Повести - Анатолий Черноусов

Однако вскоре Андрюхе стало вообще не до размышлений. Когда прилаживал девятнадцатый каток, то клюнул носом и чуть не выронил каток из рук. Домой пришел поздно, традиционный «треп» парней перед сном поддерживать не стал, а сразу же завалился спать, и как лег на правый бок, отвернувшись к стенке, так и проснулся в том же положении, когда загремел будильник на тумбочке.

Следующий день показался еще длиннее, а третий — еще.

— Студент!.. Вот эту плиту на станок. Живо!

И Андрюха волок чугунную плиту к радиально–сверлильному станку, устанавливал ее, прижимал прихватами, сверлил в плите отверстия, потом, заменив сверло четырехперым зенкером, зенкеровал; а вставив в патрон ребристую развертку, зачищал ею отверстие, делал его гладким, точным — классным.

— Студент! Застопори вкладыши…

И Андрюха принимался стопорить латунные вкладыши крохотными винтиками.

— Студент!..

И Андрюха спешил в инструментальную кладовую за свежим кругом для ручной шлифовальной машинки.

— Студент!..

У сварщика кончился кислород, и надо было срочно подтаскивать баллоны с кислородом. Андрюха тащил на плече тяжеленный стальной баллон и думал — не сломалась бы ключица…

— Студент!..

И Андрюха бежит сломя голову по лестнице на виадук, чтобы помочь Пашке натягивать конвейерное полотно, пока Геннадий сшивает прорезиненную ленту сыромятным ремешком, вдетым в огромную иглу.

Вот только что закончил Андрюха выравнивать перекос в натяжном устройстве конвейера, и спина у Андрюхи мокрая, колени ноют от усталости, на руках живого места нет: царапины, порезы, ушибы; сквозь рваные штаны просвечивает тело.

Присев на верстак, чтобы передохнуть, Андрюха обвел взглядом участок. Геннадий, Пашка, Панкратов, Сеня–школьник, Багратион, в хромово блестящих от грязи штанах и рубахах, бледные от усталости, завинчивают, чистят, режут, варят, сверлят, копаются в громадном чреве машины, в этом переплетении стальных ферм, стоек, балок, плит, кронштейнов, конвейерных лент…

— Студент! Бери–ка дрель и вот тут… пару отверстий.

«Прессинг! — подумал Андрюха о манере, о методе мастера так вот жать, давить на людей без устали. — Настоящий прессинг. Даже страшно как–то… Ведь тысячи деталей и деталюшек в этой машине, в ее внутренностях… и вот в такой–то спешке какую–нибудь финтифлюшку забудут поставить или перепутают что–нибудь, и все может полететь к чертям…»

Отдав распоряжение, мастер убежал куда–то, тоже бледный, осунувшийся. И то сказать, сколько километров выбегает за день. Полсотни наберется, как не больше.

Андрюха поднялся, посмотрел на истерзанный сборочный чертеж, разостланный на верстаке, и, найдя глазами «пару отверстий», которые предстояло сверлить, приуныл. Сверлить дрелью отверстия такого диаметра, да еще снизу вверх, — сущая каторга. Это он уже знал. А придется снизу вверх: коробка с электрическим реле будет крепиться к площадке виадука снизу, к нижней полке швеллера. Для крепления этой коробки и понадобились отверстия…

Пневматическая дрель валялась на полу, черном и жирном от грязи и машинного масла. Дрель — это белый дюралевый корпус, две рукоятки, сверло торчит, а сбоку подключен шланг, по которому подается сжатый воздух. Все так же, как у «пистолета», только весит эта собачья дрель, наверное, килограммов десять, и держать ее придется на весу, над головой.

Андрюха поставил свежее сверло, поднял дрель, повернул одну из рукояток, дрель завыла, загудела. Расставив пошире ноги, Андрюха подвел сверло к нижней полке швеллера и, чувствуя ладонями шершавую рифленую поверхность рукояток, изо всех сил стал давить на рукоятки снизу вверх.

Большое сверло медленно, слишком медленно лезло в стальную полку; горячая стружка сыпалась Андрюхе на плечи, в расстегнутый ворот куртки; дрель ревела и дрожала, сотрясая руки, плечи, все тело; зубы у Андрюхи стучали мелко–мелко. А он давил, давил вспотевшими ладонями на шершавые рукоятки; сверло лезло вверх, в металл, грызло стальную твердь. Вот уже и в глазах темно от напряжения, в голове единственная мыслишка — дожать, дожать, еще немного, еще секунду выдержать, вытерпеть всего секунду, еще секунду!.. «Раз, — мысленно считает он, сжав зубы, — два…» Трах! Сверло выскочило с противоположной стороны, рукоятки рвануло из рук, последним усилием Андрюха успел повернуть, крутнуть одну из рукояток, отключая тем самым подачу воздуха, дрель умолкла. Все!

Руки — тяжелые, чужие, онемевшие, будто перебитые — повисли вдоль тела. Андрюха постоял немного, пока не прошла темнота в глазах, потом опустился прямо на грязный пол и, привалившись к стойке виадука, перевел дух. Он чувствовал себя выпотрошенным, опустошенным. Будто каким насосом из всех мышц и клеток выкачано, высосано содержимое — столько за день переворочено. И вот, кажется, предел. Сил не было, чтобы подняться и просверлить второе отверстие. Сил не хватило бы, наверное, чтобы пошевелить пальцем…

Он, конечно, отдышится, он знал себя. Главное, чтобы миновала «мертвая точка», появилось второе дыхание.

Тогда руки, ноги, пальцы станут, как рычаги, а весь он, Андрюха, уподобится машине и тогда еще долго сможет работать. Главное — перевалить через мертвую точку…

Андрюха посмотрел на участок — все работают, вкалывают, жмут. Разные, далекие друг от друга в обычное время, сборщики сейчас едины, их объединяет порыв собрать машину за эти считанные дни, они должны ее закончить во что бы то ни стало. И они красивы в этом порыве, необыкновенно красивы!..

Вот Багратион… Могучий, косая сажень, ворот рубахи расстегнут, обнажена волосатая грудь, черная треуголка лихо съехала набок; лицо, выхватываемое из полумрака машины непрерывными бликами сварки, твердо и непреклонно.

У Пашки рдеют здоровые щеки, под рубашкой катаются крепкие мускулы, на лбу капельки пота.

Большие карие глаза Геннадия — как два чуда на маленьком невзрачном лице.

Сеня тоже красный и распаренный, на носу и на верхней губе — прозрачный бисер.

Все красивы, ловки, потны, горячи, все — мужчины сейчас, черт возьми, в полном смысле слова! Андрюха любил их в эту минуту, восхищался ими, удивлялся — откуда только силы берут!.. Но в то же самое время его не оставляла в покое мысль: нормально ли, разумно ли это?

Заметив его, лежащего пластом, подковылял сварщик, присел рядом на верстак. Перекурить вроде.

— Ну как, Андрюха?

— Измотала чертова дрель, — попытался улыбнуться Андрюха.

— Ничего, — подбодрил сварщик, — парень ты крепкий. Выдюжишь. Теперь–то уж выдюжишь. У нас ведь здесь студентов–то много перебывало… Работают вроде неплохо, а как, знаешь, начнется горячка, так они в истерику. Мы, кричат, в гробу видали такую работу! Мы на практику пришли, а не на каторгу!..

Андрюха улыбался. Понимал — старик наверняка лукавит, нарочно уверяет, что он, Андрюха, сильнее каких–то там других студентов…

А Багратион все еще ругал крикунов–практикантов:

— Дерьмо, а не работники!.. Тяжело, конечно, кто спорит. Но, черт бы меня задрал, ведь понимать надо, что здесь, именно здесь решается все. И то, как народ будет жить, и политика наша, и авторитет, и… если хочешь, быть войне или не быть. Все решается вот здесь, на участке, в цехе… Помнишь, ты меня спрашивал, почему я не продвинулся, не стал начальником, вожусь до старости лет в грязи, в дыму, в железе?.. Я тогда тебе не сказал, не решился. Побоялся, что ты подумаешь, вот, мол, старик высокие слова стал говорить. А теперь скажу. Главный фронт, Андрюха, здесь. Не где–нибудь, а — здесь!

«Так–то оно так, — думал Андрюха, слушая разгоряченного Багратиона. — Но ведь теперь как говорят и пишут: научная организация труда, научная организация труда… И героизм–то сейчас, выходит, не в авралах, не в штурмах, а в том, чтобы добиваться равномерной работы. Равномерной на протяжении всего месяца, всего года. Как было хорошо, когда не давили, не жали! Когда была просто работа, просто хорошая работа. А теперь, язви тебя, одна усталость…»

«Но погоди… — спорил он с самим собой. — С главинжем и Багратионом, положим, ясно. Время было такое: война, потом — восстановление… Время их сделало такими. Но ведь сейчас молодых инженеров везде полно. Они–то что же?..»

И тут Андрюха подумал об институте. Ведь если разобраться, то в институте разве не прививают привычку брать штурмом?.. В семестре же никто ни черта не делает, все проекты, задания, зачеты берут самым настоящим штурмом, перед самой сессией. Науки осваиваются в три дня перед экзаменами — знаменитые «бессонные студенческие ночи». Уж кому–кому, но Андрюхе–то они знакомы, эти ночи. Вспомнить только, как он философию нынче сдавал… А Калерия Самойловна, руководительница практики, как умилялась?.. Такова уж, мол, психология студента! Ночку не поспит, и отчет по практике готов. Гришка Самусенко как–то даже афоризм изрек: «Настоящий студент — это тот, кто в семестре ничего не делает, а экзамены — сдает…» В песенке студенческой поется: «От сессии до сессии живут студенты весело, а сессия всего два раза в год!..»