Право интеллектуальной собственности в цифровую эпоху. Парадигма баланса и гибкости - Елена Войниканис

При рассмотрении понятия «информации» невозможно не затронуть проблему «интеллектуальной свободы». Дело в том, что в концепциях информационного общества интеллектуальная свобода отождествляется с «информационной автономией» (informational autonomy), т. е. независимостью в принятии решений или осуществлении выбора относительно информации, мысли и их выражения[158]. Исследование условий, необходимых для осуществления интеллектуальной свободы, заставляет искать ответы на следующие вопросы. Включает ли в себя понятие интеллектуальной свободы только перечень препятствий, которые должны быть устранены (т. е. определяется исключительно в негативных терминах) или содержит также позитивные требования? Является ли оно субъективным или существуют объективные критерии для «измерения» интеллектуальной свободы? Назовем три основных объективных критерия, которые позволяют говорить о наличии или отсутствии информационной автономии: это условия для доступа, условия для творческого использования и условия для критического восприятия информации.

Что касается информации, которая идет от информационной сети к индивиду (потребителю), то здесь первостепенное значение приобретает возможность выбора. В информационной сфере в качестве условия для свободного выбора (отбора) информации выступает, в частности, ее разнообразие, которое не сводится к ее многоканальности, т. е. к количественному показателю источников информации. Пределы, относительно которых право информационного выбора можно считать реальным, являются функцией условий доступа, а также предварительной информации о выборе, которой обладает индивид.

Но информация не только потребляется индивидом, существует также информация, которой информационная сеть обменивается с индивидом, т. е. информация, которая поступает в сеть от индивида, включая информацию о нем, т. е. его персональные данные. Иными словами, информационная автономия подразумевает определенную степень активности индивидов не только в качестве читателей или слушателей, но также в качестве тех, кто говорит или пишет, т. е. креативных или созидающих субъектов. Именно поэтому правовые нормы должны определять не только правила доступа к информации, но и правила ее использования.

Даже если не углубляться в философские аспекты взаимодействия различных социальных феноменов, вполне очевидным является тот факт, что между системами правового регулирования и бытием социума, включающим в себя весь спектр идеологий и культурных практик, устанавливаются отношения взаимовлияния. Иными словами, консервативный взгляд на право, попытка его «законсервировать» или изолировать от влияния развивающегося, как кажется, по своим собственным законам социума оказываются несостоятельными. Нравится нам или нет «информационная культура», она является реальностью, а порожденное ею мировоззрение – основой, базовым бессознательным уровнем, определяющим и предопределяющим способы функционирования и основные характеристики различных социальных институтов, включая право.

Право неотделимо от общесоциальных процессов и с необходимостью реагирует на происходящие изменения. Вхождение нового объекта в общую систему правовых норм сопровождается выработкой его легальной дефиниции. При этом следует иметь в виду следующие правила. Внешние по отношению к праву дефиниции (т. е. уже принятые, к примеру, в рамках научного сообщества) принадлежат иной реальности и требуют значительного преобразования, модификации для того, чтобы быть «опознанными» в правовом пространстве в качестве его составной части или элемента. Законодательство вынуждено балансировать между необходимостью быть понятным для большинства населения, т. е. избежать крайности «права для юристов», и не меньшей необходимостью заключить свои положения в стройную систему понятий и обеспечить таким образом принятие справедливых и, главное, прогнозируемых решений. Кроме того, право должно работать только с теми характеристиками объекта, которые, во-первых, являются бесспорными (по крайней мере для профессионалов в соответствующей области), во-вторых, нуждаются именно в правовом регулировании (т. е. вызывают или провоцируют проблемы, которые не могут быть решены нормативными установлениями этики, сложившихся или складывающихся обычаев, техническими средствами и пр.), наконец, в-третьих, являются восприимчивыми к правовому воздействию.

Проблема легального определения понятия «информация» является характерной чертой именно российского правового дискурса. В других странах ни ученые, ни законотворцы не считают, что отсутствие дефиниции столь широкого понятия может негативно отразиться на практике. Право не может и не должно определять максимально общие понятия как таковые и прекрасно обходится без определения таких понятий, как общество, человек, язык, культура или материя.

Аналогичную ситуацию мы наблюдаем и с понятием «информация». В законодательстве различных стран можно встретить синонимический ряд (информация, данные, сведения, факты и т. п.). Приравнивание к иным понятиям и указание на безотносительность к форме представления не дают полноценного правового определения. То же самое справедливо также и в отношении понятия «Интернет». Упоминание об информационно-телекомуникационной сети или ссылка на базовый протокол (Internet Protocol) с правовой точки зрения не информативны – они позволяют лишь идентифицировать объект, но не задают правил для последующего правового анализа. В обоих случаях вместо искомой легальной дефиниции мы получаем крайне общую, ничего существенного не проясняющую, нейтральную характеристику понятия.

Конечно, определение информации, которое дано в ст. 2 Федерального закона от 27 июля 2006 г. № 149-ФЗ «Об информации, информатизационных технологиях и о защите информации» и защите информации» («сведения (сообщения, данные) независимо от формы их представления»), является неконкретным, но все же вполне удовлетворительным, поскольку оно лишь воспроизводит представление об информации, совпадающее с общепринятым. По своему правовому содержанию, таким образом, оно является нейтральным и служит лишь в качестве ориентира. По идее, оно и должно быть таковым, поскольку свою конкретизацию понятие информации получает только в связи с тем или иным информационным объектом («интернет-сайтом», «доменным именем» и т. п.). Гораздо более важным представляется, в частности, тот факт, что заявленный в качестве существующего и описанный в этом определении объект правового регулирования так и остается не вписанным в систему гражданско-правовых отношений[159].

Международная практика развития законодательства в сфере информационных технологий пошла по иному пути. Используя философскую терминологию, осваиваемый сегодня правом подход можно обозначить как «индуктивный». Информация как таковая остается на периферии: право всегда регулирует отношения, связанные с тем или иным информационным объектом, а не с информацией как таковой. И точно так же не случайно, что ни в одной стране мира нет всеобъемлющего (кодифицированного) законодательства по Интернету. Существующие нормативные акты регулируют частные аспекты функционирования сети: деятельность операторов, распределение адресного пространства, борьбу со спамом и т. п.

Рискнем предположить, что отсутствие работоспособных определений не является следствием отсутствия единого научного понимания понятия или невосприимчивости права к современным технологиям. Как нам представляется, любые попытки дать в законе определение наиболее общим понятиям через исчерпывающий перечень значимых для права признаков являются бесперспективными. Поиски подобных определений могут быть при определенных условиях полезны для науки, раскрывая новые аспекты изучаемого феномена, но никак не для правовой практики.

В этой связи можно вспомнить понятие семейного сходства Людвига Витгенштейна, когда множество объектов не обладают набором устойчивых типовых признаков, однако объединяются на основании фрагментарной общности: те или иные признаки являются общими для одной части объектов, другие – для другой[160]. Комментируя отказ позднего Витгенштейна от идеала точности, М.С. Козлова указывает на существование «множества случаев, для которых особая точность (математическая, логическая, техническая, лингвистическая и т. п.) не требуется вовсе и потому ее поиск становится неоправданным и смешным»[161]. Точно так же можно предположить, что не существует признаков, которые бы являлись общими для всех без исключения информационных объектов[162].