Пугачевщина. За волю и справедливость! - Виктор Яковлевич Мауль

с экстрактом, сообщить в те департаменты при ведении, оставя здесь с него копию, а к Оренбургскому губернатору дать знать о том указом.»[16]

Мы приведем сейчас этот «экстракт из доношения» Рейнсдорпа, ввиду того соображения, что он может служить образчиком тех, нередко, весьма тревожных, сведений, какие получались тогда Москвою. Рейнсдорп пишет следующее:

«Хотя по разбитии и истреблении толпы, бывшей под руководством самого (в подлиннике стоит, впрочем, самаго) известного государственного злодея Пугачева, гнездившейся под Самарским городком, войсками ея и. в-ва под предводительством г.-м. и кав., кн. Галицина, и предвидилась надежда прежней тамошней тишины и спокойствия, однако, вопреки того, как он, злодей, от поиску войск сих внутрь вверенной ему (губернатору), губернии удалился, так возымел способ башкирский, явно легкомысленный и на воровство склонный от природы, народ, вящше поколебать, который тотчас попустился в генеральный бунт, от коего такой распространился огонь, что, к крайнему сожалению, как по линии, так и внутри губернии, неописанныя злодейства причинены и почти половина губернии людей, частию умерщвлены, частию в толпы их злодейские захвачены, а крепости, заводы и селения не только раззорены, но и в пепел обращены»…

IV

Таковы были, среди многих других, известия получавшиеся в Москве о событиях, бывших в дальних от нее местах, без всякого еще указания на непосредственную от них угрозу для Москвы, или для ее губернии.

Но, вот почти одновременно, Волконский получает, два официальных письма: одно от 17 июля, посланное Казанским губернатором Яковом ф. – Брантом, другое, от 21 июля–Нижаегородским губернатором Алексеем Ступишиным.

Оба эти письма ввергают Волконского (в связи, может быть с полученным известием из Казани от 10 июля в полную панику и наставляют его войти в Сенат со сложною программою экстренных мер, какие вызываются чрезвычайными опасностями для Москвы и ее губерниям от вторжения в их пределы Пугачева, или его «партий».

Меры эти, утвержденные Сенатом, были предприняты Волконским вполне самостоятельно, без предварительного сношения о Екатериною и были ей затем сообщены в копиях Сенатом и Волконским «для высочайшего усмотрения».[17]

Остановимся прежде всего на названных двух письмах, ввиду важности их содержания, с одной стороны, и их решающего влияния на меры предложенные Волконским Сенату и утвержденные последним, с другой, это ясно будет видно из нижепомещенного нами предложения Волконского Сенату и распоряжений Сената по данному поводу. Что же это за письма?

Как уже сказано, одно письмо, датированное 17-м числом, было прислано Волконскому Казанским губернатором, другое, от 21-го июля, – Нижегородским.

Первое гласило следующее: «о злодействах известного государственного врага, разбойника и бунтовщика Пугачева вчерась», пишет Ф. Брант, «имея я честь, в с-во, уведомить, а сейчас от Свияжского воеводы получил репорт, что помянутый тиран перебираться начал через Волгу, против Кокшайска, расстоянием от Свияжска[18] верстах в 70-ти; из взятых же при сражении, из толпы его людей есть уведомление, что сей изверг намеревается сделать покушение на Москву (курсив наш), что, хотя за верное почесть и не можно, однако ж, нельзя оставить сего и без примечания, в рассуждение разбойнических его скоропостижных переворотов и что все почти уездные обыватели, слепо веря злодейским его разглашениям и обольщениям, некоторые охотно, а другие страха ради, так крепко к нему пристают, что в злодейских его движениях не только сами вероятных известиев не дают, но, и через посланных, с великою нуждою, доставать сие способ бывает, почему и весьма потребна встрешная (sic) помощь умученным преследованием его, отправленным за ним войскам, которые, сколько его не поражают, однако ж, не ускоряют сделать ему совершенного потребления (это обстоятельство было отмечено и Екатериною, в одном из ее писем к Вольтеру).

Впрочем, если он не отважится сделать дерзновения злодейским его покушением на Москву, то, по крайней мере, будет он пробираться к Дону, куда, в пролазе через Казанскую и Нижегородскую губернии, некому уже сделать ему препятствия.

Чего ради о сем должное нахожу ваше с-во предуведумить для взятия во всем том надлежащей осторожности. В каких же силах реченный злодей остался, достоверного известия нет, ибо все сказывают разное: некоторые говорят, что яицких казаков было у него 400, а другие – до 200 ч., калмыков и башкирцев – безызвестно, а только пришло к нему, как уже был под Казанью, более 3-х тысяч человек, с которыми он и последнее делал на Казань покушение, однако, помощью всемогущего бога, множество их побито, а множество разбежалось; артиллерии и народу весьма мало имеет» (л. 178).

