Мы вместе были в бою - Юрий Смолич

В первые мгновения после яркого света улицы он ничего не разобрал в сумерках вестибюля.

— Вы к кому, товарищ офицер?

Никифор Петрович Шовковничий! Стахурский сразу вспомнил имя, отчество и фамилию, и ему стало стыдно: за четыре года войны чего он только не вспоминал из довоенной жизни, — Никифора Петровича Шовковничего, институтского швейцара, он так ни разу и не вспомнил!

Когда глаза Стахурского привыкли к сумраку, он увидел, что Никифор Петрович нисколько не изменился — голова, так же как всегда, острижена коротко, усы по-шевченковски опущены вниз, на тщательно выбритый подбородок. Он по-прежнему одет в старый матросский бушлат. Но, присмотревшись, Стахурский заметил и перемены: бушлат износился, выцвел, черную голову посыпал снежок седины, а усы совсем побелели.

— Никифор Петрович! Здравствуйте!

Швейцар насупил густые, кустистые брови и вопросительно взглянул на стоявшего перед ним офицера.

— Не узнаю, — глухо сказал он, и теперь Стахурский услышал, что и голос старика стал глуше, чем до войны. — А вы кто будете? Не из наших студентов?

— Из студентов, Никифор Петрович. Моя фамилия Стахурский, — и он потряс руку старого швейцара.

— Ну, как же! — с уважением сказал Никифор Петрович, — аспирант кафедры строительных конструкций профессора Карпинского. Милости просим! — Он широким, приглашающим жестом показал — но не на лестницу в институт, а на низенькую дверь в швейцарскую комнатку и сам пошел впереди. Стахурский последовал за ним. Это был первый родной киевлянин, которого он встретил после войны.

— Ну как же вы, Никифор Петрович? Что, как?

— Обо мне речь впереди, — вежливо ответил швейцар. — Вы как? Отвоевались? И грудь в орденах? Милости просим! — он толкнул дверцы и посторонился, пропуская Стахурского вперед.

Комнатка Никифора Петровича была точно такой же, как и до войны: железная койка, столик около окна, два табурета и шкафчик-комодик у стены. В углу стояли свернутые флаги, которыми в праздничные дни украшали вход в институт.

Чувство возвращения в родной дом, радостное ощущение нерушимости родного очага охватило Стахурского. Это было невыразимо приятное и утешительное чувство.

Никифор Петрович тем временем возился в своем шкафчике-комодике. Он вынул бутылку и две рюмки, налил их доверху и протянул одну Стахурскому.

— Добро пожаловать! — торжественно промолвил он, наклонив голову так, что седые усы легли ему на грудь.

— Никифор Петрович, — удивился Стахурский, — вы же непьющий?

— Непьющий и есть, — с достоинством ответил Никифор Петрович, — но вы ведь вернулись с войны, так что считаю своим долгом встретить, как положено, на пороге, чтобы все было благополучно. Здоровья вам и успеха в дальнейшем житье-бытье! С победой вас и наступлением мирного времени!

— Спасибо! — от всего сердца сказал Стахурский. — Спасибо, Никифор Петрович, что приняли как родной отец. С победой и вас!

Они выпили: Стахурский — легко и привычно, а Никифора Петровича так передернуло, что он даже топнул ногой — он не переносил водку.

— Фу, погань какая! — с трудом отдышался он, и в глазах его стояли слезы: водка попала в дыхательное горло. — И как ее люди пьют? — Он схватил сделанную из гильзы трехдюймового снаряда кружку с водой и жадно отпил из нее. — Значит, — сказал Никифор Петрович, — домой вернулись? Очень хорошо. Дети есть, жена?

Стахурский покачал головой.

— Отец с матерью?

— Нет.

— Нет?

— Никого!

Никифор Петрович кивнул:

— По-холостяцки будете жить или женитесь?

Стахурский промолчал.

Ему не хотелось говорить на эту тему. Да и Никифор Петрович спрашивал только для приличия — всем было известно, что Никифор Петрович убежденный холостяк и ненавидит женский пол, с тех пор как смолоду, в кругосветном плавании, полюбил бушменку на мысе Доброй Надежды и хотел увезти ее в Россию в качестве супруги, а она изменила ему с боцманом.

Но вдруг Никифор Петрович сказал:

— Не годится так, молодой человек, не годится так, товарищ аспирант Стахурский! Человеку не годится жить одиноко среди людей.

Стахурский с изумлением поднял глаза на старого женоненавистника, но Никифор Петрович спокойно встретил его удивленный взгляд.

— Только так, товарищ Стахурский, — строго сказал он, — сам до этого дошел лишь теперь, в годину фашистского рабства, один-одинешенек остался в этом доме, будто один на белом свете.

— Вы были тут при оккупантах, Никифор Петрович?

— Был! — Никифор Петрович на мгновение умолк. — Не буду про это рассказывать. Сами хорошо знаете, как человек военный. Не один город, верно, освободили своей кровью. Одно только скажу: когда человек не один, легче ему перенести горе, легче ему прийти в себя, какая бы беда ни нагрянула, да и пользы от него для людей больше. Вот, к примеру был бы я не один, а была бы у меня жена, мы бы вдвоем сохранили от фашистов в целости весь квартал. А то, только они ушли, я — в подвал и перерезал проволоку к минам, а пока бросился к университету, так уже пламя на два этажа.

— Так это вам удалось предотвратить взрыв?

— Больше; некому было, — ответил Никифор Петрович, — гитлеровцы, как отходили, всех людей из города повыгоняли, а кто и сам попрятался в лесах и оврагах. Мало кому удалось удержаться здесь среди развалин и в пустыне: сразу, как увидят, выводили и расстреливали. А я под котельной в угольной яме жил и все тут ходы-выходы знаю. — Никифор Петрович немного помолчал. — А не ушел, потому что решил: уж если помирать, так на родном месте, а может, мне удастся кое-что сохранить — тут же хозяйство какое — двадцать пять лет сколачивали, студентов учили! Ну, мебель оккупанты сразу порастаскали, лаборатории к себе увезли — тут я ничего поделать не мог. Но окна-двери тоже могли повыносить. А если живой человек тут есть, все-таки, как-никак, а через труп переступить надо…

Никифор Петрович прервал свои воспоминания и поднял указательный палец. Он любил поговорить, когда было кому слушать, и сердился, если его перебивали.

— Только, скажу вам, товарищ Стахурский, первым делом надо правильно организовать нашу жизнь. Вот, к примеру, скажу про наш институт. Почему в здании не производится текущий ремонт? Крыша протекает, потолок обваливается, плесень по углам пошла, вот-вот грибок заведется, а подоконники, если их не покрасить или хотя бы протереть олифой, гнить начнут. Прошлой зимой, сразу после освобождения, студенты в аудиториях сидели в шинелях и полушубках. Ну, это ничего — народ наш крепкий, вынесет, не такое пережили. Но ведь здание терпеть не может. Зданию нужен ремонт. А как отвечают наши завхозы? Материалов, говорят, нет, рабочей силы нет. И это было правильно в прошлую, то есть, в военную зиму. А в предстоящую — послевоенную зиму это уже будет неправильно. Материала немного доставили: толь для крыши, временно вместо железа, гипс, известку, стекло — понемногу, все что хотите есть. А остальное во дворе найду — под носом валяется: трубы, калориферы. А рабочая сила? Товарищ Стахурский, я человек старый и врать не буду: рабочей силы много не требуется, и можно ее найти и организовать. — Никифор Петрович волновался, и голос его охрип. — Первый этап работы правильно партийная организация провела: комсомол поднялся и за один день здание снаружи как игрушечка стало. Также и специальные работы, я полагаю, можно своими силами выполнить: мы же готовим по программе инженеров-строителей! Сами можем отопление наладить — пусть это будет практикой по кафедре теплотехники профессора Григоровича. А если понадобится по штукатурным работам специалист, так, думаете, хороший директор не найдет? Вы меня слушаете, товарищ Стахурский?

— Я слушаю вас внимательно, Никифор Петрович.

У Стахурского шумело в голове от стремительного и многословного доклада Никифора Петровича о текущем ремонте. Штукатурка, стекло, толь, гипс — он забыл обо всем этом за годы войны, он имел дело с аммоналом, толом, и понятие «рабочая сила» заменилось понятием силы удара и контрудара. Возвращение к мирному строительству было слишком внезапным — Стахурский привык к пулям, а Никифор Петрович говорил ему о гвоздях и, словно гвозди в доску, забивал в сознание Стахурского когда-то близкие, а теперь совсем забытые хлопотливые мелочи строительства.

— Я, товарищ Стахурский, о чем говорю? По соседним дворам старичков и пенсионеров полно живет, и что ни старичок, то какой-нибудь старый мастеровой — слесари, каменщики, все, какие хотите, специальности есть. Только к старому пенсионеру, понятно, нужен специальный подход — ему слово надо умеючи промолвить, «добрый вечер» сказать. А кто за это возьмется, если заместителя директора по хозяйственной части уже четвертый раз меняют, а сейчас его и совсем нет — заместитель по учебной части сам его заменяет?