Пейзаж души: «Поэзия гор и вод» - Бо Ли

Личность адресата стихотворения (Цзя Чунь) комментаторами не установлена, и в других стихотворениях Ли Бо он не упоминается.

В одиночестве пью вино

Ведь даже травы по весне растутНаперебой у Яшмовой палаты,А мне ветра весны тоску несут,И сединой виски мои объяты.Со мной в компании лишь только тень,Хмельная песня в рощи улетает.О чем шумите, сосны, целый день?По ком тут ветер меж ветвей рыдает?Взошла луна, и я пустился в пляс,Запел, на цинь перебирая струны.Кувшин вина меня один лишь спас,Не то заполнился б тоской угрюмой.

737 г.

В своем доме в Аньлу поэт грустит о неосуществленности замыслов приближения к государю (Яшмовая палата — церемониальный зал с таким названием существовал при Ханьской династии, здесь это — метоним Академии Ханьлинь, о которой мечтал Ли Бо, но в которой разочаровался, когда все-таки был в нее введен).

Весенним днем в одиночестве пью вино

Восточный ветр весны летит, душист,Напоены весною ручейки,Ложится солнца луч на каждый лист,И в воздухе порхают лепестки.В гнездовьях стаи птиц всегда живут,Приветит тучку опустевший склон:Всем есть где преклонить свою главу,Лишь я для одиночества рожден.И потому я под луной готовХмельные песни петь среди цветов.

Лелея мысль о Пурпурной Заре,О бытии на дальних берегах,С вином в руке я на пустой гореЗабудусь на мгновение в мечтах.Перебирая струны под сосной,Смотрю на отдаленные хребты,В закате тучка скрылась за горой,Исчезли птицы в мраке пустоты…Да только этот дивный край, боюсь,Осенняя к утру объемлет грусть.

737 г.

Те же горькие мысли обуревают поэта в своем доме в Аньлу, весенняя живость возвращается к природным существам, никто не одинок, кроме самого поэта, ибо в этом мире он чужак, и ему остается лишь грезить о Пурпурной Заре и дальних берегах (метонимы отшельничества и бессмертия, достигаемого даоскими святыми).

Жду не дождусь вина

Кувшин обвязан шелка лентой черной,Не медли, парень, поскорей налей.Кивают мне цветы со склонов горных —Настало время чаше быть полней.Так выпью у окна в закатном свете,Ко мне заглянет иволга опять.Хмельной гуляка и весенний ветер —Друг другу мы окажемся под стать.Праздник Девятого дняНу, что за дивный облачный денек!Чисты ручьи в сияющих горах,В кувшине зелье — что зари глоток,Настоянный на желтых лепестках.На камнях, соснах — седина веков,Поднялся ветер, загудел струной,Взгляну в фиал — и на душе легко,И усмехаюсь над самим собой.Сбил ветер шляпу. Я хмелен совсем.Мир — пуст. Так песней помяну друзей.

753 г.

Во время поездки по Южной Вань Ли Бо в Девятый день [девятой луны], один из осенних праздников (Чунъян), когда было принято подниматься на склоны гор и устраивать пикник среди диких желтых хризантем и кустарников кизила, пить вино, настоянное на лепестках хризантем, и вспоминать далеких друзей и родных, поднялся, одинокий, на одну из гор уезда Данту (возможно, Драконью, о которой он пишет в следующих стихах, датированных, правда, более поздним периодом).

Желтые лепестки: по обычаю, в чашу с вином бросали лепестки желтых хризантем, и поэт воспринимает это как Зари глоток — напиток святых бессмертных. Шальной ветер сбил шляпу — совсем как у некоего Мэн Цзя, о котором упоминается в старинной книге «Цзинь шу», и в в подтексте этого сюжета сквозит горечь разлуки с друзьями и одиночества.

В день Девятый я пил на Драконьей горе

Я в праздник пил на Голове Дракона,Хрисанфы над изгнанником смеялись,Сбил ветер шляпу и погнал по склону,А я плясал, ловя луны сиянье.

762 г. (или 763 г.), осень

Проф. Ань Ци считает, что, вопреки общепринятому мнению, Ли Бо умер не в 762 г., а в 763 г. после продолжительной болезни в доме дяди Ли Яньбина в Данту, и многие исследователи согласны с этой версией, даже «Большой словарь Ли Бо» (1995, с.119) под ред. Юй Сяньхао, профессора Нанкинского педуниверситета, крупнейшего специалиста по танской поэзии, председателя Общества изучения Ли Бо).

