровы лежа жуют жвачку.

Уже воткнуты в землю комлем гибкие длинные ветки орешника, переплетены сверху и накрыты брезентом. Внутрь шалаша, пока наспех, брошены мягкие вьюки, провизия, бурки. Там же, прикрытый сверху мешком, лежит, подрагивая и повизгивая, родившийся в пути щенок.

Мальчики натаскали дров для ночного костра, Гудим и Леонтий развьючили лошадей. Самый старший, Базала, достал посуду, еду, из крепкой ветки дереша сделал чхвиндж (1 Чхвиндж — особое приспособление, чтобы вешать котел над костром.), затесал его нижний толстый конец узким маленьким топориком и косо забил в землю рядом с огнем. Теперь стоит повернуть его, и можно вешать на свежие зарубки котел.

Вот уже подоены коровы в темноте, вскипело и выпито молоко, сварена и съедена мамалыга. И пока маленький Бат выскребает из котла вкусную пригоревшую корочку, старик Базала достает из шалаша спящего щенка. У него мутные глаза, как бы подернутые пленкой, жалкий нежный живот. Когда его ткнули носом в остывающее молоко, он стал крутиться и вырываться бестолково, но после, дрожа и взвизгивая от радости, пил и вылизывал дно пластмассовой чашки.

Пока моют посуду и кормят больших собак, старик сидит у костра и смотрит на огонь. Что он там видит, никто не знает, и его не беспокоят: он старший. Наконец маленький Бат не выдерживает и говорит хриплым шепотом: «Дедушка!» Так тихо вокруг, что шепот его хорошо слышен. Но Базала молчит. Леонтий, сорокалетний пастух, который в шалаше готовит постель, поворачивает к ним лицо и ждет. В темноте видна его улыбка — влажные белые зубы в черной короткой бороде. «Дед, — слышно снова, — ты же обещал...»

Щенок уже заснул на руках у старика и вздрагивает, когда тот опускает его на землю у ног. Базала говорит громко и спокойно:

«Здесь бы нужен ачангур (1 Ачангур, апхярца — трехструнный и двухструнный музыкальные инструменты; ачарпын — пастушья свирель из стебля травы. Смычок и струны апхярцы — из конского волоса.), но мы, теперешние люди, стали так ленивы, что боимся лишний раз развязать вьюк и мешок. Здесь нужна апхярца, но жалко мне наших коней, и так уж они полысели. Или хотя бы ачарпын, но нет здесь такой травы, а мой лежит дома на чердаке, в пыли, забытый. Нужно петь, но нет у меня, старика, голоса...»

Тут он умолкает, как бы прислушиваясь. И не смотрит вокруг, а ведь мог бы и поругать молодых за то, что они ушли со своих мест от стада, где должны спать, завернувшись в бурки.

Но тихо кругом, некого и нечего бояться. И собаки не спят и молчат. Леонтий, стараясь не шуметь, достает из мешка апхярцу и смычок и кладет под руку Базале.

Он закрывает глаза. Все смотрят на него, не мигая. Вроде бы все песни его уже знакомы, но старик поет не так, как все, он вспоминает. И Базала начинает как бы с разбега: «Когда-то, когда вас всех еще не было, а я в люльке спал, приезжал к нам в село старик на белом коне. Мне про то мать рассказывала, когда я сам уже пахал. Отца не было, он погиб, один против ста бился...»

Все молча кивают. Один Бат говорит тихо: «Я знаю...»

Базала сидит у костра, накинув бурку на плечи, молча смотрит на огонь. На коленях у него лежит темная гладкая апхярца. Он касается смычком сразу обеих струн. Жалобный звук, похожий на плач, на жужжание, рождается где-то рядом, между сердцем и огнем. Базала поет, словно на ходу, не раскрывая губ, и думает о доме.

И правда, так было: приезжал тогда к ним человек на белом коне. Все у него было белое: борода, бешмет, усы, кинжал в простых ножнах, потертых до белизны. Подъехал он к большому дому Тарбы и, когда собрались старики, рассказал, что едет с той стороны гор, из Карачая, куда давно переселились его родственники. Едет потому, что поклялся побывать до смерти своей на могиле предков и клятву не может нарушить. Едет в Вордане. Странник говорил, но многие его слова с трудом понимали даже старики. А когда он, переночевав, уехал утром, старик Тарба сказал: «Вы видели последнего садза (1 Садзы — древние жители Приморской Абхазии.). Легче увидеть бога охоты, чем чистокровного садза. Их больше нет».

Впереди спуск. Надо только пройти «трубу» — узкое скользкое горло в скале, где по краям русла еще лежит спрессованный снег и лед.

