Бич Божий. Книга 1. Полумесяц и крест - Руслан Ряфатевич Агишев

него то и дело проносились взмыленные всадники, суетливо бегали между прилавков местные жители, торговцы бесконечно перекладывали товар с места на место, стряхивая с него несуществующую пыль. Суфий с блуждающей на губах улыбке сидел и неуловимо раскачивался из стороны в сторону, что-то неразборчиво бормоча себе под нос. Никто не знал, что он шептал: может священные мантры, может молитвенные вирды[3]. Что еще мог бормотать святой человек, если не слова, обращенные к Всевышнему? Всякий раз, когда к нему подходил очередной проситель, он замолкал. Однако, этот дервиш говорил не совсем это…

— Где же ты бродишь, добрый Александр⁈ Честно говоря, мне уже стыдно претворяться бродячим монахом. Оказалось, обманывать людей непросто. Я-то думал, в этом нет ничего особенного. Как говориться, лей в уши и все, клиент твой… Не могу я больше так… Бабулька в платок до глаз замотанная приходит и сует мне медный кусочек. Мол, внучка хворает. Помоги, Бога ради. Я же, как последний гад, головой ей киваю…Горец весь черный переживаний тянет мне серебряную пряжку, чтобы за его жену помолился. Бременем она никак не разрешится. Страдает уже сутки. Я, б…ь, опять головой киваю… Нет больше мочи, туфту эту гнать. Неправильно это, — бубнил себе под нос Ринат, скрывавшийся все эти дни под личиной дервища-суфия. — Подожди-ка… идут, кажется…

И, правда, базарная площадь начала заполняться быстро прибывающими людьми. Две узкие улочки, прилегающие к площади, выплескивали из себя все новых и новых всадников и пеших. Солдаты рассыпались по обеим сторонам от дороги и вставали плотной цепью. Местные жители, что вылезли поглазеть на будущего императора, теснились у стены домов. Вскоре появились всадники из Свиты цесаревича, выделявшиеся благородной статью коней под их седлами, золотым шитьем мундиров и гордыми холеными лицами.

— Чтобы привлечь внимание этих мажоров к моей персоне нужно что-то особенное. А я для них кто? Дервиш-аскет, отрекшийся от материального и посвятивший всего себя лишь духовному и божественному. Что может быть интересным в безобидном мусульманском монахе, у которого в добавок немного не в порядке с головой? Молитвы их вряд ли зацепят… Не коленца же перед ними выкидывать?

Представив только картину со своими кривляниями, что многие зовут танцами, Ринат тут же забился в судорогах. Ну как в судорогах? Просто попытки сдержать рвущийся из него дикий смех, сыграли с ним злую шутку. Он до боли сжимал челюсти, даже помогая себе руками. Пытался глубоко дышать, с шумом гоняя воздух из легких и обратно. Из под сжатых зубов все равно выбивалось толи фырканье, толи шипение. Со стороны же все эти дерганья смотрелись натуральными конвульсиями, которые местными считались проявлением святости и особо почитались. От столпившихся вокруг него людей стали раздаваться удивленные возгласы. Многие начинали оборачиваться, показывать на него пальцем. Родители тянули детей из-за своих спин поближе к святому, чтобы они почувствовали исходящую от него благодать.

Тем временем Великий князь, худощавый юноша лет шестнадцати — семнадцати, в сопровождении едва ли не всего начальства военной Кавказской линии целенаправленно шел к базарным рядам, где в томительном ожидании застыли торговцы.

— Танец… Танец… Вот же черт, нашел! — чуть не заорал Ринат, когда спасительная мысль пришла ему в голову. — Сема[4] (ударение на «а»)! Б…ь, вот и отпуск в Турции на что-то сгодился. Не все же пить и жрать в отеле. Можно ведь и что-то полезное узнать…

В той прошлой жизни во время одной из поездок в Турцию Ринат, действительно, видел танцующих дервишей на какой-то концертной площадке. Пять или шесть мужиков в белых развевающихся одеждах крутились волчком пару — тройку минут под громкую заунывную музыку. Как потом им, туристам, рассказывал гид, был у этих танцоров один секрет, позволявший им кружиться вокруг своей оси и не падать без чувств. Почему-то Ритану тогда это особенно запомнилось. Гид сказал, что танцор «ловит» взглядом точку. Начиная вращение, он максимально долго не поворачивает голову. Когда же тело почти повернулось — быстро поворачивает голову и снова «ловит» взглядом точку. Мол, если крутить головой вместе с телом, то перед глазами начинают быстро мелькать картинки и начинает кружиться голова. Танцоры же с помощью своего трюка обманывает вестибулярный аппарат и тем самым удерживают равновесие. «Помниться, я даже тогда что-то пытался изобразить. Немного покрутился-покрутился и свалился, едва стенку головой не забодав».

