В позе трупа - Виктор Пронин

— Говори, Овес, говори, — быстро произнес Пафнутьев. — Только не останавливайся. Продолжай.

— Так вот, есть, очевидно, в этой банде некий… Ну, скажем, мясник, если ты мне позволишь так его назвать… Есть у мясника коронный номер — удар ножом сзади, в спину, чуть повыше пояса и чуть пониже ребер. Печень, почки, селезенка… Все приводится в полную негодность, и человек умирает в течение пяти минут, не успев ничего сказать о том, что видел, что слышал, что произошло у него на глазах.

— Овес, ты снял с меня тяжкий груз. Теперь я могу считать, что мои бредовые подозрения не столь уж и бредовые. Они разумны, обоснованны и могли прийти в голову человеку действительно талантливому.

— Это ты о себе? — усмехнулся Овсов.

— И о тебе тоже.

— Спасибо, Паша… А знаешь, я вот подумал, — медленно проговорил Овсов, словно преодолевая внутреннее сопротивление. И Пафнутьев тут же смолк, по опыту своей работы зная, что ни в коем случае нельзя перебивать человека, который заговорит вот так — отрывисто, негромко, словно советуясь с самим собой. — А знаешь… — повторил Овсов и опять замолчал.

— Говори, Овес, говори, — осторожно произнес Пафнутьев. — Я внимательно тебя слушаю.

— Мне кажется, этот тип…

— Мы говоришь о мяснике?

— О нем… Мне кажется, что он очень сильный физически… Кроме того, он невысок ростом и, следовательно, широкоплечий… Спорт, который развивает силу, реакцию, умение обращаться с человеческим телом…

— Есть такие виды спорта? — тихо спросил Пафнутьев.

— Бокс, борьба, карате… Мало ли… — беззаботно усмехнулся хирург. Пафнутьев знал, что слова, произнесенные вот так бездумно, словно в какой-то проговорке, чаще всего и таят в себе истину. И предсказать будущие события можно только в такой вот проговорке. А тужась, пуча глаза и надсадно пытаясь что-то в себе или в другом увидеть… Это бесполезно. Поэтому Пафнутьев всегда ценил такие вот легкие, беззаботные трепы — в них больше правды и больше искренности, нежели в разговорах серьезных, значительных, утяжеленных важностью темы. «Если разговор не допускает шуток, значит, это несерьезный разговор», — говорил в таких случаях Пафнутьев. И когда Овсов заговорил вдруг о внешности преступника, он не отмел эти слова, не посмеялся над ними, а занес в свою память почтительно и добросовестно.

— Если ты таким его увидел, значит, так оно и есть, — похвалил Пафнутьев Овсова за проницательность. И тот, сам того не заметив, решил продолжить:

— Если удар сильный, если нож проникает сквозь одежду, кожу, хрящи… На двадцать сантиметров… То этот человек явно сильнее, нежели большинство людей… А направление удара чуть снизу вверх… Так бывает, когда человек знает точку, куда надо бить, а точку эту в движении поймать непросто… Он ее ловит… И бьет снизу вверх… Он невысок ростом, Паша. Он ниже тебя и ниже меня.

— Это уже кое-что, — сказал Пафнутьев.

— И проворот, — добавил Овсов. — Он проворачивает нож в ране… Он подлый человек, Паша. Я сомневаюсь… — начал Овсов и замолчал, все еще сидя с запрокинутой к солнцу головой.

— В чем ты сомневаешься?

— Я сомневаюсь в том, что он… Он не русский.

— Почему ты так решил? — спросил Пафнутьев, больше всего опасаясь, как бы его вопрос не прозвучал недоверчиво.

— Не могу сказать точно… Рост, спорт, нож, удар в спину… Проворот…

— Среди нашего брата тоже хватает…

— Я не заблуждаюсь относительно нашего брата… А что, это выгодно — машины угонять? — Овсов круто переменил тему и, оттолкнувшись от спинки, посмотрел на Пафнутьева.

— Да, — кивнул следователь. — Сейчас нет ничего более выгодного. Машина, простой «жигуленок», тянет на десяток миллионов. А если его разобрать и продать по частям, можно получить еще больше. Недавно в нашей газете было объявление… У какого-то мужика угнали иномарку… Он предлагал пять миллионов только за сведения о возможных угонщиках… То есть сами угонщики могут вернуть ему машину и спокойно получить свои пять миллионов, ничем не рискуя.

— До каких мы времен дожили, Паша! — Овсов с недоумением посмотрел по сторонам. — До каких времен… Миллионы на кону… Раньше ко мне поступали люди с подбитым глазом, с выбитыми зубами, с отрезанным пальцем…

— А сейчас?

— Я чувствую себя фронтовым хирургом. Я вынимаю пули из тел, зашиваю ножевые ранения, залечиваю следы пыток…

— И это, значит, бывает…

— Все ты прекрасно знаешь. Причем что интересно — даже не признаются о том, что их пытали. Огнем, холодом, удушением, утоплением. В темном подвале с голодными крысами оставляют… Это очень сильное воздействие. А для женщин просто предельное. Я бы не вынес. Все бы отдал, все бы подписал, от всего бы отрекся.

— Так чаще всего и бывает.

— Но некоторые выдерживают?

— Случается… Зато потом мы находим то голову, то ногу… И выясняется — три ноги, рука только одна, но зато две головы…

— И сколько машин угоняют в сутки? — спросил Овсов.

— В нашем городе… Десятка два в сутки. Бывает больше, бывает меньше…

— А находят?

— Одну… Две… Три… Не больше.

— Куда же они исчезают?

— Кавказ, Прибалтика, Украина… Да и Россия-матушка не так уж мала даже в безбожно урезанном виде, который ей устроили беловежские зубры… На запчасти машины разбирают. Их найти, сам понимаешь, уже невозможно.

— Слушай, облаву какую-нибудь устроили бы, а? Ведь краденые машины, поддельные документы распознать несложно, а?

— Дело в том, Овес, что украденные машины мы иногда обнаруживаем. Бывает. Случается. Но еще не было случая, чтобы нам удалось обнаружить поддельные документы.

— Это как? — не понял Овсов.

— Все документы подлинные, — повторил Пафнутьев. — Подлинные бланки, печати, штампы… Даже подписи.

— И о чем это говорит?

— Это говорит о том, что десять-пятнадцать миллионов, за которые можно продать машину, не оседают в одних руках. Они оседают в разных руках. Угонщики в лучшем случае получают десятую часть. Поэтому машин им требуется все больше. И, как видишь, им требуются для работы не только классные водители, механики, сборщики-разборщики, но и мясники.

— У меня нет машины, — сказал Овсов.

— Я тоже как-то обхожусь… прокурорской, — усмехнулся Пафнутьев. Он тоже расслабленно сидел на скамейке, подставив лицо нежарким лучам осеннего солнца. Сложив руки на животе, поигрывал большими пальцами, и их вращение то замедлялось, то ускорялось, полностью отражая разговор и настроение самого следователя. — Как поживает наш Зомби? — спросил он, подождав, пока мимо пройдет какой-то слишком уж любопытный больной.

— Ничего, поживает. Приветы передает.

— Спасибо. Помнит, значит, меня?

— И тебя помнит, и твое обещание назвать ту красавицу, которую нашли у него в кармане полгода назад.

— Пусть потерпит денек-второй…

— И назовешь? — недоверчиво скосил глаза в сторону следователя Овсов.

— Назову. Рвется в бой?

— Сегодня вышел на первую прогулку… Гулял по двору, присматривался, принюхивался… Обошел весь двор, заглянул во все щели… Я за ним из окна смотрел.

— Что же его больше всего заинтересовало?

— Через какую калитку люди выходят, через какую входят… Где забор проломлен, где через него перебраться можно…

— Какой-то у него криминальный интерес…

— Я тоже на это обратил внимание.

— Ну что… — Пафнутьев посмотрел на часы. — Будем прощаться, Овес.

— Подожди… Я не сказал тебе одной важной вещи… Этот мясник… Он левша.

— Что? — вскочил Пафнутьев. — Левша?! И ты молчал?!

— Думал, — невозмутимо ответил хирург. — И у моего Зомби, и у того парня, — он кивнул в сторону морга, — удары нанесены слева.

— Но в левую часть спины можно ткнуть и правой рукой?

— Можно, — согласился Овсов. — Все можно… Но эти двое получили удары слева, в спину, чуть повыше пояса… И оба нападения связаны с машинами — ты сам это подметил.

— Ладно, — сказал Пафнутьев. — Разберемся. Пока… Скоро приду проведать Зомби. Пусть готовится.

— К встрече с тобой он всегда готов. Еще неизвестно, кому надо готовиться, — произнес Овсов загадочные слова.

— Не понял? — живо обернулся Пафнутьев.

— Я вот думаю… То ли ты собираешься использовать его в своих планах… То ли он тебя…

— Даже так? — спросил Пафнутьев почти с восхищением. — Ну-ну!

Частный гастроном господина Халандовского за год преобразился в полном соответствии со всеми переменами, происходящими по велению президента и его круглоликих соратников. На окнах появились занавески, продавцы стояли в белых халатах и накрахмаленных кокошниках. Даже уборщицы, появлявшиеся изредка в торговом зале, были в неизменно белых халатах и кокошниках, что было явным перебором, поскольку покупатели простодушно считали, что это продавцы, оторвавшись от колбас, орудуют тряпками. Сквозь вымытые окна солнечный свет проникал обильно и беспрепятственно. Да и товаров стало больше, зато покупателей поубавилось — за килограмм приличной колбасы нужно было отдать половину зарплаты, а за бутылку хорошей водки люди могли раскошелиться разве что по случаю золотой свадьбы или найденного в трамвае кошелька.