Франция и французы. О чем молчат путеводители - Стефан Кларк

Пупок – вот самый важный в наши дни элемент французской культуры. Художники, писатели, певцы и кинорежиссеры только тем и занимаются, что смотрят назад. Писатели пишут книги о том, как быть писателями; режиссеры снимают фильмы о своей последней неудавшейся интрижке, певцы внимают собственным умным каламбурам по поводу несуществующих мелодий. Все они – составная часть истеблишмента, и они уже забыли, что такое жизнь (или даже то, что жизнь существует) за пределами их мирка. Во французском языке даже есть для этого особое понятие – nombrilisme [187]. «Созерцание собственного пупка» настолько вошло в привычку, что даже приобрело окончание «-ism» [188].

И у них имеется оправдание: да, это, возможно, и merde, только это, по крайней мере, французское merde. Оно имеется и в словаре. Называется l’exception française [189]. Все культуры хороши, кроме французской. Золя и Матисс с компанией, должно быть, переворачиваются в своих могилах. Вольтер бы только посмеялся.

Лопанье мыльных пузырей

Французы слишком много думают, и поэтому они плохие музыканты. Музыка рождается в душе (или, если речь идет о роке, где-то между кишками и половыми органами), а французы чересчур полагаются на свои мозги.

Я много играю в барах вместе с полупрофессиональными группами, губящими все – от паб-рока до сальсы – своим исполнением, и уже давно определил для себя фундаментальное различие между французскими и «англосаксонскими» музыкантами. Если англичанину либо американцу потребуется, чтобы узнать друг друга, начать репетицию с импровизации, то они просто скажут: «О’кей, блюз в тональности ми. Раз, два, три, четыре» – и вы уже наяриваете. Французы же еще будут спорить минут десять о том, кто вступит первым, в каком темпе и в каком порядке кто солирует.

Вот почему французы любят играть и слушать джаз. Его почему-то считают музыкой. Я могу на приличном уровне исполнить любую мелодию, если мне дадут пару минут на то, чтобы ее выучить, но, беря уроки контрабаса у джазового контрабасиста, я после каждого занятия играл все хуже. Вместо того чтобы учить меня играть ради заработка (что, по-моему, является сутью джаза), он рассказывал мне о греческих гаммах и сверхмощных созвучиях либо о чем-то еще в том же духе, и мне приходилось так мысленно напрягаться, что у меня на то, чтобы прикоснуться к струнам, уже не хватало отваги.

Так же обучают на уроках музыки и детей. Во французских школах каждому ребенку, страстно желающему научиться игре на пианино, придется целый год заниматься solfège [190](поют без слов), прежде чем его подпустят к инструменту. В результате все по-настоящему обуреваемые страстью, нетерпеливые и жаждущие успеха и славы музыканты (те, кто мог бы стать Хендриксом [191]или Кобейном [192]) бросают музыку и начинают играть в волейбол.

Вот поэтому-то французская поп-музыка, за весьма немногими исключениями, – подлинная пытка. Помимо мертвого лебедя, меня мало что способно заставить посреди зимы выскочить из дымящейся ванны и промчаться через ледяную ванную комнату. Но если в тот момент я слушаю радио и по нему начинают передавать никудышную французскую попсовую песню, гипотермия не кажется мне большой платой за возможность переключить приемник на менее оскорбительную для слуха станцию.

И если вы пожалуетесь на то, что мелодия в песне никуда не годится либо она полностью отсутствует, вам ответят: «Ah, oui [193], зато слова прекрасны». По-моему, это все равно что сказать: суп в тарелке пахнет помоями, но выглядит восхитительно.

Чтобы вы получили хоть какое-то наглядное представление, вот несколько рецептов приготовления подобного французского супа – то есть шлягеров.

– Найдите скучную мелодию. Убедите продюсера перезаписать дрянное исполнение на гитарах в стиле рок. Составьте перечень из двадцати не связанных между собой, но одинаково звучащих слов. Отыщите певца, который сумеет хрипло пробормотать их. Продайте французской радиостанции.

– Возьмите миловидную девушку, представительницу этнического меньшинства. Запишите фонограмму – такую, чтобы она напоминала свежайший американский хит. Попросите какого-нибудь богатого парижанина написать пару слов о том, как трудно выжить в бедных пригородах. Продайте французской радиостанции.

– Пригласите стареющую звезду. Убедите ее исполнить всеми забытую старую чушь. Назовите это славным возвращением. Продайте французской ра диостанции.

