Мифы Чернобыля - Сергей Переслегин

Вопрос:

— А проблему, какую?

Ответ:

— Ну, саму проблему атомной энергетики, ее существования, типов технических решений, на которых она должна базироваться, подходов к решениям. Дальше проблемы, которые в развитии этой технологии возникали. Ну, например, в какой-то момент появляется проблема повышенной надежности самих устройств. Появляется некое понимание, что это важно и что нужно этому уделять внимание, появляются совершенно конкретные методические и научные направления, которые направлены на надежность. Хорошо, с этим как-то разобрались. Далее — новая стадия. Одно дело — единичные экземпляры, другое дело — массовое производство: это целая вереница проблем, от внутригосударственного устройства до хозяйственных механизмов этой деятельности, до процедуры принятия решений. Одно дело — единичное производство реактора, а другое дело — система. Один раз можно самому проконтролировать, чтобы все правильно сделали, а при тиражировании нужно, чтобы система сработала, когда делается множество экземпляров, и нужно проконтролировать, не пропущено ли чего. Появляется массовость — и переосмысливается процесс безопасности.

Вопрос:

— Скажите, а существует у нас в стране новое поколение атомщиков? И если существует, то как бы Вы его могли охарактеризовать, может быть, сравнить, сказать, что ему не хватает и какие у него есть ресурсы?

Ответ:

— В этом деле, чтобы до конца довести градацию: старое, там, поколение, новое — самым тревожным является провал в преемственности. Это беда. Придется ее как-то восстанавливать. Когда процесс остается непрерывным, идет слой за слоем, и человек, участвующий в этом деле, получает квалификацию, он все время имеет в руках живое дело. Это живое дело формирует его уровень и потребность в следующем слое исполнителей, которые вырастают затем в руководителей. Когда процесс прерывается на длительное время, живая работа на какой-то период исчезает. А ее отсутствие устраняет слой людей, которые способны от выполнения какой-то определенной задачи перейти к пониманию проблемы в целом, к руководству этой проблемой.

Что в развитии атомной отрасли провал на пятнадцать лет проявился отрицательно, это факт. Поколение, по возрасту получившее опыт ответственной работы, которое уже подготовило себя к функциям стратегического или программного руководства, им было бы где-то от 35 до 45 лет, — оно выпало. Нехватка этого слоя — вот, по существу, разрыв поколений.

Вопрос:

— А если посмотреть с той точки зрения, что сегодня собираются восстановить структуру Минсредмаша Советского Союза, какие могут возникнуть задачи в связи с этим и что вообще в принципе может потребоваться?

Ответ:

— Ну, если возвращаться к теме поколений и преемственности, то это может быть восстановлено постоянным наличием собственно задачи, проблемы, непрерывной цепочки развития этого рода технологий. Только так. Перерыв в технологии — и тут же выпадает задача разработки нового. Какое-то время существует задача поддержания старого, а задача разработки нового крутится как желание, а как реальная работа отсутствует. Задача восстановления Средмаша — это задача восстановления комплексных необходимостей атомной энергетики, ее обеспечения и наполнения. Чтобы все было: и поддержание того, что есть сейчас, и ближайшая перспектива, и видимость далекой перспективы, и взаимосвязанная цепочка целей, и цепочка конкретных исследований и разработок, перерастающая в своем развитии из одной стадии в другую. Исследователь приобретает навык разработчика, разработчик приобретает навык руководителя, руководитель приобретает навык стратега. Непрерывность в этом смысле была, но она базировалась на первичной задаче — Оружии. Вот на базе Оружия она была создана и развивалась. Но в какой-то момент она проросла в необходимость внедрения в гражданскую отрасль, в разные виды ее, в коммерческий флот, в энергетические станции, опреснители, теплоцентрали. Востребованность всего этого и определяла цельность Минсредмаша, многопрофильность, внутреннюю согласованность всех технологий, самодостаточность в какой-то мере и подготовку кадров, от института до всех стадий, которые я перечислил. Сегодня это прервалось.

А мы все гудим, что сегодня энергетика без атомного топлива не сможет обеспечить экономику страны. После чернобыльских событий, после развала страны, после других всяких процессов, которые затормозили развитие отрасли, образовался простой, пауза. И если мы опять вернемся к необходимости развития атомной энергетики, необходимости непрерывности процесса ее роста, необходимости задела, тогда мы восстановим эту цельность, которую называем Средмашем.

Когда мы говорим, что восстановим Средмаш, мы говорим, что восстановим цельность и востребованность этой задачи.

На экране Цапенко Юрий Никитович, полковник медицинской службы, 67-ми лет. Суховато, по-военному отвечает на вопросы журналистов. На момент Чернобыльской аварии он занимал должность начальника медицинской службы Управления железнодорожных войск СССР.

