Эмиграция, тень у огня - Дина Ильинична Рубина

class="p1">Она терпеливо пыталась заполнить бланк заявления, широко разведя мощные колени в цветных мужских бермудах. Сквозь распиравшуюся ширинку, как тесто из кастрюли, лез белопенный живот.

— Помоги мне написать! — приветливо улыбаясь, сказала она мне.

В иврите часто употребляют повелительное наклонение. Это не означает хамства.

— Извини, — сказала я, — я недостаточно хорошо умею писать.

— С ума сойти, — заметила она. — А по виду ты грамотная. Дай-ка хлебнуть из твоей бутылки, что-то горло пересохло.

Я вспомнила коронную Ритину фразу насчет «их» ментальности и подарила грудастой истице всю бутылку.

Суд нам назначили через два месяца.

Мы вышли на улицу. На остановке автобуса стоял старый араб в куфие — белоснежном платке, перетянутом вокруг головы толстым двойным шнуром. На нем была серая рубаха до пят, похожая на рясу, пропыленные ботинки и на плечах — обыкновенный мужской пиджак.

— Идиотская страна, понимаешь, — сказала Катька, — страна бездарных чиновников. Должны были снять с нашего счета в банке сто семьдесят шкалей за Надькин садик, ошиблись, приписали лишний ноль, сняли тысячу семьсот… Теперь мы в глубоком минусе, жрать нечего, пока разберутся, то да се, можно с голоду подохнуть. Надо идти полы мыть… — Она добавила безучастно: — Я повешусь… Я просто повешусь…

Подошел автобус. Я протиснулась в самый конец, где на длинном сплошном сиденье маячило свободное место. Спотыкаясь о сложенные коляски, солдатские баулы, кошелки, я пробралась в конец и плюхнулась между молодой парочкой израильтян слева и пожилой четой совсем свежих, судя по разговору, еще очумелых репатриантов справа.

Мальчик-солдат слева, видимо, возвращался домой на субботнюю побывку. Он сидел в полной амуниции, с автоматом, вокруг сильной загорелой шеи — пропотевший шнурок с личным номером, в ногах длинный, плотно набитый баул. Девочка принарядилась. Встречала его, наверное, на автобусной станции, готовилась к встрече — прическа, отглаженная блузка, полированные ногти. А он устал… Он смертельно устал. Минуты три они тихо переговаривались, потом он задремал. Сидел, клевал носом.

— Глянь, какой лес! — сказала по-русски старуха справа. — Прямо среди города…

— Не забудь, все деревья здесь рукоприкладные, — отозвался муж.

Девочке надоело просто сидеть. Ее влюбленность, с утра подогреваемая ожиданием, не давала ей покоя. Она тихо погладила своего мальчика по руке. Он вздрогнул, инстинктивно сжал автомат и вскинул голову. Она ему успокаивающе улыбнулась, и он опять прикрыл глаза и задремал.

— Ничего, — проговорил старик справа. — Лет через десять здесь привьется наша культура…

Старуха кивала, перебирая крупные янтарные бусы на морщинистой шее.

Девочка слева опять осторожно потянулась рукой к своему мальчику. Вот дурища, подумала я, искоса наблюдая за ней, ну дай человеку поспать, он же вымотан, как пес… Она дотянулась ладошкой до его автомата и легким движением нежно погладила приклад.

* * *

— Война кончилась!! Точно — в Пурим!!

Меня разбудили вопли сына. Он прыгал по комнате — тощий, в трусах на слабой резинке, подпрыгивал, пытаясь рукой достать потолок.

По радио передавали подробности капитуляции Ирака. Я поднялась и поплелась в ванную.

— Хаг самеах! — заорал сын мне вслед.

— Ура, — отозвался отец со своего дивана, — мы победили, и враг бежит, бежит, бежит.

— Противогазы порезать?! — радостно спросил балбес.

— Я тебе порежу… Сложи аккуратно в коробки и поставь на антресоли до следующей войны.

