Мы вместе были в бою - Юрий Смолич

— Будьте здоровы, дорогой Михаил Иванович.

— Да, — крикнул Карпинский, — но вы мне так и не рассказали о себе.

— В другой раз, Михаил Иванович.

— В другой раз? — Карпинский засмеялся. — А когда же он будет, этот другой раз? Боюсь, что мы с вами состаримся, и я от вас так ничего и не услышу. Может, как-нибудь вечерком, украдкой от Галины Андреевны, выпьем по рюмочке? Скажем ей, что нам нужно на заседание, а сами сбежим в какой-нибудь ресторанчик попроще и выпьем по-студенчески по стопке… Итак, завтра в час.

Последние слова профессор Карпинский произнес уже рассеянно. Он схватил рулон синей кальки и потянул его с пола на стол. Он уже весь погрузился в мысли, которые возникли у него при взгляде на эту кальку.

Выходя, Стахурский увидел его седую голову, низко склонившуюся над столом. Он знал, что ему никогда не удастся сказать профессору Карпинскому ни слова о том, что произошло с ним за эти годы, хотя его старый учитель от всего сердца хотел про все это услышать. Когда Стахурский начинал у Карпинского аспирантуру, профессор при первой же встрече заинтересовался биографией своего нового аспиранта и спросил у него, женат ли он… В течение трех лет за время аспирантуры профессор чуть не ежедневно возвращался к этому вопросу, но так до сих пор и не знал, женат ли его аспирант, — у него все как-то не было времени выслушать ответ.

С отрадным чувством вышел Стахурский на улицу, закончив свои дела в отделе кадров наркомата. Руины Крещатика лежали перёд ним. Но даже это тяжелое зрелище не смогло нарушить его радужное настроение. Ведь дело шло к тому, чтобы скорее возвести на месте руин прекрасные здания. Крещатик, несмотря на ясный, погожий день, был затянут какой-то дымкой. Десятки добровольных бригад разбирали завалы, и известковая пыль клубилась над некогда прекрасной улицей, как дым над полем после артиллерийской подготовки. Она уже подходит к концу, последние залпы потрясают воздух, и вот-вот ринется в стремительную атаку пехота. Но впереди, сразу за разведкой, должны были еще пройти саперы — уничтожить мины, проложить дороги, навести мосты, и среди саперов пойдет и он, инженер Стахурский. Руины разбирали — гремели последние залпы артиллерийской подготовки, и сейчас должен был начаться новый бой, бой мира и восстановления.

Образ Марии шел вместе со Стахурским, рядом, как вчера, когда они с вокзала возвращались в родной город, — и если бы повернуть голову немного вправо, казалось, можно было бы увидеть светлые пряди ее волос, выбившиеся из-под синего берета, на котором еще сохранился след красноармейской звездочки.

Стахурский решил зайти в райком — не работает ли там прежний секретарь?

Нет, секретарь был новый. Стахурского встретил плотный человек с голубыми глазами.

— Садитесь, товарищ майор. Что-то мне ваше лицо знакомо.

Стахурский назвал себя.

— Стахурский? Подожди-ка, — радостно сказал секретарь и сразу перешел на «ты». — Ты до войны не в парторганизации Гипрогора состоял? Архитектор?

— Нет. Я инженер-строитель. Мы встречались во время выборов в Верховный Совет, я был агитатором.

— Ну, конечно! Сегодня у меня счастливый день! На учет встало семь педагогов, два врача, два агронома, а теперь еще инженер-строитель пришел! Теперь я точно припомнил: ты был аспирантом при кафедре профессора Карпинского.

— Верно, — подтвердил Стахурский, удивляясь памяти секретаря, с которым встречался всего лишь два-три раза до войны.

Секретарь вынул из ящика стола папку.

— Погоди, погоди, — произнес он нараспев, быстро перебирая пальцами бумаги. Он вынул одну и прочитал, с торжественной улыбкой поглядывая на Стахурского из-за бумаги после каждой фамилии: — Стахурский, Воловик, Новиков, Крептюков, Петрусенко, Верно?

— Это, — сказал Стахурский, — список аспирантов профессора Карпинского.

— Верно! — констатировал секретарь. — По кафедре строительных конструкций у нашего замечательного профессора Карпинского. Товарищ Варварченко, — обратился он к помощнице в соседнюю комнату, — вы проверили сведения насчет Петрусенко и Новикова?

Девушка вошла и ответила:

— Проверила. Точно.

Секретарь помрачнел.

— Вот видишь, какое дело, товарищ Стахурский: товарищи Новиков, Петрусенко и Крептюков пали смертью храбрых. — Он тоскливо взглянул в окно поверх головы Стахурского. Ежедневно приходили сведения про павших за годы войны. — Эх, сколько прекрасных людей погибло из-за этих проклятых фашистов! — Он помолчал. — Придется нам самим стать на их место в строю и готовить как можно скорее новое поколение. — Он строго посмотрел на Стахурского. — Воловик во время эвакуации работала на Урале, а теперь восстанавливает Донбасс. Видишь, какие дела, дорогой товарищ Стахурский!

— Да, — сказал Стахурский, не зная, к чему клонит секретарь.

— А ты когда демобилизовался?

— Неделю назад.

— Когда прибыл?

— Вчера вечером.

Секретарь задумался, глядя в окно. Там, за окном, стоял ясный, весь залитый лучами ласкового сентябрьского солнца золотой осенний день… Верхушки деревьев в Ботаническом саду были тронуты первой легкой желтизной.

— Так вот, товарищ Стахурский, — сказал секретарь, — по закону тебе полагается месяц-полтора отдохнуть…

— Нет, — сказал Стахурский, — я отдыхать не буду. Я решил сразу приступать к работе.

Секретарь перевел взгляд с золотых крон Ботанического сада на Стахурского.

— Напрасно, отдохнуть тебе нужно, — сказал он, взглянув на золотые и красные нашивки за ранения на груди Стахурского. — Работы, имей в виду, будет у тебя прорва, выше головы.

— Знаю. Но я уже принял решение. И я уже, собственно, получил назначение.

— Что? На какую работу? Когда ты успел?

— Я прямо из наркомата.

— Значит, уже успел побывать у Карпинского. Будешь строить дома?

— А разве не надо восстанавливать жилой фонд?

— Надо…

— Ну?

— Вот и ну… Ты построишь дом, два, три, десять, а кто построит еще тысячу, нет — десять тысяч таких домов? Ты какой проект защищал по окончании института?

— Многоэтажного жилого дома.

— А в аспирантуре над чем работал?

— Над строительными конструкциями.

— Ага!

— Я ничего не понимаю, — сердито сказал Стахурский. — И потом я уже дал слово Карпинскому.

— На Карпинского есть горком! — тоже сердито возразил секретарь, словно собирался растерзать доброго старого профессора. — Карпинского я беру на себя, это не твоя печаль. А ты вот что скажи: для чего тебя партия и государство три года учили в аспирантуре?

— Но ведь сейчас вопрос стоит не о научной работе, а о строительстве, — возразил Стахурский, — и сейчас такое время…

— Сейчас такое время, — перебил его секретарь, — что каждый коммунист, перед тем как выбрать себе место в работе по восстановлению и строительству, должен прийти в партию и спросить ее мнение на этот счет. Это тебе понятно?

— Вполне, — согласился Стахурский.

Секретарь вдруг переменил тон и заговорил спокойно и обстоятельно:

— Вот что надо понять, Стахурский: что с того, что ты пришел на строительство один, когда партии нужно, чтоб ты пришел на строительство сам-тысяча? Партии нужно, чтобы ты, квалифицированный знаток строительного дела, воспитанный партией и государством, привел с собой на строительство тысячу инженеров-строителей.

— Где ж я их возьму? — искренне удивился Стахурский.

— А где возьмут их партия и правительство?

Секретарь вопросительно взглянул на Стахурского, и некоторое время они молча и пристально смотрели друг на друга, словно решая этот вопрос: где?

Потом секретарь сказал:

— А разве партия — это не ты? — Он весело усмехнулся. — Вот ты и подготовишь тысячу инженеров. Зря, что ли, государство тратило средства на твою аспирантуру? Пришло время вернуть долг.

— Аспирантура, — сказал Стахурский, уже понимавший, куда клонит секретарь, — это научная работа. Мы изучали там типы конструкций и сопротивление материалов, стремясь создать новые типы и отыскать новые материалы, а ты хочешь, чтобы я…

— Верно, — перебил его секретарь, — только не я этого хочу, а этого требует от тебя партия. Ты пойдешь на научно-педагогическую работу. На педагогическую и совместишь ее с научной. А на восстановление пошлешь своих студентов-практикантов и проведешь при институте курсы десятников.

Стахурскому стало не по себе. Еще в юности, когда он выбирал себе профессию, то категорически отверг педагогическую деятельность. Когда оканчивал институт и возник вопрос о специализации, он решил: что угодно, только не преподавание. И пошел на научную работу. И вдруг сейчас, после войны, когда так нужны строители, он должен стать педагогом…

— Слушай, — умоляюще сказал Стахурский, — у меня никогда и мысли не было, чтобы стать педагогом…