– Возьмите малоодаренного уличного музыканта. Объявите его гениальным поэтом. Продайте французской радиостанции.

Эти рецепты никогда не подведут, ибо во Франции существует юридически оформленная система квотирования, обязывающая давать в эфир французскую музыку (до сорока процентов от всего объема, в зависимости от того, что это за радиостанция), причем с упором на «новые французские произведения». Что это значит – понятно каждому: вы переписываете первое попавшееся merdeна диск, и ваше творение начинают крутить по радио. Даже не нужно, чтобы запись кому-то нравилась, не говоря уж о том, чтобы нашлись охотники купить ее, ведь исполнение записи по радио и без того приносит значительный доход.

Это и есть движущая сила современной французской поп-музыки.

Поэтому неудивительно, что у музыкантов возникает проблема с собственным образом. Они не отдают себе отчета в том, что они вытворяют. Один знаменитый французский певец считает себя «Radiohead» [194], одевается как Джим Моррисон [195]и сочиняет песни в духе Эндрю Ллойда Уэббера [196]. Другой наряжается клоуном на сцене, а когда сходит с нее, напоминает тупого веб-мастера – неужели он не слыхал, что музыкой надо жить? Только старина Серж Гензбург постояннопоходил на сигаретный окурок в человечьем обличье и почти всегда пел о сексе. Он-то уж понимал, что такое образ.

Французский музыкальный мир не знает, на что он на самом деле способен, с тех самых пор, как в конце 50-х годов XX века прикидывающиеся стилягами французы принялись петь американские – во французском переводе – рок-н-ролльные песни. Эти исполнители, приобретшие на сцене известность под именами Джонни Холлидей, Эдди Митчелл [197]и Дик Риверс [198], не понимали ни слов оригинала, ни музыки. Как правило, это были эстрадные исполнители с начесом, как у Элвиса Пресли. Появившиеся с тех пор приличные французские рок-группы можно пересчитать по пальцам одной руки, да и то еще останутся несколько пальцев для того, чтобы держать «голуаз» [199].

Впрочем, некоторых должно радовать такое фундаментальное отсутствие понятия о поп-музыке. Французы имеют столь малое представление о новых веяниях в музыке, что стоит исполнителю наделать шума во Франции, он останется здесь популярным навсегда. Тут в вечных любимчиках ходят «Super-tramp» [200], «Cure» [201], Джефф Бакли [202], «Midnight Oil» [203], Ленни Кравиц [204], «Texas» [205], «Placebo» [206]и – что ужасней всего – звезда 80-х годов, поп-певец Кок Робин, заработавший, вероятно, на исполнении по французскому радио «When your heart is weak» («Когда твое сердце тает») достаточно денег, чтобы удалиться на покой на Côte d’Azur.

Фильм ради фильма

В типично французском фильме, шутят жители Лос-Анджелеса, Марк влюблен в Софи, Софи любит Франсуа, Франсуа без ума от Шарлотты, которая обожает Изабель, но Изабель без памяти от Жерара, который втрескался по уши во Флоранс, а та потеряла голову из-за Марка. И все они в конце концов отправляются ужинать.

Да, современный французский кинематограф весьма и весьма предсказуем.

И несмотря на это, французы вправе гордиться им. Не всегда фильмами, но кинопромышленностью. У них масса опытных режиссеров, сценаристов, операторов и технических работников, готовых немедля приступить к съемке, чем они и занимаются почти с такой же регулярностью, как и обитатели Болливуда.

И причина тому деньги. Если требуется снять новую французскую картину, деньги на ее производство можно получить от CNC ( Centre National de la Cinématographie [207]), государственного заведения, снимающего сливки в виде процентной ставки с кассовых поступлений во всех кинотеатрах и направляющего их на финансирование новых фильмов. Блестящая идея, позволяющая встать на ноги небольшим киностудиям, обреченным в большинстве других стран на разорение.

Беда в том, что эта система породила во Франции привычку снимать «фильм ради фильма» – лишь бы израсходовать полученные на его производство средства. Такой фильм не много принесет в прокате. Да и не должен. Учитывая все субсидии и дотации, а также возможный показ – раз или даже, может быть, два – по телевидению, это довольно безопасное вложение денег, если, конечно, режиссер не транжирит миллионы на спецэффекты. Но, с другой стороны, кому нужны все эти спецэффекты, когда в парижской квартире можно наснимать кучу любовных сцен и ссор между супругами?