Чернила и перья - Борис Вячеславович Конофальский

так как канцлер мысли барона не слышит, он и продолжает: – И вот посему я решил зайти и самолично вас отблагодарить, дорогой барон, за поистине героическое спасение нашей принцессы Оливии, – канцлер жестом подзывает к себе чиновника с ларцом, что пришёл с ним, и когда тот подходит, он раскрывает ларец.

- Истинный рыцарский подвиг должен быть вознаграждён.

Теперь генерал видит, что лежит в ларце, а там на красном бархате лежит золотая цепь. Цепь хоть на вид и не тяжёлая, но работы наипревосходнейшей. Она красиво разложена на бархате, а в центре цепи находится медаль с выбитым на ней голубем, символом дома Винцлау. Ну да… Ну да… Цепь однозначно хороша.

Может, он предпочёл бы тысячу полновесных цехинов или тяжёлых папских флоринов, которые помогли бы ему наконец завершить строительство замка, но такая цепь… Она тоже дорогого стоила. Прижимистый его сеньор одаривал его лишь серебряными цепями. Двумя. Видно, по забывчивости. Что ж… Теперь у него есть и золотая. И генералу нужно было сказать полагающиеся слова, слова скромности:

- Уж и не знаю, что сказать вам, господин канцлер. Вознаграждение королевское. Цепь великолепна.

- Спасённая вами наша инхаберин говорит о вас как о непревзойдённом герое, - он тут делает паузу и, как показалось генералу, едва удерживается, чтобы не усмехнуться, но, может, Волкову это лишь показалось; а после канцлер продолжает: - Принцесса выражается о вас в тонах восхищённых, рассказывает, что вы лично своим мечом прокладывали ей путь к свободе, уверен, что вы заслужили награду, которой удостоены самые заслуженные господа земли Винцлау.

- Благодарю вас, господин канцлер, то великая честь, - отвечает ему Волков и снова низко кланяется.

«Ничего, спина, как говорится, не переломится».

После он принял наконец ларец от чиновника и пригласил канцлера за стол, дескать, говорить сидя удобнее, но тот, сославшись на множество важных дел, стал отнекиваться. Хотя при том сразу не ушёл, а начал задавать генералу разные вопросы, среди которых первыми были самые простые. Спрашивал Брудервальд о том, когда ждать из Вильбурга делегацию дипломатов и юристов, которые будут договариваться об устройстве и оплате свадебных торжеств, а также будут готовить к подписанию договоры и контракты о владении всяким имуществом: что кому будет принадлежать, кто что будет наследовать в случаях непредвиденных. На всё это генерал отвечал, что о таком ничего особо и не знает, что его ремесло иное, и простое, что его в тонкости не посвящали и о делегациях говорить не уполномочивали, и что канцлеру лучше справляться об этом в Вильбурге посредством писем. Канцлер кивал: разумеется, разумеется, это я так спросил, вдруг знаете. А потом стал вопросы задавать и неприятные: а как же у вас в Вильбурге прознали, что принцесса находится у Тельвисов в заточении, когда мы в Швацце о том не ведали? На что генерал пожимал плечами и снова напоминал, что его ремесло простое – мечом махать да солдат водить, а куда их водить, так о том ему сеньор всё расскажет. А самому генералу про тайные дела никто не рассказывает. Хотя тут Волкова так и подмывало спросить у канцлера: а отчего же вы здесь, в Швацце, сидя, ничего не знали про пленение принцессы… Или, может, вы знали, но вас всё устраивало? И тут канцлер не унялся, а стал расспрашивать генерала о том, как он так ловко отряд свой провёл через половину земель Винцлау, что никто его отряда и не заметил; и намекал ещё канцлер, мол, как так ты по нашей земле добрых людей при пушках водишь, а разрешения у нас не спросил. Разве так можно? Но Волков намёков не понимал, лишь пожимал плечами: как дошёл, как дошёл? Дорогу спрашивал да шёл, вот так и дошёл. Дошёл, принцессу вызволил да вернулся.

- И слава Богу, что всё разрешилось с благополучием, - наконец произнёс господин Брудервальд, понимая, что ничего он у этого солдафона не вызнает и извинений за проход солдат через земли Винцлау не дождётся. Вернее, кое-что канцлер узнал, для того и приходил, видимо. Хотел он понять, что за человека принцесса притащила во дворец. И, кажется, всю поддельную солдатскую простоту генерала старый царедворец видел насквозь. И понял, что человек перед ним неглупый и опасный. Впрочем, другого бы хитроумный Оттон фон Мален, курфюрст Ребенрее, не прислал бы для этого дела. Да и Волков понял, что за визитёр к нему приходил.

Наконец царедворец откланялся, оставив после себя неприятное ощущение лёгкой тревоги. А ещё пищу для размышлений. Взял генерал превосходную цепь из ларца, стал её разглядывать, прикидывать в руках вес. Но мысли его ни на минуту не останавливали бег свой:

«Погляди-ка… Сам пришёл. С утра. Да с подарком. Не поленился. Нет-нет… Такие люди так не поступают. И что же могло заинтересовать канцлера? Что насторожить? - и о том генерал, кажется, догадывался. - Вчера с принцессой два часа шептались мы. Он хотел бы знать о чём, да говорили мы тихо. Никто подслушать не мог. Вот и распирает канцлера любопытство. Вот и прибежал на заре, хотел узнать, что я за человек. И узнал. И я ему, видно, по душе не пришёлся. Не понравился».

Нет, скорее всего то, что Волков забрался к принцессе за корсет, целовал в губы и пытался задрать юбки прямо в столовой, то канцлера не волновало, пусть даже кто-то и видел это. А вот то, что до этого они два часа шептались без умолку, – да… это волновало. Ведь любовь дело быстрое, о любви столько не шепчутся. Даже самый пылкий кавалер два часа даму уговаривать устанет. Нет, тут ясно, что разговор шёл о делах. Вот и прибежал канцлер посмотреть на того, кто нашёптывает его племяннице что-то два часа без перерыва. Посмотрел и, судя по всему, остался недоволен увиденным. Кстати, как и Волков визитёром.

«Уж об этом человеке обязательно скажу курфюрсту. Хотя о нём ему по должности обязан всё рассказать барон фон Виттернауф, на то он его тайный министр, - и тут генерал вспомнил: - Ну да, конечно же, нужно сесть да написать герцогу. Расписать свой подвиг. Зря, что ли, удары получал да в жаре тут изнывал?».

А так как отправить письмо он собирался обычной почтой, а не с нарочным, то писать надобно было просто – правду, но без секретов и потаённых мыслей. Уселся за стол, положил лист бумаги, осмотрел перо, но прежде чем начать, снова взял в руки цепь и