Земля, позабытая временем - Эдгар Райс Берроуз

- Свинья! - заорал барон и ударил парня по лицу, перебив ему при этом нос. Я схватил фон Шенворца за руку, прежде чем он успел повторить свой удар; в ответ он замахнулся своей тростью с намерением ударить и меня, но еще до того, как она успела опуститься, я прижал дуло своего револьвера к брюху барона. Должно быть, он прочел в моих глазах, что мне доставит огромное удовольствие спустить курок, воспользовавшись этим предлогом. Фон Шенворц, как и все подобные ему, был в душе трусом, поэтому он опустил занесенную для удара руку и повернулся, собираясь уйти. Я удержал его и перед лицом всех его людей объявил, что подобные действия больше не повторятся ни один человек не будет подвергаться наказанию или побоям иначе, как по приговору суда и согласно тем законам, которые мы приняли. Все это время провинившийся матрос продолжал стоять по стойке "смирно", и по выражению его лица я так и не сумел понять, что ему больше по душе - полученный удар или мое вмешательство в устав кайзеровской армии. Он так и не пошевелился, пока я не приказал ему вернуться на судно и заняться разбитым носом. Только тогда он отдал честь, повернулся и строевым шагом отправился на корабль.

Незадолго до сумерек мы отплыли на середину бухты и бросили якорь в ярдах ста от берега. Я чувствовал, что в таком положении мы будем в максимальной безопасности. Кроме того, я назначил людей в ночные вахты, а старшим поставил Ольсона, приказав ему принести с собой на палубу одеяла, чтобы перехватить хоть немного сна. За ужином мы отведали жареную антилопу и салат из зелени, которую наш кок сумел нарвать близ ручья. За ужином фон Шенворц был угрюм и неразговорчив.

После трапезы все, кроме барона, собрались на палубе посмотреть на окрестности и на ночную жизнь Капроны. Впрочем, посмотреть - это не совсем точно, скорее послушать. Со стороны большого озера до нас доносились шипение и крики бесчисленных тварей. Над нами раздавалось хлопанье гигантских крыльев, а с берега неслись звуки ночных джунглей, влажных тропических лесов палеозоя и мезозоя, когда-то покрывавших всю Землю. Голоса доисторических тварей, однако, перемежались с более близкими к нашему времени - рыком пантеры и льва, воем волков и еще каким-то громогласным рычанием, незнакомым нам и принадлежавшим, как мы потом выяснили, самому страшному из хищников этой "гостеприимной" страны.

Постепенно, один за другим, все разошлись по каютам, и мы остались на палубе вдвоем с мисс Ларю. Она была молчалива, хотя и удостаивала меня ответом на мои вопросы. Мне показалось, что чувствует она себя неважно, и я спросил ее об этом.

- Да, - ответила она, - мне как-то не по себе и больше всего от жестокости и несправедливости всего окружающего. Я ощущаю себя такой маленькой и слабой, беспомощной песчинкой перед лицом всей этой многообразной жизни, этого всеобщего пожирания, дикости и безжалостности. Никогда прежде я не представляла себе, что жизнь может быть такой дешевой и ненужной, как здесь. Жизнь кажется мне просто злой шуткой. Ты либо смешон, либо страшен, в зависимости от того, сильнее или слабее ты своего противника, и по большей части ты просто никому, кроме себя самого, не нужен. Ты маленькая смешная марионетка, дергающаяся на ниточке от колыбели до могилы. Наша беда в том, что мы слишком серьезно сами себя воспринимаем, впрочем, Капрона быстро вылечит нас от этого заблуждения. - Она умолкла и рассмеялась.

- Какую замечательную философскую систему вы придумали, - сказал я. - Как великолепно соответствует она порывам человеческой души, как наполняет, удовлетворяет, облагораживает. Каких чудесных высот могла бы достичь человеческая раса, если бы первый автор подобной концепции сумел донести ее до всех людей и сохранить до нынешних времен.

