На службе у олигарха - Анатолий Афанасьев

— Это ещё зачем? — разозлился я. — Какая в этом необходимость? Объясните, пожалуйста, будьте любезны, Гарий Наумович. Насколько я знаю, телеканал принадлежит Оболдуеву. Арина Буркина — его наймитка, пашет на него как проклятая…

— Не нам с вами, Виктор, обсуждать идеи господина Оболдуева, но уверяю, он ничего не делает просто так. У него времени нет на пустяки, как вы, наверное, успели убедиться.

— Хорошо, выступление в шоу — понятно, я готов, но при чём тут ведущая? Арина — пешка, ничего собой не представляет, кормится из его рук. Удовлетворите моё любопытство, Гарий Наумович.

— Не стоит особенно умничать, Виктор. Невелика работа.

— Кажется, я нанимался написать книгу, а не спать с телешалавами. Я литератор, а не бычок-производитель.

Юрист «Голиафа» хитро прищурился.

— Книгу, говорите? За сто тысяч зелёных? Где вы слышали про такие гонорары?

Он был прав, поздно кочевряжиться. Мы сидели в моей квартире в Тёплом Стане, куда Гарий Наумович взял обыкновение являться без предупреждения, как к себе домой. Накануне я вернулся из Звенигорода поздно ночью (отпросился на денёк), плохо выспался и был зол на весь мир, но в первую очередь, конечно, на себя самого. Предупреждали добрые люди, нет, полез, погнался за длинным рублём, ну и расхлёбывай, не стони.

— Когда передача? — спросил я хмуро.

— Сегодня вечером Буркина позвонит около двенадцати, обо всём договоритесь. Кстати, не понимаю, чем вы недовольны? Вполне аппетитная самочка. На телевидении считается секс-бомбой. Кто с ней имел дело, все довольны.

— И имя им — легион. Ради бога, Гарий Наумович, не сыпьте соль на рану. Раз надо, сделаю. Только с чего вы взяли, что она согласится?

— Шутить изволите? Аринушка никому не отказывает, тем более знаменитому писателю… — И дальше он без всякого перехода выдал такое, что я побледнел: — Или вам больше по душе дочки миллионеров? Оно, конечно, заманчиво, но ведь небезопасно, а?

Хитрая квадратная рожа расплылась в слащавой улыбке, глаза оставались холодными.

— Грязный намёк, — сказал я. — Не ожидал от вас.

— Какой намёк, драгоценный мой? Скорее дружеское предостережение. В какой-то мере я несу за вас ответственность, как рекомендатель. Не хочется, чтобы вы пострадали из-за любовного каприза. Может быть, вы не совсем точно представляете себе ситуацию. Для нашего благодетеля Лиза входит в понятие частной собственности, а для таких людей, как он, это святое. Леонид Фомич будет очень огорчён, если узнает про ваши шашни, а он непременно узнает. За девочкой ведётся неусыпное наблюдение.

В гневе (актёрство, конечно) я вскочил на ноги.

— Выбирайте выражения, господин юрист. Или получите по морде. Мы с Лизой занимаемся грамматикой, не более того. По распоряжению Леонида Фомича, к слову сказать.

Гарий Наумович, смеясь, поднял руки перед собой.

— Ах, какие мы бываем грозные. Простите великодушно, коли что не так. Моё дело — предупредить.

Через пять минут он ушёл, а я, сварив кофе, уселся перед окном и задумался. Честно говоря, предостережение юриста поступило вовремя, но не совсем по адресу. С Лизой всё обстояло не так, как он цинично предполагал. Как бы я ни увлёкся ею, у меня, надеюсь, хватило бы рассудка не переступить роковую черту. Иной расклад с Изаурой Петровной, супругой Оболдуева. Она была из тех дамочек, которые не пропускают мимо себя мальчиков любого возраста, не надкусив. Самоутверждение через половое сношение — суть их безалаберной нимфоманской натуры. В одном из неизданных романов я описал подобный экземпляр. Моя героиня переступала все грани приличий. Доходила до того, что особо угодившим ей любовникам подсыпала зелья в вино, а после у спящих, убаюканных неистовыми ласками, бритвой отмахивала гениталии, обжаривала их на постном масле и с жадностью поедала, запивая кошмарный ужин бургундским. Большинство редакторов советовали убрать эти сцены, находя в них некоторое преувеличение, кроме одного, маленького чернявого господинчика с филологическим образованием по имени Невзлюбин. Как раз ему весь роман показался бредом, за исключением сцен, описывающих похождения сладострастницы. «Увы, — сказал он, возвращая рукопись, — женщины часто так поступают, только об этом не принято говорить. Мы с вами, Виктор Николаевич, живём в обществе, которое с наслаждением внимает самой подлой лжи, но фарисейски возмущается, услышав словечко правды».

Пассивное сопротивление мужчины обычно выводит таких дамочек из себя, как случилось и с Изаурой Петровной. Я не отвечал на её сумасбродные заигрывания, и это привело лишь к тому, что она удвоила усилия. Буквально не давала прохода, не считаясь с риском. Захотелось — значит, вынь и положь. Под столом прижимала свою ногу к моей или пинала носочком острой туфли, наставив изрядно синяков. Иногда попадала по косточке, и я невольно вскрикивал от боли. Лиза и Леонид Фомич поднимали на меня изумлённые взоры, и я, как попугай, бормотал одно и то же: «Прошу прощения, косточкой подавился». Леонид Фомич произносил укоризненно: «А ты не спеши, Витя, кушай спокойно. Никто у тебя не отымет…» Озорница заливалась дьявольским смехом.

Обычно хозяин привозил и увозил её с собой, но однажды оставил в поместье на ночь, а сам уехал. Эта ночь превратилась в сущий кошмар. Изаура Петровна навещала меня трижды. Сперва тихонько скреблась в дверь, потом начинала колотить в неё каким-то тяжёлым предметом, возможно, головой, вопя на весь дом, что, если я, гад, не открою, мне не поздоровится, а уж какими словами обзывалась, не всякая бумага стерпит. Конечно, её слышали все домочадцы и охрана. Изаура Петровна ничего не боялась. Но безумной не была, как не была и идиоткой. Напротив, она была здравомыслящей и, по всей видимости, достаточно (для нашего времени) образованной особой. Что и продемонстрировала наутро после ночной вакханалии. Ей удалось застукать меня в беседке, где я, вооружась письменными принадлежностями, пытался набросать план хотя бы первой части книги. Накануне вечером Леонид Фомич перед отъездом рассмотрел варианты названий будущей книги и, к моему удивлению, легко утвердил, на мой взгляд, самое неподходящее, вставленное для количества: «Через тернии — к звёздам». «Может, ещё подумать?» — смутился я. «Конечно, подумай, — согласился Оболдуев. — Но мне нравится. Есть в этом какая-то солидность, оптимизм. Сравни, к примеру, „Исповедь на заданную тему“, как у Борьки Ельцина. Тьфу! Какое-то школьное сочинение».

Изаура Петровна подкралась к беседке и уселась напротив меня. На ней было умопомрачительное бирюзовое платье с глубоким декольте, откуда свежо и сонно выглядывали изумительных очертаний груди. Лицо печальное и чуточку торжественное, словно она собиралась сообщить о задержке месячных.

— Витенька, друг мой, — робко заговорила Изаура Петровна, — объясни, пожалуйста, в чём дело? Неужто я тебе совсем не нравлюсь?

— Что вы, Изаура Петровна, вы роскошная женщина. О такой можно только мечтать. Но ведь вы замужем за Леонидом Фомичом. Я думать ни о чём таком не смею. Не понимаю, как вам-то не страшно.

— Мои страхи, Витенька, давно в прошлом. Относительно нашего брака я не строю иллюзий. Не я у него первая, не я последняя. Мы с тобой, голубчик, оба обречены. Ты сегодня ночью сделал большую ошибку. Было бы хоть что вспомнить.

— Почему вы считаете, что обречены?

— Господи, какой простак, а ещё писатель. Оболдуй есть Оболдуй, чудовище с гипертрофированным самомнением. Сейчас ты ему нужен, и мной он пока не натешился, но это всё вопрос времени. Для него люди, Витенька, всё равно что туфли. Только в отличие от других людей он старую обувь не выбрасывает, а сжигает. Чтобы никому уже не досталась.

— По-моему, вы преувеличиваете, Изаура Петровна. Что значит — сжигает? В крематории, что ли?

— Как придётся. — Красавица беззаботно улыбалась, глядя на меня с материнским превосходством. — Можно в крематории, можно в котельной. Можно растворить в кислоте. У Оболдуюшки много способов избавиться от старья.

— И зная всё это, вы согласились выйти за него замуж?

— Мы даже в церкви венчались, — с гордостью сообщила Изаура. — Как же, это модно. Некоторые из них крестятся по нескольку раз. Считается хорошей рекламой… Согласилась я, Витенька, потому же, почему и ты согласился. Дескать, вдруг пронесёт, а денежек подкалымлю. Теперь знаю: не пронесёт. И ты, Витенька, не надейся. Он следов не оставляет.

От её обычной игривости не осталось и следа, рассудительная речь текла грустно, как на похоронах. На наших поминках. Ну, меня она не напугала, нет, не хватало ещё верить на слово многоликой профессионалке. Правда, волчонок тоски заскрёбся под сердцем, но он и без того копошился там третью неделю.

— Сударыня, — начал я с унылой гримасой, — всё, что вы говорите, тем более наталкивает на мысль, что нам лучше поостеречься. В доме полно ушей и глаз, ну как донесут?