Шрам - Марина Дяченко

Гуарды Каваррена понемногу привыкали к попойкам без Солля; одно время всех волновала история его роковой любви, но потом эта тема сама собой заглохла. Служанка Фета в трактире у городских ворот тайком повздыхала, утирая глазки — но вскоре утешилась, потому что и без славного Эгерта кругом хватало блестящих господ с эполетами на плечах.

Наконец, посыльный от капитана задал свой вечный вопрос несколько иначе: а сможет ли лейтенант Солль вообще продолжать службу? Поколебавшись, Эгерт ответил утвердительно.

На другой же день его вызвали на сбор с показательными боями. Бои эти, проводившиеся обязательно затупленным оружием, всегда вызывали у Эгерта насмешку: как же можно получить представление об опасности, имея в руках тупое беззубое железо? Теперь одна мысль о том, что придётся встать лицом к лицу с вооружённым противником, бросала Эгерта в дрожь.

Наутро после бессонной ночи он отправил в полк слугу с вестью, что болезнь лейтенанта Солля обострилась. Гонец благополучно вышел из дому — но миновать ворота ему не удалось, потому что суровый, исполненный негодования Эгертов отец безжалостно перехватил сыновнее послание.

— Сын мой, — на щеках Солля-старшего перекатывались желваки, когда, тёмный как туча, он встал на пороге Эгертовой комнаты. — Сын мой, пришло время объясниться, — он перевёл дыхание. — Я всегда видел в своём сыне прежде всего мужчину; что значит эта ваша странная болезнь? Уж не намерены ли вы оставить полк, служба в котором — честь для всякого молодого человека благородной крови? Если это не так — а я надеюсь, что это всё-таки не так — то чем объяснить ваше нежелание явиться на сбор?!

Эгерт смотрел на своего отца, не очень молодого и не очень здорового человека; он видел жилы, натянувшиеся на морщинистой шее, глубокие складки между властно сдвинутыми бровями и возмущённо сверкающие глаза. Отец продолжал:

— Светлое небо! Я наблюдаю за вами вот уже несколько недель… И если бы вы не были моим сыном, если бы я не знал вас раньше — клянусь Харсом, я решил бы, что болезни вашей имя — трусость!

Эгерт дёрнулся, как от пощёчины. Всё естество его вскричало от горя и обиды — но слово было произнесено, и в глубине души Эгерт знал, что сказанное отцом — правда.

— В роду Соллей никогда не было трусов, — сказал отец сдавленным шёпотом. — Вам придётся взять себя в руки, или…

Наверное, Солль-старший хотел сказать что-то уж совсем ужасное — так нервно задёргались его губы и вздулась вена на виске. Возможно, он хотел посулить отцово проклятие либо изгнание из дому — но не решился произнести угрозу и вместо этого повторил значительно:

— В роду Соллей никогда не было трусов!

— Оставьте его, — послышалось из-за широкой спины Солля-старшего.

Эгертова мать, бледная женщина с вечно опущенными плечами, не так часто позволяла себе вмешиваться в разговоры мужчин:

— Оставьте его… Что бы ни происходило с нашим сыном, но впервые за последние годы…

И она осеклась. Возможно, она хотела сказать, что впервые за последние годы она не чувствует в сыне жёсткой и хищной струны, которая пугала её, делая чужим и неприятным её собственного ребёнка — но тоже не решилась произнести это вслух и только посмотрела на Эгерта — длинно и сочувственно.

Тогда Эгерт взял шпагу и ушёл прочь из дома.

Показательные бои в тот день прошли без лейтенанта Солля, потому что, выйдя за ворота, он не отправился в полк, а побрёл пустынными улицами по направлению к городским воротам.

У трактира он остановился; трудно сказать, что заставило его завернуть в широкую, до мелочей знакомую дверь.

В этот утренний час трактир был пуст, только между дальними столиками мелькала чья-то согбенная спина; Эгерт подошёл ближе. Не разгибаясь, спина елозила чем-то по полу и мурлыкала песню без слов и мелодии; когда Эгерт отодвинул стул и сел, песня оборвалась. Спина выпрямилась — и служанка Фета, красная и запыхавшаяся, выронила от радости мохнатую тряпку:

— Господин Эгерт!

Через силу улыбнувшись, Солль велел подать себе вина.

На столах, на полу, на резных спинках стульев лежали квадратные солнечные пятна. Тонко жужжала муха, колотясь лбом о стекло квадратного же оконца; покусывая край стакана, Эгерт тупо смотрел в деревянные узоры на столешнице.

Слово было сказано, и теперь Эгерт повторял его про себя, всякий раз содрогаясь, как от боли. Трусость. Светлое небо, он трусил! Он струсил уже бессчётное число раз, и у страха его были свидетели, и главным из них оставался лейтенант Солль, прежний лейтенант Солль, герой и воплощённое бесстрашие…

Он оставил грызть стакан и принялся за ногти. Трусы отвратительны и жалки; Эгерт не раз наблюдал, как трусят другие, он видел признаки страха извне — бледность, неуверенность, трясущиеся колени… Теперь он знает, как выглядит собственная трусость. Страх — чудовище, снаружи никчёмное и ничтожное, изнутри же — палач, неодолимой силы мучитель…

Эгерт тряхнул головой. Неужели Карвер, например, испытывает нечто подобное, когда пугается? Неужели все люди…

Фета в десятый раз явилась с тряпкой, чтобы надраить до блеска столик господина Эгерта; он, наконец, ответил на робкий заискивающий взгляд:

— Не вертись, пигалица… Присядь-ка со мной.

Она уселась с такой готовностью, что скрипнул дубовый стул:

— Что угодно господину Соллю?

Он вспомнил, как втыкались в косяк над её головой метательные ножи и кинжалы, вспомнил — и покрылся холодным потом.

Она тут же отозвалась на его внезапную бледность, простонав сочувственно:

— Господин Эгерт так долго боле-ел…

— Фета, — сказал он, опуская глаза, — ты боишься чего-нибудь?

Она радостно заулыбалась, решив, по-видимому, что господин Эгерт заигрывает:

— Я боюсь однажды не угодить господину Соллю, и тогда хозяйка меня выгонит…

— Да, — вздохнул Эгерт терпеливо, — а ещё чего ты боишься?

Фета захлопала глазами.

— Ну, темноты, например, — подсказал Эгерт. — Ты боишься темноты?

Фета помрачнела, будто вспомнив что-то; пробормотала нехотя:

— Да… Только… зачем это господину Эгерту?

— А высоты? — он, казалось, не заметил её вопроса.

— И высоты боюсь, — призналась она тихо.

Некоторое время длилась тягостная пауза; Фета смотрела в стол. Когда Эгерт уверился, что не услышит от неё более ни слова, девушка вздрогнула и прошептала:

— И, знаете, особенно… Грома… Как бабахнет… Ита рассказывала, у них в селе одну девчонку громом убило насмерть… — она прерывисто вздохнула. Прижала ладони к щекам и добавила, мучительно покраснев: