Надежда-прим - Александр Берг

Часть 2

Глава 1

Утро 3 октября 1993 года Надежда Викторовна Коробейникова встретила в своем новом офисе в доме напротив бывшего обкома партии. Офис был не так, чтоб велик — обыкновенная трехкомнатная квартира на первом этаже сталинской пятиэтажки, с раздельными санузлом, кладовкой и кухней. Под потолком — огромные антресоли, похожие на багажные полки в поездах дальнего следования. Все пространство, кроме пола, оклеено выцветшей от времени модной клеенкой. При въезде клеенку решено было не сдирать и обои не клеить. По твердому убеждению Надежды Викторовны клеенка располагала народ к доверию.

Зато на входной двери с внешней стороны блестела приятных размеров медная табличка с интригующей надписью: МИА «Надежда-прим» Наш девиз: поможем ближнему и себе сами!

Точно такой же девиз красовался над входом в прихожей, но уже с размахом, то есть во всю стену и до самого потолка. По-христиански сострадательно и по-буржуйски самонадеяно — но суть, кажется, схвачена верно. Смущало одно: помочь ближнему, конечно, по-божески, но зачем же помогать самим, когда на то есть Бог!

И еще не известно, как к подобной помощи отнесется ближний. Ведь взамен ему, наверняка, придется помогать всем, а это, упаси Бог, всегда обременительно и для одного непосильно.

Надежда Викторовна долго ломала голову над этим вселенским парадоксом, и даже поначалу со слезами, но в итоге решила, что чем заковырестей, тем лучше для дела. Ведь вот носил же молодой Маяковский дурацкую желтую кофту и подвешивал рояль под потолком на сцене! А все для того, чтобы публика досидела до конца представления в ожидании обещанной разгадки.

К тому же в последнее время Коробейникова стала чувствовать в душе какое-то смутное религиозное томление. Совсем чуть-чуть. Какое-то едва уловимое предчувствие преждевременного раскаяния за еще несовершенные грехи. И это не оставляло сомнений, что грешить придется. И даже по-крупному! Но как ни странно, предчувствие близкого греха было таким же сладким, как и предчувствие последующего за ним неизбежного раскаяния.

Так вот, на утро была назначена встреча с собкором «Комсомольской правды», которого не весть когда и как образовавшиеся друзья настойчиво рекомендовали на пост советника.

Вчера Надежда Викторовна до позднего вечера изучала его гороскоп. В нем что-то не сходилось, она нервничала, ее раздражала астральная несовместимость натур. Знаки зодиака, как водяные знаки на денежных купюрах, завораживали и пугали.

Не приняв никакого решения, Коробейникова сдуру включила телевизор и обомлела. Оказывается, в далекой Москве уже целый день бушует самый, что ни на есть настоящий октябрьский переворот. Народные депутаты окончательно разругались с Президентом и забаррикадировались в похожем на гигантский аквариум здании Верховного Совета, а мятежный вице-президент, генерал, усатый красавец Руцкой, недрожащей рукой направил «всех боеспособных мужчин» на штурм московской мэрии и телестудии Останкино.

Но на этот раз русский бунт, бессмысленный и беспощадный, больше напоминал тяжелый похмельный синдром. Пока чернорубашечники Баркашова нестройными рядами дефилировали перед парадным входом парламента, спикер Хасбулатов страдал от жестокой истерики и душевной анемии одновременно, народовольцы Анпилова, прижатые к асфальту автоматными очередями спецназовцев «Витязя», безуспешно пытались подняться в психическую атаку на телестудию, Руцкой, матерясь, умолял председателя Конституционного суда Зорькина поднять на защиту российского рейхстага «всю сраную мировую общественность», а Ельцин просил группу «Альфа» хотя бы помаячить у его стен — народ впервые в своей истории натурально безмолвствовал и предпочитал участвовать в эпохальных событиях по месту жительства, то есть, у экранов телевизоров. Такое совершенно нетипичное для русских людей бездействие в разгар большой драки повергло многих в состояние крайней депрессии и раздвоения личности, близкое к белой горячке, но, главное, к полнейшей профнепригодности на следующий день.

И когда поутру из изрядно подкопченного огнем танков аквариума с узелками и подушечками-думочками по одному потянулись насмерть перепуганные, замученные бессонной ночью его защитники, россияне по-черному завидовали им: люди отправлялись отсыпаться в «Матросскую тишину», а они после точно такого же ночного кошмара должны были тащиться на работу.

Надежда Викторовна не завидовала опальным депутатам и не мечтала отоспаться на жестких нарах «Матросской тишины». Сейчас, как никогда, она была твердо убеждена, что ее ангел-хранитель и ангел-хранитель России — одно и то же лицо.

