Журнал «Вокруг Света» №09 за 1971 год - Вокруг Света

Портретное сходство с восковой куклой в паноптикуме в самом деле было очень велико, но я заметил также небольшие явственные отличия: сетка мелких морщин под глазами, поперечные складки на лбу, седые волосы, особенно на висках, слегка впалые щеки, кривая складка между ртом и подбородком, признак забот или обманутых надежд, и очевидные следы усталости, которые затруднительно описать.

— У меня тут лежит ваше письмо, — сказал он.

— Ваш ответ у меня здесь, — ответил я, поднося руку к пиджаку слева, где скрывался внутренний карман.

Последовала долгая пауза. Андре испытующе смотрел на меня, но совсем по-другому, чем Кюйленшерна. Он глядел мне прямо в глаза, неподвижно сидя на стуле. Его лицо было очень серьезно.

— Я долго колебался, прежде чем написать вам, — сказал я.

— Почему?

— Наверно, боялся отказа.

— Вы инженер?

— Весной этого года окончил Высшее техническое училище.

— Почему вы хотите участвовать в экспедиции?

— Мне очень хочется быть в числе первых трех людей, которые ступят на лед Северного полюса.

— Других причин нет?

— Есть, — ответил я, — пожалуй, есть еще причина.

— Какая же?

— В своем докладе в Академии наук в феврале прошлого года господин главный инженер отметил, что дрейфующие льды и торосы в районе Северного полюса практически непроходимы для пешего исследователя. Вот почему следует использовать аэростат. Но с другой стороны, если в силу какого-либо несчастного случая придется совершить вынужденную посадку на льду, или в Сибири, или в Канаде, или в Аляске, мне кажется, я мог бы принесли пользу.

— Не люблю эту проклятую шведскую и немецкую манеру всех титуловать: «господин главный инженер» и все такое прочее, — сказал Андре.

— Я вырос в Емтланде. — продолжал я. — Снег, лед и мороз мне привычны, и я ходил выше границы леса больше, чем Фритьоф Нансен перед его знаменитым лыжным переходом через материковые льды Гренландии восемь лет назад.

После этого надолго воцарилась тишина. Андре не отрывал от меня вдумчивого взгляда.

На стене позади него висела маленькая картина под стеклом, в узкой черной рамке. Большая толпа, воздушный шар, здание с башенкой.

— Первый полет аэростата в Швеции, — сказал Андре. — Он состоялся в сентябре 1784 года, шар сконструировали барон Сильверъельм и профессор Вильке.

— Присутствовали Густав Третий и кронпринц, — добавил я. — Но последний трос перерезала королева. Шар приземлился где-то в шхерах, кажется, на острове Вермдэ. Пассажиром была кошка, она убежала в лес, и ее потом так и не нашли.

— Я купил этот рисунок в маленькой книжной лавке на Вестерлонггатан, — объяснил Андре. — Шар был водородный.

Я собрался с духом и возразил:

— Это не рисунок. Это гравюра. Многие приписывают ее Элиасу Мартину.

Андре неотступно глядел на меня.

— У господина главного инженера, наверно, есть из кого выбирать после того, как доктор Экхольм вышел из игры.

Он оторвал от меня взгляд, открыл дверцу левой тумбы стола, выдвинул ящик, достал из него папки, положил на стол перед собой и принялся их перелистывать.

— Пять докторов философии, — сказал он, — плюс один профессор, итого шесть гуманитариев. Пять офицеров разных родов войск — артиллеристы, инфантеристы, моряки. Два инженера, а с вами три, инженер Френкель. Один капитан торгового флота, один лесничий. Да еще несколько иностранцев. Но ведь речь как-никак идет о шведском аэростате, и экипаж должен быть шведским.

— Разумеется, — согласился я.

Андре аккуратно сложил письма и папки и снова убрал их в ящик левой тумбы.

Я был рад отдохнуть немного от его испытующего, придирчивого взгляда.

— Вы интересуетесь литературой? — сказал он.

— Немного.

— Занимаетесь живописью?

— Нет.

— Музицируете?

— Никогда не пробовал.

— Я побаиваюсь всех этих беллетристов, — сказал он. — Им нечего делать на полюсе.

Мы молча дошли до кафе «Оперное», там нас встретил чрезвычайно учтивый и предупредительный метрдотель.

— На улице холодно, — сказал он, — а здесь, в погребке, и вовсе чистая Арктика. Недавно пришел барон Норденшёльд, теперь вот господин главный инженер.

В самом деле, за одним из столиков обедал Адольф Норденшёльд в обществе молодой дамы и офицера.

