Ушедшее лето. Камешек для блицкрига - Александр Кулькин

— Хорошо, — согласился старшина и повернулся ко мне, — Все на сегодня. Ложись спать, командир. До утра все будет в порядке.

Вначале хотел возмутиться, но потом успел трезво подумать: «А ведь он прав, надо ложиться, пока окончательно не развезло».

Глава 10

А утром был понедельник. Разобравшись c делами, я напомнил Коломыйцу об углубленном изучении устава караульной службы, и задумался, что раньше, рапорт или оружие? Достав «наган» и положив его на стол, я все-таки принялся за составление рапорта.

«В течение ночи на 4 августа наши войска продолжали вести бои на Смоленском, Коростенском, Белоцерковском направлениях и на Эстонском участке фронта.

На остальных направлениях и участках фронта крупных боевых действий не велось.

Наша авиация во взаимодействии с наземными войсками продолжала наносить удары по мотомехчастям, пехоте и артиллерии противника».

В канцелярию неожиданно ворвался младший политрук.

— Товарищ старший лейтенант!

Я поставил кляксу, чертыхнулся, и считая про себя до ста, поднял свирепый взгляд на комиссара:

— Что произошло, товарищ младший политрук?

— Баня готова!

Я потряс головой, и недоверчиво посмотрел на сияющего Ященко:

— Я не ослышался, товарищ мла-а-адший политрук? Вы, сказали про баню?

— Так точно! Баня истоплена, и ждут только вас.

— Какая баня!!! К ляху все банные процедуры! Почему утром не доложили, что сегодня — банный день? И какая баня в понедельник? — я рассвирепел, но старался кричать шепотом, правда получалось очень плохо.

Бедняга растерялся, и смог только пролепетать, что Зубрицкий нас ждёт. Схватив фуражку, и сунув наган в кобуру, я выскочил из комнаты, искренне желая построить товарища старшину в колонну по три, и скомандовать «разойдись!»

Впрочем, ворвавшись в предбанник, мне пришлось срочно охолонуть. В присутствии дивизионных комиссаров на своих старшин не кричат. Заметив меня, Ливицкий усмехнулся, и прервал попытку моего рапорта:

— Заходите, Алексей Юрьевич, заходите. Сейчас мы без чинов, в бане генералов нет! Вот попаримся, пивка потом попьем, ну а там уже и поговорим.

Я стал расстегивать гимнастерку, что-то мне это «поговорим» не сильно понравилось, но париться все равно придется. Может быть, и два раза, причем второй раз — без веников.

Уже сидя за столом, осушив кружку пива, и разделывая рака, я вдруг заметил отсутствие Строкова. На мой вроде небрежный вопрос, Ливицкий только отмахнулся, мол, потом, но заметно помрачнел. Впрочем, пива было маловато, по две кружки, тёмного конечно, но до раков я дорвался. Сколько же лет я их не ел? Да пожалуй лет так тридцать, если не больше. Последний раз, когда на Ахтубе с другом, ведро пива, и полмешка раков. Пальцы потом были как сосиски. Эх-х, времячко было, или будет? Сегодня же четвертое августа, мне уже пятьдесят, или минус тридцать? Парадокс, и без спирта не разберешься. Впрочем, спирт отставить! Вот допьем пиво, еще разок в парилочку, и пойдём с чистой головой на головомойку.

Эх, хорошо после парилки неторопливо выпить кружечку, ох, благодать. Последний русский император, явно умел жить, то-то ему из нашего города пиво ко двору возили. И явно мастера на заводе остались, это не пиво, это нектар, амброзия. Но всё кончается, только служба наша вечна. Вот и подошло время начальственной парилки.

Впрочем, всё прошло почти тихо и мирно. Сделав мне замечание о недопустимости религиозной пропаганды, Ливицкий тут же похвалил меня за решительные действия, и добавил:

— А, впрочем, вы правильно говорили. Там как раз собрались люди из недавно присоединенных территорий, так что с ними пока лучше так.

Дверь распахнулась, и в предбанник ввалился прокурор. Вот именно ввалился, он был настолько ошарашен, что плюхнувшись на лавку, схватил первую попавшуюся кружку, мою, между прочим, и залпом выпил содержимое.

— Что вы за гадость пьёте?

— Пиво, — удивленно ответил комбриг.

— Терпеть не могу! Товарищ Ливицкий! Вы тут празднуете, а между прочим, дорогой наш командир, должен сейчас сидеть, не в бане, а в тюрьме!

— Павел Зиновьевич! Что за словечки, товарищ Листвин — наш товарищ!

— Гражданин Листвин, — протянул слово «гражданин», Глабус, — Вчера совершил преступление, которое статья сто девяносто седьмая, пункт «б», уголовного кодекса БССР квалифицирует, как превышение служебных полномочий.

Я растерялся, при чём тут «превышение»? Бабына сердито проворчал.

— Он военнослужащий, и выполнял требования устава. Пункт седьмой, вам напомнить? «Командир не несет ответственности за последствия, если он для принуждения не повинующихся приказу и для восстановления дисциплины и порядка будет вынужден применить силу или оружие. Командир, не проявивший в этих случаях твердости и решительности и не принявший всех мер к выполнению приказа, предается суду военного трибунала.» Так что, дело если и будет заведено, то только военным трибуналом двадцать первой армии. Оставьте, прокурор, это не ваша компетенция.

