Том 4. Ход белой королевы. Чаша гладиатора - Лев Кассиль

– Положим, я этого тут не вижу, – сказал Чудинов, но с явным смятением посмотрел на шарф.

– А вы взгляните мысленно! Вот, если тут продолжить, как раз и получится, что С. Чудинов.

– Странно, – растерянно проговорил Чудинов, – был у меня похожий шарф, но только я его ещё в году эдак сорок шестом уронил с яхты на Ладоге и утопил нечаянно. А это просто случайное совпадение. Да вообще, с чего вы взяли? Чепуха какая!

– Да, как же, – набросился на него Ремизная. – Ведь всё же буквы совпадают. Погодите, я вас только сниму.

– Послушайте, приятель, – уже совсем сердито сказал Чудинов. – Беседа закончена. Ясно?

– Так ведь буквы же! – не сдавался Ремизкин.

– Не приставайте, а то я вас на такую букву пошлю… – уже грубо сказал Чудинов, отвёл рукой попавшегося ему на дороге волосатого чертёжника и быстро вышел из комнаты.

Ремизкин устремился было за ним, но в это время позвонил телефон. Маша подошла:

– Из редакции? Кого? Тут Ремизкин. Донат, вернись, из редакции тебя.

Запыхавшийся Ремизкин кинулся к телефону, схватил трубку.

– Не дают оперативно работать! Ну, что такое? Как? Кто? Тот, кто спас? Сам пришёл?..

Все смотрели на него в полном смятении.

А в это время в редакции «Зимогорского рабочего» перед Хворобеем сидел, развалясь, небритый, запухший детина в стёганом ватнике.

– Погодите, Ремизкин, – говорил в телефон редактор, – погодите у телефона. – Он повернулся к собеседнику: – Так вы утверждаете, что вы именно обнаружили заблудившихся?

Тот откашлялся и, немного поёрзав, расположился удобнее в кресле.

– Вполне свободная вещь, спросите милицию. Обнаружили меня в той же местности, как я был не в себе, чересчур окоченевши. Конечно, я вам все это в точности объяснить не берусь, как я, будучи, говорю, сильно окоченевши, и, конечно, как шёл заступать в аэропорт, то принял немного… К тому же учтите, я по состоянию здоровья зарегистрирован как лунатик, могу вам справку из амбулатории. Вот сон вижу, что сплю вроде… А сам хожу и после не имею памяти, где ходил. Лунатизм. Вам это понятно? Это вы обратите внимание… Теперь, значит, дело как было…

– Понятно, понятно. Ремизкин! – закричал в трубку Хворобей. – Имейте терпение, сейчас я все выясню.

– Да что выяснять-то? – продолжал посетитель. – В газету объявление я не требую. Дайте справочку на руки, что не мог заступить вовремя по причине спасения погибающих. Печать приложите, и всё. Мне лишние разговоры эти ни к чему. А то меня через всё это с работы сымают, под прогул подводят. Я же разве виноват, что на меня напал лунатизм?

Ремизкин что-то верещал в трубку. Хворобей закивал головой:

– Сейчас спрошу. – Он перегнулся через стол, насколько позволил ему провод. – Быстро: шарф теряли? Теряли, спрашиваю?

– А как же, – не смутился посетитель, – свободная вещь. Как меня обнаружили, я хвать-похвать – нет на мне ничего, ни, конечно, денег, ни вот этого самого… шарфа…

Трубка опять заверещала, и редактор, поднося её к самому рту, закричал:

– Да сейчас, сейчас! Не порите горячку! Выясню… Как, товарищ, ваша фамилия?

– Фамилие моё будет Сычугин. Так запомните или написать вам?

– Фамилия Сычугин! – закричал редактор в телефон.

И услышал, как Ремизкин там, у другого конца провода, охнул:

– Как Сычу… Граждане, отставить! Ещё один спаситель нашёлся! Буква в букву…

Глава IX

По следам неизвестного героя

Ищут пожарные,

Ищет милиция,

Ищут фотографы

В нашей столице…

Тщетно бедный Ремизкин пытался разобраться во всей этой путанице с буквами. Появление Сычугина совсем сбило его с толку. Вот, кажется, и буквы все сошлись, а сомнительно было, чтоб этот лунатический выпивоха спас Наташу и Сергунка. Чудинов же и слышать не желал обо всей этой истории. Сунувшегося было ещё раз к нему Ремизкина он довольно уже бесцеремонно выставил за дверь бюро и просил больше с этими глупостями к нему не являться. Бедный Ремизкин, которого разбирало не только любопытство, но ещё мучило то, что он не оправдал доверия редактора, поймал меня и просил, как более опытного, старшего товарища, посоветовать, что делать, как быть.

– Ведь это же, конечно, Чудинов? – говорил Ремизкин, просительно смотря на меня. – Ну, вы ему друг, скажите, чтобы признался. Если не хочет, мы портрета давать не будем. Можно даже без фамилии. Напишем только одну букву: «инженер Ч.» Ну что ему, жалко? Всего только одна буква, не все и догадаются.

