Нити судеб человеческих. Часть 2. Красная ртуть - Айдын Шем

Лето прожили в снимаемом родственниками двухкомнатном домике. Мама, приобретшая в бытность в Чинабаде опыт работы в бухгалтерии, нашла место в одном из здешних учреждений, и к осени женщина и двое ее сыновей уже сами арендовали дом-времянку у одной украинской семьи, оказавшейся когда-то в Узбекистане совершенно не по своей воле.

Отношение к спецпереселенцам в городке было терпимое, а точнее – привычное. Здесь очень много было корейцев, нынче уже «прощенных», но тоже ведь недавних лишенцев. Так что, когда появились новые переселенцы, то это никого не удивило. Если бы не начавшаяся в сорок восьмом году активная антитатарская пропаганда, вызванная именно этим безразличием, то вообще бы не было бы косых взглядов и разговоров за спиной.

В каникулы Камилл работал в соседнем фруктовом совхозе, чтобы заработать деньги для семьи. Но его, как и его сотоварищей из таких же несостоятельных семей, бессовестные совхозные учетчики вместе с бухгалтерскими работниками жестоко обманули при расчете, так что заработанных денег хватило только на покупку школьного портфеля и еще хорошей готовальни, которая потом долго служила ему еще и в годы обучения в Университете.

Жизнь продолжалась.

Первого сентября Камилл явился в сильно изменивший свой состав восьмой класс, куратором которого оставался Анатолий Аронович. Это был довольно крупный мужчина с зачесанными набок густыми каштановыми волосами, с глазами человека грустного и проницательного. Да, он был грустен и в известной мере проницателен, ну и, конечно, он был умным, но не настолько, чтобы не считать себя мудрым. Поистине мудрым был в этой неординарной школе только один, пожалуй, человек - математик и завуч Виктор Петрович Ким, непрошибаемый, непроницаемый, с улыбкой всезнающего Будды на широком узкоглазом лице. Виктор Петрович был признанным третейским судьей во всех коллизиях, возникавших в педагогическом коллективе, его авторитет против своего желания признавал даже Ефим Яковлевич, директор. Ефим, так директора называли за глаза почти все в школе, был амбициозный, невысокого, даже малого, роста мужчина, беспринципный и опасный. Многие боялись этого человека, который иногда проходил по школе, заполняя все ее пространство, иногда же прошмыгивал незаметно, как ящерка - необычное свойство. Не боялись его только Анатолий Аронович, что-то особливое знавший о нем, завуч Ким, который, однако, никогда не конфликтовал с ним, литератор Владимир Николаевич, философски относящийся к миру и ко всем его обитателям. А что касается неосторожного и вспыльчивого физика по фамилии Цхай, любимца всех старшеклассников-отличников, то его директор и сам остерегался – против могущего назвать вещи своими именами физика Василия Семеновича были бесполезны устные и письменные доносы. Другие педагоги или избегали общения с директором, как супруги-немцы Губерты, или робели перед ним, как молодые учительницы. Дружила с Ефимом Яковлевичем одна лишь литераторша Александра Николаевна, если можно назвать приметой дружбы уединенные беседы, во время которых литераторша говорила, а директор слушал и запоминал.

Что касается учеников, то старшеклассники директора не боялись и не уважали, ну а сорванцам из младших классов положено робеть, по крайней мере, перед директором и завучем, иначе школа не сможет существовать.

Ефиму Яковлевичу малый рост компенсировала большая голова, но при том он был не столько умным, сколько шустрым, из породы тех, кому хитрость заменяет ум. Жил он с женой и маленьким сынишкой тут же при школе, в двухкомнатной квартирке с отдельным входом со стороны спортивной площадки. Жена, унаследовавшая от своих прабабок прекрасные, всегда печальные глаза, была на голову выше мужа. Она нигде не работала, занимаясь воспитанием сынишки, который был вылитой копией своего папаши, отличаясь, может статься по причине возраста, еще большей шустростью. Младшеклассники, которые занимались во вторую смену, на переменах играли с трехлетним малышом, гонявшим по школьному двору на трехколесном велосипеде. Старшие же классы, не любившие своего директора, были подчеркнуто равнодушны к мальчишке, которого именовали не иначе, как «Ефимом Яковлевичем», в то время как директора называли между собой только по имени.