— Баба с воза, кобыле легче, — отмахнулся Глабус, — Другая беда у нас…

Он прервался, и посмотрел на меня, потом на Ливицкого. Тот устало махнул рукой,

— Рассказывайте.

— Этот прыдурак Имушкин, всех расстрелял в тюрьме.

— Как, всех? — изумился Бабына.

— Я имею в виду, заключенных. — поправился прокурор, расстроено добавил, — А там ни одного заключенного, только подследственные.

— А что он говорит?

— Ничего, только твердит что, «Враги врагам не достанутся». Пьян он, до изумления. Эх, говорил же я, нельзя подследственных в тюрьме содержать! Двенадцать человек, из них больше половины по мелкой уголовке.

— Понятно! — хлопнул рукой по столу секретарь обкома, и посмотрел на меня.

— Сам поеду, может быть командиров с собой возьму, бойцов брать не могу.

— Я не об этом. — Поморщился Ливицкий, — Нкэвэдэшники сами справятся, давайте всё-таки стройте красноармейцев. Праздник мы вам, конечно, испортили, но тем не менее есть ещё одно важное дело.

Выстроив два взвода, я доложился, Бабыне, и он достав какую-то бумагу, вышел вперед:

— Слушай приказ командующего Центральным фронтом генерал-полковника Кузнецова:

За отличие в боевой и политической учебе, проявленные в процессе обучения Полесского ополченческого батальона, старшему лейтенанту Листвину, присвоить внеочередное звание «капитан».

— Служу трудовому народу! — бодро отрапортовал я, с трудом удержавшись от упоминания Советского Союза.

Впрочем подарки еще не кончились, приказом по двадцать первой армии, я был лишен приставки «ио», и назначен заместителем командира укрепрайона. Потом уже Бабына сказал, что Шнитко эвакуирован вместе с госпиталем.

Прикрепив подаренные «шпалы» на петлицу, я стал принимать поздравления от подчиненных, но Ливицкий подозвав меня, снова огорошил известием:

— Скоро областные организации эвакуируются, так что придется вам становиться военным комендантом города, и объявлять в области уже осадное положение. Впрочем, это мы объявим сами.

— А как же Бабына? — удивился я.

— Товарища комбрига вызывают в штаб армии. — усмехнулся своим мыслям дивизионный комиссар, — пора проходить аттестацию.

Насколько я понял усмешку товарища первого секретаря обкома КПБ(б), если комбриг получит три «шпалы», так может смело считать, что ему повезло.

— Так что, товарищ капитан, еще раз поздравляю вас с днём рождения, и желаю успеха! — пожал мне руку Ливицкий. Его машина, в сопровождении «эмочек» уже пылила, удаляясь, а я так и стоял на плацу. Потом поправив фуражку, развернулся и пошёл в казарму, прикидывая, что ещё сегодня надо сделать.

Абрамзон отвлёк меня от беседы с командиром второй роты. Товарищ младший лейтенант пришёл жаловаться на зенитчиков, что делили с нами караул у ж.д. моста. Командир батареи, настойчиво выживал наших из нашего же блиндажа. Уж больно блиндаж ему понравился. Единственный «кубик» на петлицах комроты не придавал уверенности в разговоре с капитанам, поэтому требовалась моя поддержка. Посмотрев на корчащего рожи каптернауса, я пообещал комроты, что лично приеду разбираться, потом обратился к сержанту:

— Что случилось?

Подождав, пока младший лейтенант выйдет, Абрамзон подскочил к столу, и зашептал:

— Товарищ стар… ой, капитан! Поздравляю, но срочно нужен спирт! Много!

— Зачем? И сколько, это — много?

— Бочку! Товарищ капитан, я договорился о ма-а-аленьком обмене. Мы им бочку спирта, а они нам патроны, к нашим ружьям.

— Кто, они? И подождите, Моисей Авраамович. Объясните не спеша.

— Не могу не спеша, командир. Надо это сделать быстро. Так вы разрешите взять спирт?

— Сколько патронов?

— Цельная машина. «ЗиС-5». Ящиков много. — Сержант объяснял уже на ходу, спеша за мной. Выйдя из казармы, я успел заметить, как закрывают задний борт на полуторке, и укоризненно посмотрел на Абрамзона. Тот только пожал плечами, быстро огляделся, и короткими фразами ввел меня в курс дела. Оказывается на мосту заглох один из ЗиСов военной колонны. Пока воентехник бегал вокруг машины и яростно матерился, любопытный наш каптер сунул свой нос под брезент. Охрану тыловик не успел выставить. Обнаружив знакомую маркировку на ящиках, сержант быстро сообразил что это вывозятся со складов трофеи освободительного похода. Дальнейшее было делом техники. Вскоре товарищу воентехнику первого ранга было доказано, что патроны эти ему не нужны, а вот бочка спирта нужна всегда. Абрамзон даже предложил составить акт, что машина была сброшена в реку с моста, для того чтобы не препятствовать движению в условиях налёта вражеской авиации. Но грузовик, даже пустой, даже неисправный, всего лишь за одну бочку! Никогда! На этих словах, я остановился, и недоуменно спросил: