Пугачевщина. За волю и справедливость! - Виктор Яковлевич Мауль

будет.) и в 3-х, «чтоб, обще с дворянскими предводителями, сперва секретно и пристойно советовали о принятии предосторожности на случай, если б, то от бегущего и укрывающегося, то от отчаянно бросающегося злодея, оказалась где-либо опасность, а в случае, если б опасность приближалась, и принимали бы оныя (предосторожности) самым делом, а сие не инако учиниться может, как токмо, если благородные дворяне согласятся из самих себя и из своих дворовых служителей составить некоторые корпусы а также, если в городах мещане (т. е. горожане) то ж сделают.»

Сенат при этом не нашел нужным входить в подробности организации предполагаемой обороны Московских провинций, справедливо замечая, что «вое сие пространно предписать не можно, но благоразумный воевода найдет и случаи и способ показать тем знаменитую отечеству услугу…» (л. 194).

VI

Мы указали подробно на те меры, которые были, с такою лихорадочною поспешностью, предприняты Московскою высшею администрацией в знаменательный для нее день 25 июля 1774 г., когда, под влиянием полученных известий, ее охватила паника и ей казалось, что враг стоит непосредственно ante portas Москвы.

На наш взгляд, указанные известия были лишь поводом к принятию чрезвычайных мер, а сами эти меры–как это особенно надо сказать о предполагавшемся вооружении фабричных, об образовании добровольческих корпусов, о свозе в Москву денежной казны “и ее замурование кирпичами “и пр. – свидетельствовали о недостаточности регулярных войск для защиты Москвы и Московской губернии, а равно и об известной растерянности Московских властей перед ожидаемым нашествием Пугачева, или его партий.

Однако еще следующий день–ввиду новых обстоятельств (о чем подробно скажем особо), неизвестных Волконскому раньше, – приняты изменения в предначертанной накануне программе действий. А именно, кн. Волконский, «созвав к себе в дом для совету г. г. сенаторов предложил, что, хотя вчерашнего числа, будучи в собрании Пр. Сената и об‘явил он полученные им от Казанского и Нижегородского губернаторов уведомления о известном государственном злодее Пугачеве, и какое он, на сей случай, сделал здесь распоряжение, и чему и Пр. Сенат согласно, по довольном рассуждении, положил надлежащие меры и о том учинено и подписано определение, как ныне имеет он такие известия, по которым упоминаемое, сделанное Сенатом, распоряжение в действо произвести нет никакой надобности, дабы тем, прежде времени, не сделать в городе тревоги то сего ради и предлагал, чтоб по тому, учиненному в Сенате определению, исполнения впредь, до его уведомления, не чинить.

Пр. Сенат приказали: согласно предложению его с-ва, потому определению исполнения не чинить и хранить оное за печатью, «между секретными делами», (л. 198). Определение это было затем подписано всеми сенаторами, включая сюда, конечно, и самого кн. Волконского.

Первое впечатление от этого нового акта таково, что вое постановленное 26 июля Сенатом, по предложению Волконского (вместе с дополнениями сделанными к нему Сенатом) отменяется, ввиду каких-то известий, полученных Волконским, паника, еще вчера так властно захватившая Московскую высшую администрацию, на другой уже день прошла и только акт, свидетельствующий о ней, остался «между секретными делами» Сената…

Однако, в действительности, это было далеко не так, страх за Москву еще долго продолжал быть налицо, но, только меры к защите Москвы и ея губернии были предприняты иные и, несомненно, более целесообразные, чем те, которые были продиктованы паникою.

Из мероприятий, предположенных 25 июля, не было приведено в исполнение разделение Москвы между 8-ю сенаторами, со всеми следствиями из этого разделения вытекавшими, не были вооружены и фабричные.

Что касается образования «некоторых корпусов» из крепостных, во главе с дворянами, а равно из мещан, то вопрос об этом получил иное направление, против первоначального предположения Волконского. В свою очередь, и «определение» Сената, касавшееся Московских провинций, уже скоро потребовало от Сената, ввиду новых обстоятельств, особых распоряжений.

Что-же такое произошло 26 июля, так быстро указавшее на бесцельность проведения в жизнь, в полном об’еме, всего того, что было единогласно постановлено еще накануне Волконским и Сенатом. Волконский об’яснял приостановку проектированных мер какими-то новыми, им полученными, известиями, которых он не имел еще вчера. К сожалению, в сенатском «определении» ничего не говорится о том, что это были за известия; не указываются они и в письме Волконского Екатерине от 29 июля, где он пишет, что «я, между прочими здесь (т. е. в Москве) распоряжениями, намерен был, в случае иногда приближения злодейской толпы, разделить город на части, поручив всякую часть одному сенатору, чтобы вооружить дворян, здесь живущих, с их людьми, для содержания внутренней тишины, но, как сей (слава богу) случай не настоит, да чтоб и не сделать большой робости в народе, а к тому-же и довольное число полков сюда следует, то от пополнения сего я удержался, хотя уже все к тому под рукою приготовлено(«XVIII в»., т. 1, стр. 138).

Конечно, аргумент об идущих в Москву полках весьма силен, чтоб оправдать отмену указанных мер, но, его, однако, было возможно выставлять, как основание для названной отмены, только 29 июля,[23] но 26-го июля, как и 26-го, Москва еще являлась «обнаженной», по выражению II. И. Панина, «от войск», а боязнь приближения Пугачева была в наличности не только, 26-го (как и 25-го июля, но и гораздо позднее, и первое из указанных чисел ничего не изменило в данном отношении, сравнительно со вторым. Если ж Волконский пишет (для об’яснения своей отмены, 26 июля, того, что было постановлено 25), что теперь «сей случай не настоит», то он это делает для успокоения Екатерины (почему, непосредственно за указанными выше строками его письма, стоят слова: «здесь, всем. г-ня, все тихо» и пр.).

Интересно, что, в противность этому утверждению, гр. П. И. Панин, в тот же день (т. е. 26 июля, когда применение чрезвычайных мер было отложено) пишет Екатерине, что, после известий из Казани и Курмыша, «Московские ЖИТЕЛИ вверглись в трепет и ужас несказанный, не имея себе об’явления о настоящем положении сего угрожения (известия эти, как уже указывалось, скрывалиоь Волконским от обывателей Москвы, хотя, разумеется, это не мешало распространяться среди них всяким тревожным слухам), а потому, не зная, что им делать, ни куда и когда отправлять, или здесь оставлять свои фамилии, видев при том столь обширный город, обнаженный от войск и орудий (тогда в его записке – Сенату), и слышав злодеевы столь скоропостижныя, на весьма дальния отстояния, нападения»… (Сбор. Р И. Общ., т. VI, стр. 80).

Если Панин был вообще склонен преувеличивать опасность положения дел в Москве, то, Волконский, наоборот успокаивал Екатерину, указывал на образцовую полицию Москвы, как-бы подтверждая тем, что можно-де обойтись и без чрезвычайных мер по ея охране. Но, однако, все же остается неизвестным, почему эти меры, казавшийся столь необходимыми еще 25 июля, оказались излишними уже 26 числа? Нам кажется, что паника, продиктовавшая эти меры, стала ослабевать во 1-х ввиду вполне точных тогда уже известий о заключении мира с Турцией. (Об этом в Москве знали еще. 25 июля, но, невидимому, не сразу оценили значение этого известия).

Об этом ясно говорит, между прочим, Екатерина в письме к Волконскому от 2 августа (в ответ на его письмо от 20 июля, уже цитированное нами), с удовольствием отмечая, «что миром и. е. с известием о мире) у вас, как и в Петербурге, в городе умы попеременялись, того ожидать должно («XVIII в“., там же.

Не без влияния, и при том особенно сильного, на приостановку названных мер было, без сомнения, и назначение Петра Ивановича Панина главнокомандующим. Как раз П. И. Панин получил в Москве именно 26 июля это известие оно было послано из-под Петербурга его братом Никитою Ивановичем Паниным 22 июля;[24] возможно, кажется, допустить, что об этом тотчас же узнал Волконский и сообщил Сенату. Оно могло побудить их приостановить исполнение вышеуказанных мер, по разным причинам. Прежде всего, назначение такого авторитетного лица, как П. И. Панин, само по себе уже гарантировало серьезность мер, которые будут предприняты для подавления мятежного движения, столь неожиданно так сильно разросшегося.

Так смотрело на это назначение тогдашнее дворянское общественное мнение.

Болотов, напр., – сообщая о слухах относительно приближения Пугачева к Москве и не совсем доверяя им, – замечает с удовлетворением, что-де «к тому же известно, что против него наряжен и отправляется с войсками славный наш генерал, гр. П. И. Панин, так сей его уже верно остановит» (Записки, т. III, отр. 436). Как отголосок