А дальше совсем легко: тропа в камнях, потом по мягким прошлогодним листьям в буковом лесу, где даже уставшие телята начинают взбрыкивать — несутся, скося глаза и высоко выбрасывая задние ноги. А дальше? Дальше поляна, первая большая поляна за горами. Там деревья грецкого ореха, родник, много валежника и, самое главное, трава.

А дальше? Снова дорога через селение, в другие горы...

Кош в горах — изгородь да балаган из пихтовой драни. Изгородь из ошкуренных тонких стволов, прибитых поперек на редкие столбы. Если место постоянное, балаганы иногда делают рубленые или каменные.

У балагана старого Базалы, который он сделал, когда был помоложе, изгородь каменная, вечная. Кажется, что она стояла здесь всегда. Это «ацангуара» — ограда цанов. О цанах надо сказать особо. Народное предание рассказывает, что цаны — древний исчезнувший народ — были так малы ростом, что по папоротнику лазили, как по деревьям (тогда папоротники были не такие, как теперь), ездили верхом на зайцах, охотники были отменные и удачливые. Цаны являлись соседями и даже родственниками нартов. Как ни велики и славны были нарты, но и цаны были не промах. Рассказывают: сидел какой-то нарт (громадный, сильный, могучий!) у цанов в гостях. И мимоходом пожаловался на крепкую землю на своем поле, которую и киркой-то тяжело бить. А цаны (крошки, гномы по сравнению с нартом) между собой и говорят: «Ох и глуповаты эти верзилы». Нарт все слышал, хотел было рассердиться, но, пока закипал, цан успел сунуть ему в руку «дужку» от горла дикого улара и объяснил на ней в двух словах устройство плуга. До нарта наконец дошло, и он так обрадовался, что тут же уехал домой, не попрощавшись.

Цаны были сильны единством, и держали большие стада, и строили каменные загоны для них и дома из каменных плит. И стоят те дома вечно, и загоны их целы в горах. И еще были эти цаны бессмертны, к старости не старели, а только мудрели; и погибли они лишь потому, что воспитали на беду себе подкидыша. Вырос он, узнал все тайны племени, вернулся к своим, и те, применив колдовство и магию, наслали на цанов сухой горючий снег и сожгли их дотла.

Вот и получается: перегон скота в горы — это путь на пастбища предков. Возвращение к истокам.

«Ну что ж, вот я и вернулся со стадом в «агуара», — говорит Базала, подходя к балагану. Растянувшееся стадо медленно идет по дуге тропы.

И сразу же начинается новая работа. Зимой здесь было почти семь метров снега, и поломало подпорки. Все, и изгородь тоже, надо чинить. Леонтий привозит из скал, из тайников, бочки и большие котлы, гвозди и инструменты, которые оставляли на зиму.

Вечером же начинают делать сыр. Это известный всем сулугуни. Я расскажу, как его делают. Это, правда, было в другом балагане, не у старика Базалы, но это не столь важно. Мы собрали скот в загоны, и пастухи начали доить коров. Молоко мы относили ведрами в балаган и там сливали через большую деревянную цедилку в котел. В узкое горло цедилки укладывают сложенную в несколько слоев марлю, а если ее нет, то пучок чистого мха, травы или папоротника. Молоко коз и коров часто перемешивают. От этого сыр будет вкуснее и мягче.

В балагане тем временем разводят костер, положив дрова наклонно — так веселее горит. Над огнем на крюке подвешивают котел с молоком. В теплое молоко добавляют немного сыворотки, настоянной на сычуге. Сычуг — это приготовленный особым образом (мытый, соленый, высушенный в тени) желудок теленка, ягненка или медведя. Медвежий лучше всего. Молоко в котле быстро закисает.

В каждом коше, в каждом балагане сыр обычно делает один человек, самый опытный. В нашем балагане его готовил или Шюдуди, или Вало. Первый без конца поет и говорит, Вало молчаливее: он сосредоточенно мешает теплое молоко и нащупывает что-то рукой, опустив ее по локоть в котел. Гуща отделяется от сыворотки и оседает, ее бережно собирают в ком и кладут в плетенку или грубое сито, выложенное чистой мешковиной. За сутки сыворотка стекает по наклонной доске в подставленную посуду. Часть ее сольют снова в сычужный настой — закваску, остальное отдадут собакам.

Потом сыр вынимают. Но, если вы назовете это сыром, пастухи лишь снисходительно улыбнутся. Это сырье для приготовления настоящего сыра, который назовут «сулугуни» или «ашвха». Пока этому сыру еще созревать надо. Сколько времени? Не знаю. Тут без опыта не обойдешься.