— Все, нельзя больше тянуть, — прошептал Ринат и, мотнув головой, встал на ноги.

Он раздвинул плечом стоявших перед ним местных и встал на небольшой пятачок, который из переулка выходил прямо к одному из базарных рядов. Под недоуменными взглядами стоявших вокруг него людей, Ринат начал кружиться. Первые два-три круг медленно, раскидывая в сторону руки. Следующие исполнил чуть быстрее. С каждым новым кругом росла скорость кружения. Плащ и полы халата взлетел вверх, спеша успеть вслед за телом.

— Оо-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о, — затянул он гласную букву, аккомпанируя самому себе. — О-о-о-о-о-о-о-о-о-о… О-о-о-о-о-о-о-о-о-о… О-о-о-о-о-о-о… О-о-о-о-о-о…

Низкий гудящий звук стал звучать все сильнее и сильнее, заполняя собой окружающее пространство. Бешенное кружение выбивало прочь все мысли из головы, оставляя в ней лишь один звук.

— О-о-о-о-о-о-о… О-о-о-о-о-о-о-о… О-о-о-о-о… О-о-о-о-о-о-о…

Ринат кружился так, словно делал это в последний момент своей жизни. Все окружающие сместились куда-то на периферию его сознания и органов чувств. Он не замечал ни установившейся вокруг него тишины, ни разворачивающихся солдат из оцепления, ни цоканье копыт приближающихся всадников.

Нахлынувшее на него оцепенение схлынуло в один момент, словно по щелчку пальцев. Вернулись слух, зрение.

—… — послышалась чья-то речь, в которой отчетливо звучали презрительные нотки. — Это бездомный монах, Ваше высочество. Их тут много побирается в крепости… Делать ничего не хотят.

—… Чтение? Откуда? Им не знакома грамота. Такие, как он, учат молитвенные книги наизусть, — к разговору подключился еще кто-то из кавалькады всадников. — Без толку, Ваше Высочество. Она скорее всего туп, как пробка. К тому же воняет. Они же никогда не моются. Это обет у них такой. Представляете, какой там амбре? От него даже здесь несет, а рядом что будет…

Последние слова Ринат уже услышал отчетливо. Рассмотрел он и сказавшего их человека — высокого хмурого парня в богатой одежде, подчеркивающей его узкие плечи и тоненькую, едва ли не цыплячью, шею. Тот хмурил брови и с презрением разглядывал стоявших в отдалении людей, явно не считая их заслуживающими столь высокого внимания со стороны цесаревича.

— Как на быдло смотрит, павлин разряженный, — прошипел сквозь зубы Ринат. — Губу оттопырил, гордиться собой… Сейчас я тебе выдам, мажор недоделанный.

В его голову сами собой пришли строки одного из рубаев[5] Омара Хайяма[6], которого когда-то обожала читать его жена.

— Жизнь — пустыня, по ней мы бредем нагишом. Смертный, полный гордыни, ты просто смешон! — громко и размеренно начал читать он стихотворение, смотря пристально в глаза этому человеку. — Ты для каждого шага находишь причину — между тем он давно в небесах предрешен.

Едва он затих, как кто-то в Свите цесаревича громко и с чувством рассмеялся. Парочка юношей, стоявших рядом с ним, с ухмылкой оглянулись на того гордеца. Все прекрасно поняли, кому были адресованы эти стихи.

— Что… Ты, земляной червь, что сказал? — юнец густо покраснел; его лицо стало напоминать перезрелый томат. — Как ты смеешь…

Выпрямившись, Ринат с улыбкой во весь рот продолжал декламировать стихи дальше:

— Над пьяным, над безумным ты, мудрый, не глумись. И святостью наружной пред всеми не гордись. Ты хочешь стать всех выше и все преодолеть? К тому, кто пал всех ниже, с любовию склонись!

В Свите кто-то уже откровенно заржал, явно наслаждаясь этой пикировкой нищего и дворянина. На последнего уже было страшно смотреть. Кривившийся от злобы, темный, едва не срывающийся на оскорбления, он, как заведенный лапал рукоять шашки.

— Порой некто гордо мечет взгляды: «Это — я!», — вновь начал читать Ринат, намеренно идя на обострение; ему нужно было произвести впечатление на цесаревича, чтобы тот решил с ним поговорить. — Украсит золотом свои наряды: «Это — я!». Но лишь пойдут на лад его делишки, внезапно смерть выходит из засады: «Это — я!».

Это стало