С началом нового учебного года Камилл сразу, без какой-либо раскачки, захватил лидерство в классе. Бывший первый ученик Алексей отошел на второй план, рядом же с Камиллом стал гордый Рафаил, перешедший из другой школы и уже раньше получивший в городке, в котором любили обсуждать такие вопросы, известность как умница и отличник. Надо признать, что в целом по всем предметам первенство Камилла, обладавшего даром импровизации не только на уроках литературы, но и на математике, было признано всеми. Но Рафик был замечательным шахматистом, поэтому Камилл, совсем недавно обучившийся этой игре, относился к своему товарищу с искренним восхищением, переходившим в добрую зависть.

На первых порах появились, было, у Камилла трудности с литературой. Но причиной этих трудностей стала вовсе не слабая подготовленность его по этому предмету – отнюдь! Прочитавший немало случайных книг в чинабадском захолустье Камилл за лето не только проштудировал всю русскую классику из списка, который был рекомендован школьной программой, но и добрался до тех полок районной библиотеки, где стояли не потрепанные тома античных и средневековых авторов, имена которых давно тревожили юношу. Возникшие трудности его были связаны с высокой гражданской позицией преподавателя литературы Александры Николаевны, слишком близко к сердцу принявшей опасения директора Ефима Яковлевича в отношении «сына врага народа». Дабы не быть уличенной в благодушии к выходцу из семьи классового врага, Александра Николаевна несколько раз пыталась высмеять его, с неумными предисловиями ставила высказываемые им воззрения на обсуждение класса, ожидая, поддержки со стороны других учеников. Но ученики, товарищи Камилла, с удивлением осознали грубую предвзятость преподавателя, и очередная ее попытка ошельмовать Камилла закончилась демонстративным осмеянием ее самой. Бедняжка Александра должна бы предвидеть такой результат, так как она еще прежде приобрела среди старшеклассников одиозную славу очень недалекого и малопрофессионального преподавателя. До ее появления в школе имени Вождя прежние старшие классы уже познали вкус к литературе на занятиях ныне возвратившейся в Ленинград старенькой Нины Дмитриевны, а также у ее преемника Владимира Николаевича. Они не могли выносить сорокапятиминутных мук на уроках Александры Николаевны, не умеющей складно изложить даже то, что было отпечатано на страницах учебника, лежащего на парте перед каждым учеником. «Ландыши, лютики, ласки любовные…» - часто мурлыкала себе под нос эта громоздкая пятидесятилетняя женщина, демонстрируя этим, по-видимому, знание великой русской литературы и глубокое понимание аллитераций.

Как раз на первое полугодие обучения Камилла в восьмом классе пришелся открытый бунт в девятых и десятых против Александры Николаевны, после которого она была педагогическим советом отстранена от ведения предмета в старших классах и, оскорбленная, ушла в другую школу.

Камилл, прежде не задумывавшийся всерьез над выбором будущей профессии, прочел летом предназначенную для школьников книгу о сверхнизких температурах, о сверхтекучести и сверхпроводимости. С той поры он навсегда заинтересовался физикой. Любимым его учителем был Василий Семенович Цхай, который физику знал не как преподаватель, а как научный работник – глубоко, в деталях. Симпатии учителя и ученика были взаимными. Именно Василий Семенович и Бетя Моисеевна, преподававшая ему математику в восьмом классе, были активными защитниками Камилла впоследствии, когда директор школы не раз пытался на педсоветах поднять вопрос о «несоветском» поведении ученика Афуз-заде.

 Но надо признаться, что ученик Афуз-заде был весьма дерзким парнишкой, и чаще, чем хотелось бы по доброму относившимся к нему учителям, давал достаточные основания для возмущения тех, которые испытывали к нему противоположные чувства.

 В непростом классе, в который по воле судьбы и Анатолия Ароновича попал Камилл, царила диктатура элиты. Но здешние отличники ничего общего не имели с просиживающими штаны за учебниками ради высокой отметки – это были юноши, любящие знание, а не оценки. Приоритетными дисциплинами были литература, математика и физика, что было, главным образом, заслугой преподавателей этих предметов. Надо признать, что диктатура интеллекта, установленная в классе, была трудно переносима, как и всякая диктатура - слабаки выбивались из сил, недосыпали, чтобы хоть в какой-то степени соответствовать. Конечно, диктаторы были милостивы, во время урока находили хитрые возможности подсказывать, на переменках давали списывать, но самолюбие слабаков от того страдало еще больше.