Указание ф. – Бранта на «скоропостижные перевороты» Пугачева (т. е. на быстрые перемены им своих боевых позиций), на сильные, несмотря на отдельные поражения, увеличения, время от времени, его приверженцев, слепо верящих его «разглашениям и обольщениям» на трудность, наконец, получения точных сведений об его силах и планах, не было, конечно, новостью ни для Москвы, ни для Петербурга,[19] но новостью, однако, было здесь прямое сообщение на предполагаемое его «покушение на Москву», что не могло не произвести сильного впечатления на ту и на другую столицу, при чем к известию об этом, там и здесь, отнеслись как к непреложному грядущему бедствию. Так, напр., Болотов решительно утверждает, что «опасность» (вторжения Пугачева в Москву) была действительно очевидна и нельзя не признаться, что она была истинная и великая («Заметки», т. III, стр. 137).

Для Волконского эта опасность особенно стала представляться неизбежной, когда он получил второе письмо – от Нижегородского губернатора Ступишина, помеченное 21 июлем (может быть, прибывшее одновременно с первым). «Сего числа, в з-м часу пополуночи»., пишет Ступишин, «получил я от Курмышского воеводского товарища Алфимова известие, что известный государственный злодей Пугачев (с) своею толпою вступил уже зднешней губернии в Курмышский уезд, в село Малые Яндоби, расстоянием от Курмыша в 50-ти верстах и посланный для разведывания о его движениях поручик Муромцев, с солдатом, на Выленском Торжку, от Курмыша в 30 верстах, злодейскою толпою захвачены и лежащие до Казани дороги ими пересечены, а потому прибывшего сюда курьера, посланного от ея и. в-ва в Оренбург, принужден здесь остановить, дабы не попался в руки злодеев».

Ступишин просит Волконского постараться в сем опаснейшем случае подать из Москвы помощь, ибо и назначенная из Володимира воинская команда еще сюда не прибыла», почему и в таком будучи обстоятельстве, губернатор и решился защищать только крепость (Нижнего-Новгорода), «а поисков (т. е. вылазок) по недостатку воинских сил, а особенно конных команд, производить некем». Эти, достаточно серьезные сообщения завершаются в письме Ступишина таким post scriptum: «сейчас из Курмыша воевода прибыл и об’явил, что 20 числа (июля) на разсвете в Курмыш неприятель и злодей вошол» (л. 179). Ввиду сравнительной близости Курмыша от Москвы[20] и обнаженности от войск дорог на Москву, этот post scriptum не мог не произвести еще большего впечатления, чем известия, собранные ф. – Брантом. Во всяком случае, получив оба письма, кн. Волконский экстренно на 25 июля созвал Московский Сенат, в лице его двух департаментов, и предложил ему на обсуждение следующую свою записку:

«Подошедшим ко мне сюда из разных мест известиям, что злодей-самозванец Пугачев, перешел Волгу, сего июля 20 находился в Курмыше (об этом именно и сообщил Нижегородский губернатор), а как Казанский губернатор уведомляет меня, что взятые из злодейской толпы сообщники об’являют (что) намерение ero есть итти на Москву, потому, ежели б сей злодей ту (sic) дерзость приял, то ко отвращению сего зла и к соблюдению города решился я следующим:

1) Царский полк со всех караулов сменить гарнизонными солдатами и содержать к походу в готовности.

2) Гарнизон изо всех мест, по посланной от меня ведомости, где назначено, снять, а не в нужных караулах инвалидными сменить, в иных местах убавить, закомплектных в гарнизоне всех людей снабдить ружьем, взятым из губернской канцелярии, порох и патроны получить из артиллерий.

3) Донских казаков изо всех мест (очевидно – Московской губернии, ввиду неотложности мероприятий), собрать и быть им к походу готовыми.

4) Г. ген. – поруч. Мартынову, сколько возможно, орудий исправить и упряжку изготовить, людей по пушкам расписать, фузейных и пистолетных патронов, миллионов до двух, быть во всем готовым и ожидать повеления.

5) Когда подлинное о злодее Пугачеве известие получится, что – он зверски намеревается итти к Москве, тогда я сам с Нарвским, Володимирским и Казачьим полками и с несколькими орудиями выступить имею на встречу. Здеоь (т. е. в Москве), яко старшему по мне сенатору, д. тайн. сов. и кав. Петру Дмитриевичу Еропкину препоручается главная команда.

По выступлении моем, для лучшего порядка и тишины в городе, учинить