Норденшёльд встал, они с Андре подошли друг к другу и сердечно поздоровались. Стоя посреди зала, они продолжали беседовать. Прочие посетители открыто или тайком посматривали на двух знаменитостей. Разговор велся вполголоса, но я обратил внимание на финляндский акцент Норденшёльда и лишний раз вспомнил, что человек, который на шведском судне, под шведским флагом победил льды Северо-Восточного прохода, родился и вырос в Гельсингфорсе как финляндский и российский гражданин.

Метрдотель помешкал, потом подвел меня к столику на двоих. На мне был серый повседневный костюм, и я не побрился. Я впервые попал в кафе «Оперное».

Профессор Норденшёльд возвратился на свое место, и Андре сел рядом со мной.

— Я только что говорил вам, что всем этим беллетристам нечего делать на Северном полюсе, — сказал он. — Пожалуй, стоит уточнить свою мысль. Кое-кто упорно твердит, что Андре пень, закоснелый инженер и техник. Андре никогда не читает стихов. Андре не выносит музыки. Если он и заходит в оперу, то лишь затем, чтобы найти пороки в механизмах сцены. Если Андре покупает роман, то затем, чтобы подыскать новые примеры того, как индустриализм повлиял на речь. Если он посещает вернисаж, на следующий день в скандальной хронике можно прочесть, что Андре на выставке тщетно искал чертежи новых сепараторов, турбин, электромоторов и геодезических инструментов. Кое-кто считает, что творческое воображение может проявляться только в литературе, живописи и музыке. Но кто из поэтов или живописцев обладал такой фантазией, мечтал так, как Иоганн Кеплер, или Галилей, или Ньютон, или Польхем, или Пастер?

— Или Норденшёльд, — добавил я.

— Трудно назвать человека, который сыграл бы в моей жизни такую роль, как Норденшёльд, — подхватил Андре. — Без его поддержки, без его содействия в Академии наук не было бы моей экспедиции.

Я отнюдь не презираю поэтов, художников и композиторов, — продолжал он. — Я далек от того, чтобы недооценивать их значение. Но иногда, нет, часто их занятия напоминают мне своего рода филателию. Почтовая марка может быть использована для предназначенной ей цели только один раз. Четыре года назад Британский музей в Лондоне получил по завещанию несколько килограммов погашенных марок, собранных неким джентльменом по фамилии Таплинг. Коллекция была оценена в два миллиона шведских крон. Мнимая ценность. Фикция.

Андре заказал омары, четыре маленькие порции омаров, свежего ржаного хлеба и белого вина. Я весь день не ел ничего горячего и предпочел бы расправиться с котлетой или добрым куском говядины.

— Два миллиона крон, — заметил я. — С двумя миллионами крон в банке Нансен мог бы снарядить четыре экспедиции, четыре раза вмерзнуть в дрейфующие льды полярного бассейна.

Я не привык есть омары в обществе и старательно подражал Андре, глядя, как он разбивает панцири и высасывает мясо.

Мы сидели рядом, а не напротив друг друга.

Андре поднял свой бокал.

— И на эти же деньги можно было бы снарядить от десяти до пятнадцати воздушных экспедиций на Северный полюс, — сказал он.

— Я никогда не собирал марки, — ответил я.

Андре улыбнулся во второй раз за этот день. Он откинулся назад, поднял брови, и суровые складки вокруг его рта разгладились. На усах поблескивала капелька вина.

— Но вам понятен ход моих рассуждений, инженер Френкель?

— Не знаю. Возможно.

— Подумайте, — продолжал он, — вы хоть раз слышали о художнике или поэте, которому пришла бы в голову мысль лететь на Северный полюс на водородном шаре?

— Нет, — ответил я.

— Чтобы додуматься до такой превосходной идеи, надо быть инженером.

— Или бывшим зубным врачом, — заметил я.

Андре удивленно взглянул на меня, потом рассмеялся, как будто услышал добрую шутку. Он явно не знал, что англичанин Генри Коксвелл, который был зубным врачом, а впоследствии служил в прусском воздухоплавательном корпусе, еще двадцать лет назад опубликовал подробные планы полярных путешествий на аэростате.

Я решил умолчать об этом факте.

— Жюль Верн написал роман о путешествии на аэростате, которое продолжалось пять недель, — сказал Андре. — Его книга имелась в библиотеке «Фрама». Мне рассказал об этом капитан Свердруп летом, когда он сошел на берег Датского острова и я показывал ему мой шар. Тогда же мы узнали от него, что Нансен начал свой переход по льду. На корабле читали книгу Верна и в долгие зимы фантазировали, что вот сейчас появится аэростат и кончится их изоляция. Они не слышали о моей экспедиции. Если бы ветер не подвел, они, возможно, в самом деле увидели бы шар, летящий над полярным морем.