Мушкетерка - Лили Лэйнофф

имена и адреса папиных мушкетеров, но мама держала его бумаги под замком. И я не могла объяснить ей, зачем они мне понадобились.

— Papa, о чем ты думал?

Деревянные стенные панели молчаливо маячили в темноте, сквозь шторы пробивались крошечные блики света, отблески пламени от фонарей.

Меня одолел сон, и, только когда я услышала приглушенные голоса, едва доносившиеся до меня с улицы, я вяло подошла к окну. За стеклом виднелись разноцветные платья, шуршащие юбки, обнаженные руки, сияние драгоценностей. Отборные девицы мадам де Тревиль. Всего трое — должно быть, остальные едут в других экипажах.

Их разговор был еле слышен. Калейдоскоп ярких пятен и голосов, а затем ясный взгляд, встретившийся с моим. Я отступила. Шторы скользнули на место и закрыли окно.

Передняя дверь отворилась. Я услышала, как дамы снимают обувь и обмениваются пожеланиями спокойной ночи. Шаги зазвучали громче. Меня охватила неуверенность, как будто я без разрешения вторглась в святая святых. Моя шпага была заперта в сундуке — ведь это просто девушки, озабоченные поиском мужей, не более.

Шаги заскрипели по главной лестнице.

Все затихло.

Снова улегшись на кушетку и натянув одеяло до самого подбородка, я вернулась к наблюдению за бликами, проникавшими сквозь стекло, блеску серебра и золота на фоне шелка и бархата, рубинам, которые каплями крови стекали с букетов из органзы.

Лицо моего отца. Его тело на обочине дороги, и некому помочь ему встать, некому снова сделать его целым.

Я отвернулась от окна и плотнее укуталась в одеяло.

— И куда, интересно, ты собралась?

Это было на следующее утро. Я остановилась посреди холла, спрятав сжатые кулаки в складках юбки, чтобы задавшая вопрос девушка — примерно на год старше меня — не заметила, как они дрожат. После неудачной встречи с Жаком мне еще не доводилось знакомиться со сверстниками. А до того… в Люпьяке все знают всех. От младенцев, у которых только режутся зубы, до беззубых прапрадедушек и бабушек.

Девушка оценивающе прищурилась. На фоне просторного холла она казалась всполохом цвета, коралловый шелк ее платья подчеркивал золотистый тон кожи.

— Ты ведь Таня? Не знала, что ты не умеешь говорить.

— Я… я умею.

— Так ты собиралась бродить по коридорам, пока кто-нибудь не явится тебя спасать? Или, может, ты тут шпионила?

К щекам прилила кровь.

— Прошу прощения, если я что-то сделала не так, я просто…

Девушка присвистнула.

— Mon Dieu, боже мой, кажется, ей тут придется нелегко. — Она покачала головой. — Тот факт, что я появилась здесь последней, еще не возлагает на меня обязанности приветственного комитета, — пробормотала она.

— Что значит «нелегко»? — спросила я.

Бесстрастные темные глаза под тонкими выщипанными бровями сузились.

— Ты разве не знаешь, что это за место?

— Знаю, конечно. Академия благородных девиц.

По ее лицу медленно расплылась усмешка.

— Ну что ж. Мадам попросила меня проводить тебя в ее кабинет. — Я бросила взгляд в сторону кухни. — И я не могу торчать тут весь день.

Извинения застряли у меня в горле, когда девушка посмотрела на меня так, словно знала, что я задумала, и собралась придушить меня. Я расправила плечи:

— Будь так добра, покажи мне дорогу, и я больше не стану отнимать у тебя драгоценное время…

— Ладно, — вздохнула она. — Не отставай.

Мы шли в молчании. Будь моя воля, я завалила бы спутницу вопросами. Но ее равнодушное лицо меня остановило. Я хотела спросить, где остальные девушки: пустые коридоры казались странными и гулкими. А потом я спросила бы, знакома ли она с какими-нибудь мушкетерами, встречала ли она их на светских мероприятиях, но прежде, чем я открыла рот, она сказала:

— Мы пришли.

— Спасибо, я… — Но она уже ушла — яркая коралловая вспышка мелькнула и исчезла за углом.

Сквозь дымку головокружения я увидела, как моя рука протянулась и кулак постучал в дверь, украшенную затейливой резьбой из листьев.

— Войдите.

Вся комната была из дерева — темного, как древесная кора в ночи, того оттенка черного, который вовсе не черный. Деревянные стены были закрыты книжными стеллажами, на которых было больше книг, чем я видела за всю свою жизнь. Как может быть столько книг у одного человека? Переплеты из кожи и ткани, красные, коричневые и оранжевые, как осенние листья. За столом сидела женщина — как я решила, мадам де Тревиль, ее перо порхало по бумаге. Стену напротив нее украшала карта Франции — шириной с размах рук крупного мужчины. А рядом с ней висела подробная карта Парижа точно такого же размера. Они были похожи на плакаты, которые я видела во время визита к врачу номер два много лет назад: устройство человеческого тела и города на самом деле не так уж отличаются. Улицы похожи на вены. Парки — на внутренние органы. Королевский дворец подобен бьющемуся сердцу.

У женщин не бывает кабинетов. Я сперва подумала, что девушка должна была сказать «салон» и просто оговорилась. Но эту комнату точно нельзя было назвать «салоном».

Мадам де Тревиль кашлянула и начала говорить, не отрываясь от работы:

— Портия передала, что я хотела с тобой побеседовать? — Вот, значит, как зовут ту девушку. Жанна упоминала о ней вчера вечером, сказала, что девчонка дразнит… как там его, Анри?

— Да, я… — Мадам с силой подчеркнула что-то в бумагах, и я прочистила горло. — Да, она передала. Я собиралась пойти на кухню…

— Ты ведь не думаешь, что мы едим на кухне? — Она обмакнула перо в чернила и вернулась к бумагам.

— Ну… нет, — ответила я.

Мадам де Тревиль подняла взгляд, заметила мои руки, сжатые в складках юбки, чтобы не ухватиться за ближайший стул.

— Присядь.

На ней не было модного наряда, по каким вздыхали Маргерит и другие девушки из моего городка, — вырез ее серовато-стального платья едва открывал ключицы, прическа была простая — низкий пучок, никаких вьющихся локонов. Ее осанка была такой прямой, что спина даже не касалась спинки стула. Я ожидала увидеть знатную даму, разодетую в пух и прах. О ком еще могли судачить высшие круги общества? Однако ее одежда, хотя и пошитая из прекрасных тканей, была весьма проста и практична. Пальцы и запястья не были украшены кольцами и браслетами. Все, что мне было о ней известно, — ее снобизм в отношении мест приема пищи, но разве такая женщина не должна стремиться как-то продемонстрировать свою состоятельность?

— Прими мои соболезнования по поводу твоего отца, — вдруг сказала мадам де Тревиль.

— Merci, — поблагодарила я.

Ее взгляд был испытующим. Наконец я услышала:

— Все это весьма