Чортово болото - Жорж Санд

Когда оба лагеря стали, таким образом, на виду друг у друга, залп огнестрельного оружия, раздавшийся снаружи, поверг в страшную тревогу всех окрестных собак. Домашние собаки бросались с лаем к двери, вообразив, что идет настоящее наступление, и маленькие дети, которых матери тщетно старались успокоить, принялись плакать и стали дрожать. Вся эта сцена была так хорошо разыграна, что посторонний был бы обманут и подумал бы, что нужно действительно обороняться против шайки шоферов.[3]

Тогда могильщик, бард и ходатай жениха, встал перед дверью и жалобным голосом начал вести с коноплянщиком, поместившимся у слухового окна над этою самою дверью, следующий диалог.

Могильщик.

Увы! добрые люди, дорогие мои прихожане, ради бога откройте мне дверь.

Коноплянщик.

Кто вы такой и где у вас разрешение называть нас вашими дорогими прихожанами? Мы вас не знаем.

Могильщик.

Мы — честные люди, мы в большой беде. Не бойтесь нас, друзья мои, и окажите нам гостеприимство! Падает изморозь, наши бедные ноги совсем замерзли, и мы возвращаемся из такой дали, что потрескались наши сабо.

Коноплянщик.

Если ваши сабо потрескались, вы можете поискать на земле ивовые побеги, чтобы сделать себе обечайки (небольшие железные пластинки в форме дужек, которые вкладывают в растрескавшееся сабо, чтобы их скрепить).

Могильщик.

Новые обечайки, да это совсем непрочно. Вы смеетесь над нами, добрые люди, и сделали бы лучше, если бы нам открыли. В вашем жилище видно прекрасное пламя; и, наверное, вы поставили вертел, и у вас радуются и сердцем, и желудком. Откройте же бедным паломникам, которые умрут у вашей двери, если вы над ними не сжалитесь.

Коноплянщик.

Ах, ах! Вы — паломники, вы нам этого не говорили. А из какого паломничества вы возвращаетесь, скажите нам на милость?

Могильщик.

Мы вам скажем это, когда вы откроете нам дверь, так как мы идем из такой дали, что вы не захотите нам поверить.

Коноплянщик.

Открыть вам дверь? Ну, нет! Мы не можем вам довериться. Скажите, вы идете из Сен-Сильвэна де Пулиньи?

Могильщик.

Мы были в Сен-Сильвэне де Пулиньи, но мы были еще и гораздо дальше.

Коноплянщик.

Значит, вы доходили до Сен-Соланжа?

Могильщик.

В Сен-Соланже мы были, это уж наверняка; но мы были и еще дальше.

Коноплянщик.

Вы лжете; вы никогда даже и не доходили до Сен-Соланжа.

Могильщик.

Мы были дальше, так как сейчас мы пришли из Сен-Жак де Компостель.

Коноплянщик.

Что за ерунду вы нам рассказываете! Мы не знаем такого прихода. Мы прекрасно видим, что вы дурные люди, разбойники, ничтожества и лгуны. Идите дальше нести вашу чепуху, мы остерегаемся вас, и вы не войдете к нам сюда.

Могильщик.

Увы, бедный мой, сжальтесь над нами! Мы — не паломники, вы это верно отгадали; но мы — несчастные браконьеры, преследуемые сторожами. Также и жандармы гонятся за нами по пятам, и, если вы не позволите нам спрятаться у вас на сеновале, нас схватят и отведут в тюрьму.

Коноплянщик.

А кто нам докажет, что вы то самое, про что вы говорите? Ведь вот уже есть одна ложь, которую вы не могли оправдать.

Могильщик.

Если вы нам откроете, мы покажем вам чудесную дичь, которую мы настреляли.

Коноплянщик.

Покажите ее нам сейчас же, так как мы вам не доверяем.

Могильщик.

Тогда откройте нам дверь или окно, и мы просунем вам дичь.

Коноплянщик.

О, ни за что! Не такой я дурак! Я смотрю на вас через маленькую дырочку и не вижу среди вас ни охотников, ни дичи.

Тут молодой коренастый волопас, обладающий геркулесовой силой, отделился от толпы, где он держался незамеченным, и поднял к слуховому окну ощипанного гуся, продетого на толстый железный вертел, изукрашенный пучками соломы и лентами.

