Мушкетерка - Лили Лэйнофф

стенку экипажа. Перстень болтался на цепочке, я ощущала прикосновение теплого металла к коже над ключицей. Десятый день заточения в скорлупе из потертого дерева и золотой краски. Обычно дорога из Люпьяка в Париж занимала чуть больше двух недель, но моя мать устроила так, чтобы нам дважды за время пути поменяли лошадей — широкий жест, который, должно быть, нанес значительный удар по ее и без того небогатым сбережениям. Но начало сезона стремительно приближалось, и из письма, полученного нами от мадам де Тревиль, было ясно, что я прибуду последней из ее подопечных, которые опередили меня на несколько месяцев. Мне показалось, что мадам де Тревиль не из тех женщин, которым нравится, когда их заставляют ждать.

— Мадемуазель де Батц. — Кучер постучал по крыше экипажа. — Мы почти прибыли.

Как мило с его стороны дать мне время подготовиться. Наверное, он подумал, что мне нужно пощипать себя за щеки и привести в порядок непослушные волосы. Но вместо этого я прилипла к окну. Нас окружали фруктовые сады. Ветви деревьев клонились под тяжестью оранжевых плодов — они выглядели совсем не так, как апельсины с картинок, не такими ровными и гладкими. Воздух был густым и тягучим от жужжания насекомых.

— А мы точно… — Слова застряли у меня в горле.

Потому что в этот миг мы въехали в Париж, и у меня перехватило дыхание. Не при виде Люксембургского дворца, фасад которого был таким огромным, что я показалась себе крошечной, и не при виде Нотр-Дама, чьи башни вздымались так высоко, что, казалось, доставали до облаков. И даже не тогда, когда мой взгляд в первый раз упал на Лувр. Нет, это было в тот момент, когда колеса застучали по камню и я увидела весь Париж целиком, раскинувшийся, как кукольная деревня, в лучах заходящего солнца. Этот Париж был совсем не похож на город в моих фантазиях.

Он был шумный, людный, его запах бил в нос, повсюду была грязь, и он был прекрасен.

Экипаж притормозил у открытых городских ворот. Колеса заскрипели по подъемному мосту. Если бы не зловонная, затхлая вода, ров казался бы сошедшим со страниц сказки. А после нас проглотил город, скрывавшийся за стенами. На каменных стенах виднелись следы мушкетных выстрелов — напоминание об отчаянном захвате власти Великим Конде, который закончился изгнанием из Франции его самого и многих других дворян и триумфальным восстановлением монархии. Но город еще не оправился от ран недолгой оккупации. Да и как иначе, если сам кузен короля, тот самый, что помогал королевской семье подавить парламентский мятеж, обратился против собственной родни?

В душной темноте экипажа я перенеслась назад в тот вечер, когда папа при мерцающем свете свечей рассказывал мне истории о Фронде — долгой антиправительственной смуте, которая бушевала в Париже и закончилась всего два года назад. Это были истории об обмане, трусости, жадности, и в них то и дело звучало имя Конде. Мама обычно противилась этим рассказам. Мне было одиннадцать, и она считала, что я слишком мала, чтобы узнавать то, о чем его прежние сослуживцы писали в своих письмах, но отец был непреклонен в своем убеждении, что это лучший способ объяснить мне, за что он боролся. В его глазах Конде был худшим из людей. Некогда верный подданный, совращенный с пути алчностью и похотью, которые могла унять лишь власть над всей Францией, он хотел использовать монархическую систему в своих корыстных целях. Полная противоположность мушкетерам. По крайней мере, тем, которых знал мой отец. Мушкетеры моего отца защищали короля, чтобы защитить саму Францию. Они стремились помешать иностранным заговорщикам залить кровью этот город. Такие люди, как папа, понимали, что смена власти принесет смерть тысячам невинных. Такие люди, как папа, готовы были защищать тех, кто нуждался в защите.

Это были мушкетеры, которых, как он мне сказал, больше нет.

Вид зданий прервал мои размышления о Конде. Сначала показались небольшие домики — жилища простого люда и конюшни. Какой-то мужчина продавал жареные каштаны, и молодой парень выхватил у него из-под носа пакетик и припустил прочь, а продавец бросился за ним. После началась толкотня особняков и магазинов, чьи крыши тянулись к небу. Мешанина из камня, дерева, кровельного сланца.

Стоило нам свернуть с узкой, извилистой улочки на широкий бульвар, как пространство раздвинулось и задышало. Особенно когда мы въехали в Ле Маре — район, часто всплывавший в отцовских историях. Излюбленный квартал местной знати. Каждый особняк, каждая городская резиденция купались в свете бесчисленных уличных фонарей. Булыжную мостовую оформляли декоративные деревья, изогнутые и выстриженные в самых причудливых формах: грифон, норовящий схватить прохожего, феникс, возрождающийся из пепла листвы.

Здесь было менее людно, но на дорожках прогуливалось больше стражников, в чьих ножнах сверкали клинки. В тени деревьев было не разглядеть, носят ли они голубые плащи мушкетеров. Когда я была маленькой, папа укутывал меня в свой плащ — он ниспадал на пол, как придворное платье. Его подол был испачкан кровью после того случая, когда я споткнулась и выбила себе передний зуб — и сразу же вскочила на ноги, потому что так поступают настоящие мушкетеры. Так поступают и девочки, которые еще ничего не знают о головокружениях, о постоянной усталости, о зыбком и неустойчивом мире.

Сквозь пелену слез я наблюдала за кучкой гвардейцев, собравшихся вместе. Один из них громко расхохотался, а другой навалился на него.

Я отдернула голову, прежде чем они заметили, как я на них таращусь. Почти все они были пьяны. И в самом деле, не те мушкетеры, которыми гордился мой отец.

Еще через несколько минут движение экипажа замедлилось.

— Вы приехали, мадемуазель. — Кучер крякнул, опуская мой сундук на ступени крыльца. — Мне пора. Вас ведь кто-нибудь встретит? — Я кивнула. — Вот и замечательно. Я бы не хотел, чтобы вы остались здесь совсем одна.

Я резко развернулась на каблуках:

— Разве этот район небезопасен?

— О, мадемуазель, вам нечего бояться. Просто бродить по улицам Парижа ночью одной — не самое мудрое решение. Особенно для такой, как вы.

— Не понимаю, о чем вы.

— Разве?

Я повернулась лицом к своему новому дому. Академия благородных девиц. Небольшой особнячок по меркам Ле Маре, дорожки обрамлены изумрудной травой. Окна — с настоящими стеклами! — были расположены в шахматном порядке, по два на первом и втором этажах. Что ж, как и следовало ожидать: окна на уровне глаз застеклены и украшены шторами, тогда как окна второго этажа закрыты снаружи ставнями. Наверное, у мадам де Тревиль хватило средств застеклить только первый этаж, но зачем