Зазвонил телефон. Это был Гедалия, староста группы с занятий рава Карела Маркса.

— Хаг самеах, — торопливо проговорил он. — Я обзваниваю всех, чтобы сообщить: сегодня вечером состоятся занятия. Приходите обязательно! Рав Маркс специально приурочил лекцию к празднику.

— А тема?

— Простите, я должен многих обзвонить… У меня нет ни минуты.

Я вышла на балкон.

Внизу по травянистому косогору бегали соседские ребятишки, с утра уже наряженные в карнавальные костюмы, — две девочки лет десяти, обе в костюмах царицы Эстер, одна в ярко-красном, с позолотой, другая в белом — юбки длинные, пышные, на головах короны. Бегали с упоительным визгом, приподнимая пальчиками подолы юбок. За ними гнался мальчик лет восьми в костюме старика Мордехая — чалма на голове, расшитый цветами кафтан. Он безостановочно трещал пластиковой трещоткой, какими вечером в синагоге дети будут трещать во время чтения «Свитка Эстер» — при упоминании злодея Амана, потомка Амалека.

Еще одна яркая группка визжащей мелкоты, волоча по косогору противогазы, наперебой подражала вою сирены.

Впереди на горизонте штрихом обозначалась на фоне голубого утреннего неба башня университета на горе Скопус.

«Хар а-Цофи́м, — мысленно проговорила я, обнаруживая, что мне уже привычно называть это место именно так — Хар а-Цофим…»

Центр города был уже запружен карнавальной толпой, шелушащейся серпантином, сверкающей фольгой, прыскающей струйками конфетти.

На углу улицы Короля Георга трое музыкантов — скрипка, флейта и аккордеон — залихватски бацали тоскливо-сладкую мелодию бессарабских евреев; вокруг плясали.

В небольшом кругу плясали грузный пожилой дядька в маске Саддама Хусейна с присобаченными к ней кудрявыми пейсами и очень толстая тетка в костюме божьей коровки. Автобусы еще ходили, то и дело застревая посреди толпы.

Продираясь сквозь кипящую водоворотами людскую кашу, я вдруг увидела, как в дверях еще открытой «Оптики» мелькнул люминесцентно-травяной свитер, над воротом которого тускло отсвечивала зеленовато-призрачная физиономия. Почудилось, подумала я, наверное, это один из тех страшных человекообразных манекенов, от которых я шарахаюсь по сей день.

(Забегая вперед, скажу, что не привиделось. После крушения фирмы «Тим’ак» могущественный Гоша Апис выволок из-под обломков своих людей. Хаима, например, он пристроил в солидную «Оптику» на улице Яффо, где тот протирает бархоткой запылившиеся стекла очков. Тут возникает у меня банальная ассоциация с понятием «непыльная работка», но я удержусь. Реб Хаим, пожизненный пенсионер государства Израиль, любую работу работает тяжело. Пошлая ирония тут неуместна.)

Словом, я опять опоздала на занятия. Виновато улыбнувшись раву Карелу, проскользнула на свободный стул рядом с Гедалией и села.

Сегодня рав Карел был в особенном ударе. Он не садился даже, а возбужденно прохаживался от окна к своему креслу. Руки его с большими певучими кистями ни минуты не находились в покое.

— Что читаем мы? «И пришел Амалек, и воевал с Израилем в Рефидим. И сказал Моисей Иегошуа: выбери нам мужей и пойди сразись с Амалеком. Завтра я буду стоять на вершине холма с посохом Божьим в руке моей. И сделал Иегошуа, как сказал ему Моисей… а Моисей, Аарон и Хур взошли на вершину холма. И было, как поднимет Моисей руку свою, одолевал Израиль, и как опустит руку свою, одолевал Амалек…»

Отказываясь верить ушам своим, я наклонилась к Гедалии и спросила шепотом:

— Гедалия, неужели мы все еще не можем закрыть тему войны с Амалеком?

— Ничего удивительного! — живо откликнулся тот. — Рав Карел