Но как я мог помочь Ремизкину? Я слишком хорошо знал характер Степана и на этот раз вполне понимал его. Хотя я в душе и был доволен, что случай свёл Степана с Наташей, и готов был про себя благословлять пургу, пронёсшуюся над Зимогорском, я понимал всё же, как злят Чудинова все эти разговоры о шарфе, буквах и прочих неотвратимо сходившихся мелочах. Да, все улики, как говорится, были налицо. Но не такой человек был мой Степан, чтобы его могли легко припереть к стенке, если он этого сам решительно не хотел.

Ремизкин рассказал мне, что он пытался расспросить о подробностях Наташу, но девушка заявила, что ей трудно восстановить в памяти детали этого недоброго вечера. У неё все словно снегом замело в сознании. Ей, видно, были тоже неприятны расспросы Ремизкина. Они напоминали самолюбивой девушке о том, что она фактически потерпела ещё одно поражение на лыжне, хотя это была не гонка, а поиски заблудившегося. Всё же она показала себя не с лучшей стороны, эта бывшая Хозяйка снежной горы. Куда уж там! И лыжу сломала, и справиться сама потом не смогла. Спасибо, нашёлся какой-то добрый человек, что выволок её из беды, спас от погибели. И, видно, деликатный, чуткий человек. Спас и скрылся в темноте. Не лезет с напоминаниями, не ждёт, чтобы спасибо сказали. А другой бы явился да начал красоваться… Честно-то говоря, Наташу тоже разбирало любопытство. Ей очень хотелось узнать, кто же был тот таинственный спаситель, который разыскал её в такой лютой пурге, донёс на себе Сергунка, согрел её своим шарфом. Но не такой был у Наташи Скуратовой характер, чтобы она со своей стороны стала помогать розыскам неведомого спасителя. Не хочет открываться – и не надо.

С отчаяния Ремизкин решил даже обратиться в уголовный розыск. Он сделал это по своей собственной инициативе. И вся редакция была заметно удивлена, когда вдруг в кабинете Хворобея появился худощавый смуглый человек с маленькими чёрными усиками, в круглой шапке-кубанке. На поводке он вёл огромную овчарку. Собачища легла поперёк редакторского кабинета и стала подозрительно смотреть на самого Хворобея, который почувствовал себя при этом как-то очень неуверенно и только шёпотом спросил у пришедшего:

– Намордники им не полагаются?

На что пришедший отвечал:

– В частной жизни водим в намордниках, а при вызове сымаем.

Выслушав рассказ о происшествии, товарищ из угрозыска стал весьма сосредоточенным и даже печальным.

– Сыск – благородное дело, – сказал товарищ из угрозыска. – Но только в данном вопросе мы вам не поможем. На подобные случаи у нас даже и собаки не натасканы. Не в этом направлении тренировка идёт. Это уж, извините, не наша сфера деятельности, так сказать. Вот если бы, скажем, убийство было или хищение чего-либо, или, скажем, растратили бы средства какие, тут, может быть, по распискам или по ходу движения суммы мы бы следствие и повели. А так трудно. Да и закону такого нет, чтобы следствие вести на человека, который героизм проявил и не желает открываться. Ведь ни под какую статью не подведёшь.

– Это верно, – сокрушался Ремизкин, но всё-таки настоял на том, чтобы ищейке дали понюхать шарф. Но это вещественное доказательство так захватали за последние дни все кому не лень, что собака и носом не повела. Только отвернулась брезгливо. Не произвели также никакого впечатления на овчарку и буквы из метки.

– Нет, ей-богу, честное даю слово, даже обидно! – жаловался мне потом Ремизкин. – Столько всего понаписано про то, как злодеев, всяких преступников разыскивать – целая, говорят, литература есть; мне в библиотеке справку дали, так столько там книг, что за всю жизнь не прочтёшь, однако, – а как сыскать, если кто геройство совершил и не открылся, ни звука. Просто даже обидно! Значит, если по кровавому следу – счастливого вам пути! Или, как пишут, разматывать клубок преступлений – сделайте одолжение, мотайте! А если чинно, благородно надо хорошего человека выявить, если он такой скрытный, чересчур совесть имеет и больно уж скромный и тому подобное, так никто ничего толком не посоветует. Вот я бы такое учреждение велел организовать, чтобы они пусть всякие неизвестные хорошие дела разбирали и всему народу сообщали.

Потом однажды Ремизкин примчался ко мне о новостью, которая, признаться, даже и меня привела уже в некоторое замешательство. Дело в том, что неугомонный репортёр-любитель продолжал свои розыски. Хотя Ремизкину было ясно, что не кто иной, как Чудинов, вызволил тогда из беды Наташу и Сергунка, ему самому хотелось исключить всё, что могло бы в наималейшей степени поколебать это убеждение. Он отправился в свободное время к начальнику аэропорта и там выяснил, что в тот памятный вечер из-за пурги на зимогорском аэродроме до самого утра задержалось несколько транзитных самолётов. Пятеро пассажиров с них вызвались, оказывается, добровольно участвовать в действиях поисковой партии, которая вышла навстречу лыжникам, отправившимся из города. И вот в списке пассажиров какого-то транзитного самолёта Ремизкин усмотрел одного, по фамилии, как бы вы думали какой?.. Русочуб!