- Я не люблю иронии, - сказала она, - она свидетельствует о низменной натуре.

- А какую, интересно, натуру вы предполагаете у "маленькой смешной марионетки, дергающейся на ниточке от колыбели до могилы"? - поинтересовался я. - Да и какое все это имеет значение, что вы любите и что не любите. Ведь никому до вас нет дела и вы не должны воспринимать себя серьезно.

Она с улыбкой взглянула на меня:

- Вся беда в том, что мне очень страшно, тревожно и одиноко.

В этих ее словах прозвучало что-то похожее на рыдание. Впервые она так разговаривала со мной. Непроизвольно я накрыл своей рукой ее руку, лежащую на поручне.

- Я знаю, что мы в трудном положении, - сказал я, - но не надо думать, что вы одна. Здесь... здесь есть... один... один человек, который все для вас сделает, - закончил я, запинаясь.

Она не убрала своей руки и со слезами на глазах посмотрела мне в лицо, и в ее взгляде я прочитал невысказанную благодарность за сочувствие. Затем она отвернулась и вздохнула. Очевидно, ее новоиспеченная философия дала трещину, поскольку она явно начинала воспринимать себя серьезно. Больше всего на свете мне хотелось обнять ее и поведать о своей любви; я уже убрал было свою руку с поручня и собирался привлечь ее к себе, но в этот самый момент на палубе появился Ольсон со своими одеялами.

На следующее утро мы принялись за строительство. Все шло прекрасно. Наш пленный кроманьонец вначале доставлял немало хлопот; нам приходилось держать его в кандалах и на цепи, так как он пытался бросаться на тех, кто к нему подходил, но со временем он присмирел, и мы попробовали выяснить, умеет ли он говорить. Лиз проводила с ним много времени, разговаривая и пытаясь приручить, но ее попытки оставались безуспешными.

Завершение построек заняло у нас около трех недель. Наконец лагерь был готов. Он располагался на берегу холодного ручья в двух милях от гавани.

Мы несколько изменили свои первоначальные планы, когда дошли до сооружения ограды. Дело в том, что мы обнаружили поблизости сильно выветрившуюся и полуосыпавшуюся скалу и в нашем распоряжении оказалось более чем достаточное количество плоских обломков. Сложенная из камня стена, окружающая все наши постройки, имела форму квадрата с башнями по углам, что позволяло вести при необходимости перекрестный огонь при нападении на любую из сторон форта. Стена имела в высоту пятнадцать футов, толщину у основания - три фута, наверху полтора.

С момента нашей стычки фон Шенворц ни разу не заговорил со мной, если не считать, так сказать, официальных обращений. Короче, мы с ним находились в состоянии вооруженного нейтралитета, что, впрочем, устраивало меня на все сто.

Вот уже неделю я продолжаю работу над этими записями о наших удивительных приключениях. Заранее прошу извинения за мелкие неточности, в основном хронологического характера, но обилие впечатлений поневоле способствует их появлению. Однако все эти неточности мелкие и особого влияния на мое повествование оказать не могут. Пробежав глазами последние несколько страниц моего дневника, я обнаружил, что забыл упомянуть тот факт, что Лиз все-таки удалось установить речевой контакт с "кроманьонцем". Речь его, конечно, очень скудна и примитивна, но тем не менее это разговорная речь. Имя нашего пленника - Ам или Аам, как он нам сообщил, а вся страна называется Каспак. Когда мы спросили его, как далеко она простирается, в ответ он обвел руками вокруг своей головы, обозначая, по-видимому, этим жестом всю вселенную. Сейчас он ведет себя спокойно, и мы собираемся освободить его, так как он заверял нас, что не позволит своим сородичам причинить нам вред. Нас он называет галу и заявляет, что в скором времени тоже станет галу. Этот момент мне не совсем понятен. Ам говорит, что на севере от нас живет много галу, и, как только он превратится, тоже отправится жить с ними.