Закон Мёрфи в СССР - Евгений Адгурович Капба

Для того, чтобы подняться к Институту патологии, при котором располагался Анакопийский обезьяний питомник, требовалось долго-долго мерять шагами жутко крутые ступеньки чудовищно высокой лестницы. А еще — затащить туда Асю и Васю. Ну, то есть сначала они бодро скакали вперед и вверх, реагируя на каждую шевеляющуюся ветку в духе:

— А это обезьянка уже?

— Нет, обезьянки наверху…. Ху-у-у-у! — но довольно быстро запыхались.

Таисия чувствовала себя вполне прилично — биатлонистка, однако! Это я к кардионагрузкам был не очень привычен, предпочитая силовые тренировки, а потому — страдал. Ну, и как представитель половины человечества, которая привыкла считать себя сильной, я не мог позволить своей женщине нести на руках детей! А потому — взгромоздил Аську на плечи, Ваську — ухватил за ручку и перся по лестнице с упрямством носорога.

Потного, красного, задыхающегося носорога, который всей душой ненавидит обезьян. Благо, через каждые пятьдесят ступенек имелась площадка с лавочками, так что перед финальной частью подъема можно было перевести дух.

— Ма-а-ам, а что любят обезьянки?

— Орехи, фрукты… — задумчиво протянула Тася и растерянно начала шарить в своей сумке.

Она не подумала про угощение для приматов, а я-то в будущем уже тут бывал, а потому пошевелил ногами и набедренные карманы зашелестели и захрупали.

— Это что? — прищурилась моя ненаглядная. — Со мной идёт самый предусмотрительный мужчина всех времен и народов?

— Алекс — Юстасу! В карманах белозоровых штанов помещается до трехсот грамм орехов типа фундук!

— Юстас — Алексу! Идите сюда, Алекс, я вас поцелую!

— О-о-о-о, нет, давайте отложим целования до тех пор, пока я не просохну… — пот так и лил с моей башки, несмотря на комфортные плюс шестнадцать.

— Гляди, Белозор, пожалеешь! — погрозила мне Тася. — Просить будешь — не дождешься!

— Ой, всё! — сказал я.

— Э-э-э-эй! В каком смысле? Это же я должна была…

— Бе-бе-бе! — сказал я, подхватил девчонок и быстро-быстро поднялся наверх, как будто и не было никаких ступенек.

Плоть слаба, дух животворит!

* * *

Мне обезьяны, если честно, не нравились. Они орут, воняют, страшненько выглядят и ведут себя как… Как настоящее быдло.

У них там в каждой клетке был пахан, который отбирал вкусные вещи у всех остальных, сидел, выпятив причиндалы, покрикивал и раздавал лещи. И неважно — макаки резусы это были, павианы-гамадрилы или какие еще приматы — схема была одна и та же. Строгая иерархия, вожак с причиндалами, или, если его нет — старшая и страшная самка, самая дикая. Ниже их по социальной лестнице — шустрые и умные прихвостни, подбирающие крохи с барского стола, и на самом дне — отщепенцы, которых все хреначат и отпихивают.

Благо, наши, человеческие детки в такие тонкости не влезали: протягивали орешки милым смешным обезьянкам.

— Ути какой маленький! Какие у него пальчики! А как его мама гладит по волосикам!

К клеткам с павианами мы их не подпускали, а резусы, зеленые и японские макаки своими крохотными ручонками помешать не могли. Мне резусы надоели, и я пошел к анубисам. Анубисы выглядели как черти: черные, с собачьими рожами, злыми глазами, величиной с хорошую дворнягу. Я увидел обезьяншу с мелким на груди и протянул им горсть орехов.

— О! — сказала обезьянша, ухватила сразу четыре и сунула их себе за щеки. — У-у-у…

С чего это она — я понял быстро. Черной молнией налетел вожак, отлупил своенравную женщину, выпихнул ее прочь с хлебного места и — черт бы его побрал — высунул свою морду и одну из рук сквозь прутья, ухватил меня когтистыми пальцами за предплечье, содрав кожу до крови, и потянул мою ладонь с орехами себе в пасть.

— О, курва! — я от неожиданности размахнулся и врезал нахалу пощёчину, свободной, левой рукой — по самой морде.

Дац! Получилось звонко! Обезьян заорал и отскочил вглубь клетки, матеря меня по чем свет стоит и раздавая пинки всем своим подданным. Ор выше гор, скандал и буря в стакане! Тут же подбежал кто-то из сотрудников в белом халате:

— Что вы себе позволяете! Да как вы смеете!..

Однако, увидев рану у меня, а не у обезьяны, успокоился внезапно и сказал:

— Не бойтесь, они у нас все привитые, практически стерильные, — и пошел по своим делам.

Ладно, я — дебил, полез в драку с обезьяном. Ладно, они молодцы, что животных привили и бубонной чумой, сифилисом, лихорадкой Эбола и черной оспой я теперь не заболею. Но обычную антисанитарию никто не отменял, вон у них там сколько всякой гадости в клетках! Я беспомощно озирался, пытаясь понять, где могу хотя бы промыть царапины, и тут увидел обычный такой кран, который торчал из стены одного из хозкорпусов института.

Пока девочки не заметили моего отсутствия, мигом рванул туда, открутил вентиль и сунул руку под напор холодной воды. А потом как-то резко понял, что нахожусь в месте, не менее провинциальном, чем Дубровица: несмотря на институты, университеты, санатории и черноморское побережье Анакопия была большой деревней, и встретить одного и того же человека семь раз за неделю в совершенно разных местах было здесь, видимо, практикой самой обычной.

За моей спиной послышались шаги и негромкие голоса:

— … ну хотя бы некондиция, Самвел Равшанович… Ну ящика четыре-пять, сезон заканчивается, туристов не будет, чем животных кормить-то?

— Заявку через свое ведомство напиши, Афанасьевич! Ты ведь доктор наук, а? — он это произнес примерно так, как в моё время произносили "тыжпрограммист".

— …Самвел Равшанович, ну уважьте? Мы отблагодарим… — я даже зубами скрипнул: это ведь был тот самый Самвел, начальник с фруктовых складов!

Какого черта научный работник перед ним унижается? Ну, то есть понятно — у Самвела есть фрукты, а здесь, в институте, их почему-то нет… Но почему так-то, а? Почему натуральный завсклада чувствует себя барином, а доктор наук, работающий в учреждении всесоюзного значения и явно играющий тут не последнюю роль, теперь стоит в позе просителя?

— Знаешь, Афанасьич, — тон складского начальника стал и вовсе фамильярным. — В АГУ на биологическом мальчик учится, Погосян его фамилия… Его бы по распределению куда-то ближе к Анакопии, например — к вам, младшим научным сотрудником… Ну и на практику зимнюю — тоже бы как-то чтоб он дома был, понимаешь? У вас ведь берут практикантов?

— Родственник ваш? — обреченно уточнил неведомый мне Афанасьич.

— Однофамилец, — усмехнулся Самвел. — Арсен Самвелович Погосян.

— А…

— Давай, машину вечером пришлю, что надо?.. И после зимней сессии тоже пришлю, как раз Арсенчик пригонит, он водить умеет…

Они так и шли дальше, по дорожке: кладовщик широко шагал, помахивая руками и неся впереди себя объемное