— Вот те на! — воскликнул коноплянщик, с осторожностью просовывая руку наружу, чтобы пощупать жаркое: — это не перепелка и не куропатка; это не заяц и не кролик; это что-то вроде гуся или индейки. Вот какие вы прекрасные охотники! И за этой дичью вам не пришлось побегать. Идите-ка дальше, проказники, все ваши выдумки нам хорошо известны, и вы можете итти домой варить себе ужин. А нашего вы и не отведаете.

Могильщик.

Увы, боже мой, куда итти нам жарить свою дичь? Это очень мало для такого множества людей, как у нас; да кроме того у нас нет ни кола, ни двора. В этот час все двери закрыты, все люди спят; только вы веселитесь у себя дома, и у вас, должно быть, каменное сердце, чтобы оставлять нас замерзать снаружи. Откройте же нам, добрые люди, мы не причиним вам расходов. Вы видите сами, что мы принесли с собою жаркое; немного только места у вашего очага, немного только огня, чтобы его зажарить, и мы уйдем от вас довольные.

Коноплянщик.

Не думаете ли вы, что у нас чересчур много места, и что дрова нам ничего не стоят?

Могильщик.

У нас есть здесь маленькая связка соломы, чтобы разжечь огонь, этого с нас довольно; позвольте нам только положить вертел поперек вашего очага.

Коноплянщик.

Этого не будет; вы нам противны, и нам вас совсем не жалко. Мое мнение, что вы просто пьяны, и вам ничего не нужно, а вы хотите войти к нам, чтобы украсть у нас огонь и наших девушек.

Могильщик.

Если вы не хотите слушать наших доводов, мы войдем к вам силой.

Коноплянщик.

Попробуйте, если хотите. У нас все достаточно хорошо заперто, чтобы вас не бояться. А так как вы дерзки, мы вам больше не будем отвечать.

С этими словами коноплянщик с шумом закрыл дверцу слухового окна и по лестнице спустился опять в нижнюю комнату. Затем он взял невесту за руку, и, когда молодежь обоего пола к ним присоединилась, они все стали танцовать и весело кричать, в то время как матроны пели пронзительным голосом, изредка закатываясь громким смехом в знак презрения и вызова по отношению к тем, кто был снаружи и вел осаду.

Осаждающие в свою очередь страшно бесились; они стреляли из своих пистолетов в двери, вызывая этим рычанье собак, сильно стучали в стены, сотрясали ставни, испускали ужасающие крики, — в конце концов поднимался такой шум, что никто из них друг друга не слышал, и такая пыль и дым, что никто друг друга не видел.

Однако это нападение не было еще окончательным, предстояло еще продолжение по установленному обряду. Если кому-нибудь удалось бы разыскать неохраняемый проход, какое-нибудь отверстие, можно было бы попробовать ворваться внезапно, и тогда, если бы вертел удалось поставить на огонь, захват очага был бы доказан, комедия кончилась бы, и жених был бы победителем.

Но входы в дом были не так многочисленны, чтобы не было принято требуемых обычаем предосторожностей, и никто бы не взял на себя права употребить насилие до наступления назначенного для этого момента.

Когда устали прыгать и кричать, коноплянщик стал думать о сдаче. Он опять влез к своему слуховому окну, открыл его с осторожностью и приветствовал разочарованных осаждающих громким смехом.

— Ну, что же, молодцы, — сказал он, — вы ведь остались в дураках! Вы думали, что нет ничего легче, как войти к нам в дом, а теперь вы видите, что мы хорошо защищаемся. Но мы начинаем вас жалеть, если вы только согласны подчиниться нам и принять наши условия.

Могильщик.

Говорите, добрые люди, скажите, что нужно сделать, чтобы приблизиться к вашему очагу?

Коноплянщик.

Нужно петь, друзья мои, но петь песню, которую мы не знаем и на которую не можем ответить лучшей.

— За этим дело не станет! — ответил могильщик и запел мощным голосом:

Вот шесть месяцев, как была весна,— И гулял я по свеженькой травке, —

ответил коноплянщик голосом немного охрипшим, но устрашающим. — Вы смеетесь, мои бедные люди, что поете нам такое старье. Вы сами видите, что мы останавливаем вас с первого же слова!

Как была она княжеской дочкой…— И хотелось ей замуж пойти… —

ответил коноплянщик. — Переходите к другой, эту мы знаем немножечко чересчур.

Могильщик.

Хотите эту: