Право интеллектуальной собственности в цифровую эпоху. Парадигма баланса и гибкости - Елена Войниканис

В приведенных определениях информации содержится указание и еще на одно неотъемлемое свойство информации – ее противостояние хаосу. Конструктивный, или творческий, потенциал информации в теории информации нашел выражение в понятии «негэнтропии». «Негэнтропию, – как указывает Э.Х. Лийв, – часто ошибочно дефинируют как энтропию с отрицательным знаком. Это может вызывать большие недоразумения. Негэнтропия (ОНГ) действительно измеряется в тех же единицах как энтропия (например, в битах). Направление ее действительно противоположное энтропии. Ее увеличение вызывает такое же уменьшение энтропии. Однако эти величины изменяются в системе по самостоятельным закономерностям и их абсолютные значения мало зависят друг от друга. Негэнтропия является мерой порядка, упорядоченности, внутренней структуры, связанной информации»[152].

Развитие электронно-вычислительной техники сопровождалось бурным ростом научного и общественного интереса к общефилософским и гуманитарным вопросам, связанным с использованием информационных технологий. Достаточно быстро стало очевидным, что информация как предмет научного исследования не может быть сведена к относительно краткому набору описаний и дефиниций. Одновременно расширилось и понятие информации: теперь информация характеризовала не только формальную структуру технологической обработки разнообразного содержания, но и всю совокупность коммуникативных явлений в области науки.

С точки зрения истории культуры и философии необходимо отметить довольно распространенную тенденцию, которая заключается в универсализации понятия «информации» вплоть до наделения его свойствами «универсальной субстанции»[153]. В конечном итоге сформировался целый ряд несовпадающих представлений философского плана на то, что же может составлять содержание понятия «информация». Во-первых, «нигилистическая» теория отрицает существование некоей «информации» вообще. Информация воспринимается как условное обозначение чего-то, что не может быть воспринято органами чувств или зафиксировано научной аппаратурой. Во-вторых, концепция «инобытия» информации основана на предположении, что информация существует, но не в нашем физическом мире (где мы можем лишь наблюдать ее отдельные проявления). Такая концепция достаточно «логично» объясняет так называемые паранормальные явления человеческой психики, но идет вразрез с общепринятой научной картиной мира. В-третьих, допускается возможность существования «чистой» информации, без какой-либо специфической формы ее представления, что наиболее близко теологическому мировоззрению. В-четвертых, информация может быть рассмотрена как одно из «сущностных проявлений материи», которое в принципе может быть предметом научного исследования наряду с «прочими» материальными объектами. В-пятых, существует мнение о «первичности» информации по сравнению со «вторичной» материей, при этом фактически весь мир состоит из одной информации в различных ее проявлениях. В-шестых, «субъективистское» представление об информации допускает ее существование лишь как субъективную реальность, исключительно в представлении мыслящего субъекта. Перечень «концепций» можно продолжить или использовать иную классификацию. Суть дела от этого не меняется. Конечно, философия не устанавливает каких-либо преград или запретов на выдвижение самых смелых гипотез, она только требует обоснования, необходимого и достаточного, если пользоваться общепринятой терминологией. Общим недостатком попыток придать информации «философский смысл» является перенос на информацию признаков и качеств, приписываемых ранее материи, духовным процессам и т. п., т. е. тому или иному началу, принимаемому за точку отсчета при построении метафизических (по своему смыслу или претендующих быть таковыми) концепций. Другой стратегией является (к сожалению, некритическое) «тестирование» информации на предмет ее соответствия классическому философскому понятийному инструментарию, включающему в себя дихотомию субъекта и объекта, материи и духа, трансценденции и имманентности и т. п. Авторами подобных гипотез не учитывается тот факт, что философия, не менее прочих феноменов человеческой культуры подвержена эволюции. Многовековая история философских понятий (как, впрочем, и понятийного аппарата других наук) никак не может являться доказательством их абсолютной, т. е. вневременной истинности. По всей видимости, философии придется смириться с тем, что соответствовать требованиям эпохи нельзя только лишь при помощи механического перенесения теоретических достижений великих умов прошлого на явления современной культуры.

Любопытно, что идея об универсальной применимости теории информации оказалась соблазнительной не только для философов, но и для представителей биологии, социологии, психологии, экономики и других наук.