Подумать только, ведь подыми вчера эти засранцы, Руцкой с Макашовым, всех боеспособных мужчин, а Ельцин — обломись с «Альфой», сегодня над зданием бывшего обкома партии, что напротив, снова бы гордо реяло красное знамя с серпом и молотом, а у входа, как всегда в последнее время — после партии там располагался областной совет депутатов трудящихся — замерла бы охрана из какого-нибудь Союза красных казаков или русских коммунно-патриотов Рычкалова! А от этого офиса не осталось бы даже запаха ее духов, кстати, на этот раз настоящих французских, в упаковке, соответствующей мировым стандартам!

Хотя… и думать тут нечего: коммуняки уже давно — отстрелянные патроны, и Надежда Викторовна вместе со всем народом боиться их больше по врожденной привычке.

Буквально перед самым августовским путчем, в конце июля, в поисках первоначального капитала и моральной поддержки забрела она в один очень крутой райком партии, и к величайшему удивлению была тут же принята первым секретарем.

Робко и тогда еще довольно путано Коробейникова выложила перед ним кое-какие тезисы придуманой ею «игры на деньги». После первых же ее слов партийный босс, ухоженный мужчина лет сорока, с чистыми ногтями и грозным комиссарским взглядом, начал медленно вставать с места.

Надежда Викторовна мгновенно ощутила приступ смертной тоски, и уже хотела сказать, что она неудачно пошутила, но не успела. Первый через стол протянул к ней свои железные руки с японскими часами «Ориент» на левом запястье. Надежда Викторовна стремглав вскочила со стула: вот сейчас ее схватят за грудки, замкнут на руках наручники, даже не зачитают, а просто намекнут на смертный приговор, а стенку долго искать не придется! И не обязательно в глухом подвале, как писали в газетах, можно и прямо тут, не выходя из кабинета. Партия задергана Перестройкой, ей сейчас не до условностей!

Ну и дура же она! Прийти за подаянием в логово зверя, да еще в самый разгар течки и охотничьего сезона!

Но первый секретарь необычайно дружелюбно ухватил ее за плечи и усадил обратно на стул.

— Вы… удивительная женщина! — его комиссарские глаза, как после удачного расстрела, восхищенно блеснули. — Правда, правда! Как это вы сказали? Моя игра — синоним удачи? И вы, действительно, готовы в случае успеха оказывать благотворительную помощь инвалидам и малоимущим? Справедливое перераспределение богатств! Да ведь это же заветная мечта всех истинных революционеров! По крайней мере, мне всегда так казалось. К сожалению, история дала нам всего семьдесят лет, чтобы разрушить мир насилия и построить новый, где, кто был ничем… нда…О, семьдесят лет — это целая жизнь! Старый мир мы разрушили — это точно! С кровью, со слезами, с невиданным озверением масс… но до основания! А вот чтобы построить новый, как оказалось, одной человеческой жизни маловато. Нам бы еще лет десять! Как вы считаете? Ну пяток! Но без… Горбачева и этих жиддд… простите, еврейских сантиментов! Представляете, я уже год питаюсь в столовой райкома, по полчаса стою в очереди за комплексным обедом!

Первый многозначительно развел руками, как бы подчеркивая всю трагикомичность ситуации, и уж совсем доверительно подмигнул Коробейниковой:

— Как вы думаете, почему я с вами так откровенен?

Надежда Викторовна мучительно улыбнулась, пытаясь угадать державную мысль и при этом не обидеть ее обладателя. Больше всего на свете она боялась неожиданной и чрезмерной откровенности начальства.

— У меня есть все основания полагать, — первый секретарь теперь уже в упор смотрел на незваную гостью, — я просто уверен, что мы с вами очень скоро встретимся при совсем других обстоятельствах. Поэтому мне бы очень хотелось быть вам сегодня хоть чем-то полезным. Но как раз сегодня это… хм… совершенно невозможно. Более того, моя помощь может вас завтра дискредитировать. Да-да! Не спорьте! Такое подлое время! Партии приказано как бы аннигилироваться. Вы меня понимаете? Кем приказано? Об этом вам лучше не знать. Да и мне тоже. Такие приказы не подписываются. Но мы еще вернемся! Можете не сомневаться! Такая игра! Так сказать, жизнь после смерти! И вот тогда, кто знает, может быть вы будете полезны нам, а мы вам. А пока, так сказать, верхи — не могут, низы — не хотят! Или наоборот! Неважно! Революция-с, так сказать, повторение пройденного. Короче, полная прострация здравого смысла! Обком требует послать агитаторов на заводы подымать трудящихся на защиту советской власти. Райком закрыт: все ушли… Помните? В общем-то, неглупо, но кого прикажете посылать? Они думают у меня под рукой профессиональные революционеры, бывшие политкаторжане, Камо, Дыбенко, на худой конец, ренегат Троцкий! А у меня в райкоме инструктора — сплошь девчонки, бывшие пионерки-комсомолки, но совсем не герои. Я их посылаю туда, а их — прямиком оттуда!