В любом случае это — осень, печаль, обычно сопровождавшая поэта в это время года, и осенний праздник на Драконьей горе (к югу от города Данту, совр. пров. Аньхуэй; другое название — Гора Головы дракона) он проводит в одиночестве, горько именуя себя Изгнанником.

А вот что было на десятый день девятой луны

На склон горы взобрался я вчераИ вновь иду туда с вином в кувшине.Хрисанфы грустны с самого утра —В Чунъян топтали их, потопчут ныне.

762 г. (или 763 г.)

Стихотворение написано на следующий день после «В девятый день [девятой луны] выпиваю на Драконьей горе».

Выпьем!

Вы видели, как Желтая река с Небес стекалаИ безвозвратно исчезала в море?Вы видели в больших дворцах власы в зерцалах? —С утра черны, а к ночи в снег их превращало горе.Бери от жизни все, что радостно и мило,Да не скудеет тот бокал, что обращен к луне!Растрачу все, чем Небо одарило.Что тысяча монет! — Опять придут ко мне.Бычка прирежем, запечем барашка,Три сотни — разом! — опрокинем чаши.Ах, мудрый Цэнь, ученый брат Даньцю,Давайте выпьем-ка и вновь осушим!Ко мне склоните ваши уши,И я вам песенку спою.Что нам дворцы, где яств полны столы?!Пусть трезвость к нам, хмельным, и не придет.Мудрец всегда мирские отвергал дары,Стяжает славу только тот, кто пьет!Как Цао Чжи в пирах Беседки умиленьяС вином за десять тысяч — это наслажденье!Ты думаешь, трактирщик, денег нет?Друзей я не оставлю без вина.Возьми-ка дорогого скакунаИ шубу в тысячу монет,Пошли слугу ко мне за ними — и налей полней,Чтоб скорбь тысячелетнюю избыть в душе моей.

736 г., осень, близ Лояна в горах над Хуанхэ (или 734 в горах Сун в Хэнани)

В любой хронологии это — визит вместе с Цэнь Сюнем к давнему другу мудрому даосу Юань Даньцю, когда они переживают неудачу посещения поэтом столицы Чанъань.

Ли Бо взял за основу короткую древнюю песню в жанре юэфу, однако, значительно расширив ее, вложил туда, помимо питейных мотивов (упоминание о древнем поэте-императоре Цао Чжи и его знаменитом пире в Беседка умиленья, павильоне в окрестностях Лояна, описанном в стихотворении Цао Чжи) личные переживания по поводу краткости жизни и невозможности применить данные Небом таланты.

С Юань Даньцю Ли Бо познакомился еще в 720-х годах (по версии в беллетризованной биографии — в 720 г. на башне Саньхуа в Чэнду, которую Ли Бо описал в раннем стихотворении «Поднимаюсь на башню Саньхуа в Парчовом граде»).

Подношу стихи, прощаясь в Гуанлине

За вазу дали мне вино на диво,Но возвращаться надо все равно.Коней стреножим под плакучей ивойИ у обочины допьем вино.Над морем встали горы голубые,За краем неба — бирюза воды…Простимся, возбужденные, хмельные,Хотя и нет в том никакой нужды.

726 г.

Пью и пою

Жил Чисун на Цветике Златом,Ань Цишэн — на острове Пэнлае.Эти люди древности святой,Оперившись, где теперь летают?Лишь мгновенье вспышки — жизнь моя,И другие времена настанут,Неизменны Небо и Земля,Человек дряхлеет постоянно.Есть ли смысл — желания таить?Взять бокал — и из него не пить?

748 г.

Не столь уж частый мотив такого противопоставления земного и небесного, в котором сквозит горькая ирония в адрес Неба с неизвестно куда девшимися святыми Чисуном (Чисун-цзы) с горы Золотой цветок (в пров. Чжэцзян, севернее г. Цзиньхуа), Ань Цишэном, удалившимся от пригласившего его к себе императора Цинь Шихуана на мифический остров Пэнлай, и вообще всеми Оперившимися — людьми, ставшими бессмертными святыми (взлетев в небо, они постепенно обрастают перьями).