Охладить их пыл пытался уже К. Шеннон, который в кратком предисловии к «Трудам по теории информации», броско озаглавленном «Праздничный экипаж» (Bandwagon), написал фразу, вынесенную в эпиграф к настоящему параграфу[154]. Шеннон, конечно же, верил, и притом безгранично, в правоту своей теории, однако, будучи честным (а не только знаменитым) ученым, он предостерегал современников от поспешных выводов и необоснованной экстраполяции, какими бы побуждениями они ни были вызваны.

Культура, на знамени которой выведено «Контент и Доступ», вряд ли примет в качестве своего фундамента «материю» или «дух», даже если их станут именовать модным термином «информация». Как и в случае с правом, мы являемся сегодня свидетелями освоения и осмысления философией того, что приносит вместе с собой информационный век. «После метафизики сущего и видимого, после метафизики энергии и детерминизма – метафизика недетер минированности и кода… Ее метафизический принцип (Бог Лейбница) – бинарность, а пророк ее – ДНК»[155]. Так, еще в 1976 году охарактеризовал наступившую эпоху Жан Бодрийар. В книге «Состояние постмодерна» 1979 года Франсуа Лиотар увязывает наступление «эпохи постмодерна» с изменением «статуса знания»: технологии превращают знание в информацию. Экстериоризации знания относительно субъекта, его перевод на язык машин, которому доступно лишь количественное измерение, делают из знания товар. Вдохновение, действительно, продать нельзя, зато можно продать информацию, и отныне уже не только в виде рукописи. По мнению Ф. Лиотара, «так же как национальные государства боролись за освоение территорий, а затем за распоряжение и эксплуатацию сырьевых ресурсов и дешевой рабочей силы, надо полагать, они будут бороться в будущем за освоение информации»[156].

Разнообразие представленных точек зрения в конечном итоге лишь подтверждает неоднозначность подходов к столь специфическому объекту исследования и предостерегает от поспешных попыток дать дефиницию, основываясь лишь на факте его вовлеченности в общественные отношения. Не вызывает, однако, сомнений, что в исторической ретроспективе освоение человеком «информации» (в самом широком смысле этого слова) является столь же важным общецивилизационным событием, как «освоение вещества» (т. е. возможности преобразования природных материалов в готовые материальные продукты) в доисторическую эпоху и «освоение энергии» (т. е. возможности преобразования одних видов энергии в другие) в эпоху индустриальных революций. То, что на смену индустриальному приходит информационное общество, является не только распространенным клише, но и предметом серьезных изысканий, в равной мере затрагивающих интересы гуманитарных и точных наук. В 1970-80 годы (сам термин появляется в начале 1970-х годов) теории информационного общества носили в целом утопический характер. И. Масуда был убежден, что информационное общество будет бесклассовым и бесконфликтным; Д. Белл не сомневался, что знание и его проводник, ученый, займут ключевое положение в обществе будущего. Но не только желаемое выдавалось за действительное. Приоритетное положение наукоемких производств, беспрецедентный рост сферы услуг, формирование так называемой «технической аристократии» – это уже не утопия, а оправдавшие себя прогнозы. Правда, утопическим, по крайней мере с точки зрения философии, остается понимание того, что же представляет собой информация. Информация отождествляется с знанием, а расширение информационных сетей воспринимается как факт повышенной заинтересованности общества все в том же знании, которое вследствие количественного накопления в течение веков наконец-то обрело новое качество[157].

При рассмотрении понятия «информации» невозможно не затронуть проблему «интеллектуальной свободы». Дело в том, что в концепциях информационного общества интеллектуальная свобода отождествляется с «информационной автономией» (informational autonomy), т. е. независимостью в принятии решений или осуществлении выбора относительно информации, мысли и их выражения[158]. Исследование условий, необходимых для осуществления интеллектуальной свободы, заставляет искать ответы на следующие вопросы. Включает ли в себя понятие интеллектуальной свободы только перечень препятствий, которые должны быть устранены (т. е. определяется исключительно в негативных терминах) или содержит также позитивные требования? Является ли оно субъективным или существуют объективные критерии для «измерения» интеллектуальной свободы? Назовем три основных объективных критерия, которые позволяют говорить о наличии или отсутствии информационной автономии: это условия для доступа, условия для творческого использования и условия для критического восприятия информации.