Арабески - Александр Покровский

Все полегли в первом же бою. Их даже учесть не успели. Не успевали как следует оформить призыв, а там и оформлять некого было.

Отцу повезло – его дед пристроил где-то рядом со своей артиллерией.

– У вас в Германии работают поисковики?

– Кто?

– Поисковики. Они на полях сражений ищут кости солдат, а потом их хоронят.

– Конечно. Костей много. Это без денег. Они работают на пожертвования. Много благотворительных организаций.

– Находят кости русских солдат?

– Трудно отличить, я думаю, но у нас всех хоронят – и наших и русских.

У нас тоже работают поисковики. Я разговаривал с одним из них. Он рассказывал, что набрали они костей, пришли к чиновнику – у нас разрешение на торжественное захоронение солдат той войны дают чиновники. «Сколько у тебя костей?» – спросил чиновник. На его языке это означало «сколько у тебя полных скелетов».

«Шестьдесят». – «Придешь, когда будет сто!»

Вот вам и Великая Победа. Хоронить в торжественной обстановке можно только сто солдат той войны. А до этого времени они полежат в мешках.

В дополнение к вышесказанному.

«Одна на всех, мы за ценой не постоим…» – вот ведь как.

А вы что хотели? Вы хотели, чтоб кто-то тут стоял за ценой? Чтоб хоть кто-то все это ценил? Вы этого хотели?

Пустыня – результат. В России результат всегда пустыня. Во все времена ли это было?

Во все. Разница только в объемах.

«О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями…» – узнали? Это же «Руслан и Людмила». Вы думаете, это метафора? Да нет же! Пушкин все это видел. Оно проходило перед его внутренним взором.

А воочию все это наблюдали великие путешественники братья Поло, везущие в своей повозке малолетнего Марко, посланцы римского папы к монгольскому хану. Они неделями ехали по дороге, а по обе стороны, насколько хватало глаз, белели человеческие кости. Это они по Руси ехали.

Так что отношение к людям как к чему-то загрязняющему пейзаж, дело-то обычное.

Разница только в цифрах – десять тысяч, сто или миллион.

Когда все это прекратится? Никогда. Не о том забота.

А о чем она? А вот о чем:

«Забота у нас простая,

Забота наша такая:

Жила бы страна родная,

И нету других забот».

Тем и живем. Страну укрепляем.

Примерно тысячу лет.

Все никак.

Дружнее, союзнее сдвинем наши желания, а там, глядишь, и опять образуется союз. Все равно какой. Все равно какой ценой. А зачем нам опять союз? А черт его знает. Мы же видим только часть идеи, мы не видим ее всю.

Союз – замена благости и сострадания к людям. Или подмена.

Мне нравится слово «подмена».

Говорят, что маркиза Мари де Рабютен-Шанталь де Севинье где-то во второй половине XVII века записала фразу: «Чем больше я узнаю людей, тем больше люблю собак».

Подозреваю, что эта мысль приходила многим и до и после нее.

Вероломство и подлость – человеческие черты.

Вот и наш премьер любит то тигра, то медведя, то леопарда. Их он периодически выпускает на волю.

Настоящая воля может быть только для исчезающих видов.

Человек пока никуда не исчезает.

Можно ли уничтожить сделанное? Можно. Мы тут только этим и занимаемся.

А что, если нам вырвать целую главу из нашего повествования и заменить ее другой главой? Что тогда?

Друг мой, тогда у нас получится не повествование, а новейшая история.

И с ней случится то, что и всегда случается не только с новейшей, но и с любой историей: приходит некто, и вырывается глава. А потом, как говорил Александр Сергеевич, получается нечто, «несовместимое с понятием чести».

Все это называется у нас жизнью.

«Где стол был яств, там гроб стоит…» Не пугайтесь. Это я так. Чтоб украсить как-то быт.

Он же требует украшений, и почему это гроб не может служить этой благородной цели?

Все равно ведь не ценится жизнь. Ценится смерть, причем коллективная и героическая. Поклонение этой смерти составляет стержень культуры, потому что должен же быть стержень у такой культуры.

Нам всем нужен герб. Просто необходим. Свой собственный, личный.

Потому что что ж это за положение такое, если герб может быть только у тех и у этих, а никак не у всех подряд? Вдумайтесь! Если у каждого, в любой подворотне рожденного, будет свой собственный герб, то и коррупция немедленно прекратится, потому что воруют только из-за мечты о величии.

А вот если мы раздадим величие всем, то и болезненное стремление выделиться начнет угасать и угасать, и в конце концов сгниет, то есть я хотел сказать, сгинет и совсем пропадет. И потом, герб можно разрешить носить и спереди, и сзади, на всем движимом и недвижимом имуществе, на рубашках и штанах, и все будут отмечены таким необходимым нам сегодня благородством.

Я даже знаю, с кого следует начать эту раздачу гербов. Уверен, что и вы это знаете.

Раздадим – и получится славный гербарий.

Я заметил в глазах наших руководителей грусть, грусть утраты – настоящую, неподдельную, ради уничтожения которой я бы согласился переписать несколько глав или даже вырвать несколько глав из этого нашего повествования и выбросить их сами знаете куда, помянув сами знаете кого, только бы все это избыть.

Даже не знаю, чем бы их еще потешить? Начальники – они же порой такие забавники и потешники! Может быть, завести речь о победе суверенной демократии? Или разобрать ее по косточкам, а потом опять собрать в новом, сияющем виде? Или завести разговор о росте у нас чего-либо, не особенно сокрушающего все тут вокруг пополам и на куски, но восстанавливающего любовь к самому себе. Возможно, разговор о газе их как-то приободрит и утешит? Или же поговорить о росте поголовья кошачьих? Или о том, как будет славно кататься с гор даже тогда, когда уже почти не останется тех, кто самостоятельно способен кататься?

Я даже не знаю! Так хочется вернуть им утраченное.

Вы не знаете, что это такое: «Все большее количество СМИ становятся экономически независимыми»? Вот и я не знаю. Черт побери, и спросить-то не у кого! Уважаемые люди уже знают, а вот я, не до конца ими уважаемый, не знаю, потому что если я спрошу у тех, кто до конца, то они не ответят мне, потому что я сам-то не до самого конца. Черт побери еще раз! Вот так и живем в полном невежестве, а потом говорим, что они, мол, гонители, а оказывается, что они уже давно не гонители, а ревнители.

Не успеваем! Совершенно не успеваем. Все меняется просто на глазах. Кричим по привычке: «Вор!» и «Убийца!» – а он уже давно суверенный демократ, ярко и сильно чувствующий тут все. Просто обструкция какая-то и ужасающая промашка!

Следовало бы посвятить целую главу описанию кавалькады, случившейся по случаю надвигающегося праздника, но если мы ей ее посвятим, то не останется места для описания сияющих лиц начальства. Я считаю, что начальники важней лошадей.

Где я в кавалькаде увидел лошадей? Они всюду – тут лошади, там лошади. Смотришь, бывало, и думаешь, что перед тобой не лошадь, а активный налогоплательщик, а пригляделся к оскалу – ну совершенно натуральный конь, и дерьмо из него сыплется при ходьбе. Я, бывало, гуляя с детьми и набредая на эти кучи, всегда замечал: «Смотрите, дети, а вот и лошадка разбилась!» Это я так говорю, чтоб привить подрастающему поколению некоторые эстетические чувства.

Эти чувства им помогут потом вглядываться в лица начальников и видеть в них только хорошее.

Человеку не под силу столько воровать. Это воровство титанов.

Вот ведь какие дела. В России теперь воруют титаны. Нет, нет, это люди вполне обычного роста. Например, такого роста были древние римляне– где-то 160–170 сантиметров от пола и до самой макушки. Всего-то. Но воруют они лихо. Бюджетами. Оттого и титаны.

Недавно видел одного титана. Постарел, суетлив, осунулся, издергался весь. Взгляд рыскающий, врагов ищущий. Голос проникновенный, временами визгливый. Мысль быстрая, но площадная. И главное, все пустое. Преторианцы все равно предадут.

Они Калигулу предали. Не самый симпатичный был император, но предали. И убили. И Каракаллу они убили, и императора Коммода. Не помните такого императора? Это не страшно. Императоров никто не помнит. Сквозь императоров потом прорастают деревья.

О, о, о, не оставило нас божество наше! Зиждитель! Слава тебе! Будет! Будет бесплатное среднее образование! Точнее, оно и раньше вроде как было, но в последнее время на него были предприняты небольшие атаки по принципу «а вдруг получится».

Так чиновники проверяют нашего обывателя – можно ли еще немного откусить? Если можно, откусывают.

А тут все взвыли. Ну, раз уже все взвыли, то и президент проверил документ, закон, еще раз документ, еще раз закон, а потом еще один разик документ и еще один разик закон, а также небольшие такие документики, законники, бумажечки и предложеньица.