Ответ:

— Понятие "поколение" существует, оно относится к любой деятельности. Одно поколение обладает общими идейными установками, нравами, привычками, способами оценки событий, реакцией на них (и коллективными действиями). Рамочные убеждения нашего поколения — коллективизм, ответственность, преданность своей стране.

Ответ:

— У современных атомщиков нет твердых знаний той опасности, которую несет их работа. Им придется приобрести фундаментальные знания, профессионализм в действиях и подходах и воспитать у себя чувство ответственности. Сложившаяся в 1980-х годах система отношений в промышленности и пр., система приукрашивания действительности, подтасовка данных, попытка выдать плохое за хорошее резко снижала у людей ответственность за свои действия и порождала волюнтаризм. Они видели не действия и их последствия, а нечто воображаемое и часто пытались создать видимость вместо дела.

Ответ:

— Лучшие представители поколения атомщиков — это Курчатов и те, кто с ним работал. Они уважали государственную систему, отлично понимали, что выполняют государственные задачи и были приучены трудиться не за страх, а за совесть. Лозунг "не врать!" сидел в крови.

Ведущий (психолог, 44 года):

Арутюнян Рафаэль Варназович, первый замдиректора ИБРАЭ, работающий в 1986-м над проблемами "лазеров" и пр. "звездными войнами" оказался в Чернобыле 2 мая и пробыл там до сентября. Он описывает работы, подробно, с вопросами и ответами. Он пишет, как это было, потому что так было тогда в России среди атомщиков…

"Уже на площадке организовывали аэрогаммную съемку вокруг четвертого блока, "рыжий лес" и т. д. Впервые цветные карты с изолиниями были представлены на правительственной комиссии. Вокруг, то есть вне зоны, это делали с помощью стандартных геологических вертолетов, которые аэрогаммную съемку проводят. А в зоне, где мощности доз были приличные, мы это делали. Ми-24 АРХР — был такой вертолет аэрохимической разведки, на нем был прибор, "особо секретный". Поэтому у нас проблема возникла: не было инструкций к нему, мы должны были разобраться, чего мы меряем этим прибором, и как это представить. Но разобраться было не сложно, на самом деле, откалибровались, сделали аэрогаммную съемку, отвечали на множество вопросов, каждодневно возникающих, в том числе производили оценку эффективности мер, которые проводились по защите и дезактивации. Были всякие меры, в том числе и мало имеющие смысла. В частности, например, поливали "рыжий лес" растворами, которые должны были снизить активность. По науке это дело близко к полному бреду. Приходилось и с этим разбираться. Хотя была проблема: Военное управление начальника химвойск доложило в Генштаб, а те в комиссию Политбюро, что в "рыжем лесу" активность по пробам, которые они взяли, — миллион кюри. А "рыжий лес" — он же погиб, получив приличные дозы. И это где-то 50 га "рыжего леса", он там порыжел, пожелтел, сосны, березы, это 2000 бэр, если по-человечески перевести, это на самом деле уровень, при котором гибнет лес. А миллион кюри, это пожар, а вдруг понесет на Киев… И там такая поднялась шумиха, паника на правительственной комиссии. Немедленный разбор. Военные утверждают свое. А нас уже хорошо тогда знали. И вот председатель правительственной комиссии Ведяженков, такой завпредсовмина был, Геннадий Георгиевич, он, с уклоном жесткого такого руководителя сталинского типа, Большову и начальнику оперативной группы химвойск, сказал, что вот вам два часа и чтобы пришли с одним ответом, а не с двумя. А поскольку выразили сомнения, не в том, что все неправильно сделали, а в том, что могут быть ошибки… Ну, вначале военные нам сказали, что ничего не покажем, не объясним, поскольку все особо секретно. Но этот барьер мы быстро преодолели, сказали: "Спрашивать-то будут и с вас, и с нас". Поняли они как-то, что мы не собираемся здесь честь мундира защищать, а им это было важно. И выдали все данные, к нам офицеры прибегали с докладами. Начали мы пытаться оценивать, у нас уже в это время в Троицке была команда: довольно приличное количество людей, они сидели непрерывно и в режиме дежурном считали всякие задачи, которые мы оттуда задавали. И где-то так три ночи сидели, а утром на правительственной комиссии надо докладывать, машина сбоит в Троицке, ответов нет. Четыре утра, а утром нам надо докладывать. А тогда все жестко было, ну, сел я и начал вручную считать. К утру, где-то часов в 6, ответ уже получил, и было это 10 000 кюри, а не миллион. Дальше у нас было внутреннее принятие решения с Большовым: идти с этим или сказать, что не успеваем, но уверены, что цифра близкая к этой. И в результате вместе с военными, то есть в этом смысле очень по-честному и корректно по отношению к ним, доложили, мол, уточнили на основе дополнительных данных, что на самом деле 10 000, что нет таких ужасов, что не миллион. Ну, и вопрос снялся. И таких вещей там было достаточно много".