Розовый костюм - Николь Келби

Жизнь под облаками. Рваная, грязная – и все же в чем-то прекрасная. Это был мир Кейт, и она слышала, как яростно и болезненно бьется его сердце. Завтра придется объяснять, что произошло в «Карлайле». Собственно, все было очень просто – Кейт вошла и села за столик. Впервые с тех пор, как она покинула Ков, она села в ресторане за столик, как настоящая дама, а не как девушка, место которой – в задних комнатах ателье. И стоило Кейт сесть за столик в «Карлайле», как все сразу переменилось. Мисс Нона наверняка совсем этого не поймет. А мисс Софи попросту решит, что Кейт сошла с ума.

Вообще-то она вовсе не собиралась садиться за столик. Она направлялась к входным дверям, воспользовавшись грузовым лифтом, как ей и было велено. Но, выйдя из лифта, неожиданно оказалась в элегантном зале с огромным зеркалом в позолоченной раме и хрустальными канделябрами. У нее было ощущение, будто она оказалась в уютной гостиной богатого сельского особняка, вроде Фота-хаус на острове Ков, с ботаническим садом, зоопарком, где содержались всякие экзотические животные, и собственными историями о привидениях. И Кейт вдруг захотелось посидеть хотя бы минутку в таком чудесном месте, чувствуя себя очень красивой в этом, позаимствованном на один вечер костюме. Стулья были обиты мягкой кожей. Поленья в камине горели жарко, без дыма. На маленьких столиках темного дерева стояли в фарфоровых вазах свежие розы.

Кейт и раньше доводилось сидеть в красивых залах – и в Кове, и даже в Дублине, – и никто никогда не запрещал ей входить туда. Она, конечно же, не собиралась провести здесь весь вечер. Ей просто хотелось немного прийти в себя и собраться с силами. В помещении было очень тепло, и Кейт сняла пальто. Затем она сняла и шляпку «от Лили Даше», такую невероятно французскую, и вместе с серыми лайковыми перчатками положила рядом с собой на столик. Перчатки выглядели просто великолепно – вот они уж точно были из этого мира. Но коробку, присланную Шанель, Кейт по-прежнему держала на коленях – уж ее-то ни в коем случае потерять было нельзя.

– Чаю?

Молодой человек был одет в симпатичный смокинг европейского покроя с атласными лацканами. Чай подали в серебряном чайнике. Помимо чайника на подносе стояли тонкие фарфоровые чашки с блюдцами, серебряный молочник со сливками и сахарница с идеальной формы кубиками сахара.

– Печенье?

Ну конечно, печенье!

– И шерри?

Кейт считала, что шерри подают в незначительном количестве как бы в придачу – как, скажем, горчицу к обеду. Но ей определенно хотелось попробовать этот напиток. Она переложила коробку за спину, как подушку, и прикрыла ее сверху пальто.

– Можно мне это взять? – спросил официант.

– Нет. Но спасибо, что спросили.

– Ну и отлично.

Он сходил в обеденный зал, принес оттуда белую льняную скатерку и повесил ее на спинку стула, прикрыв и пальто, и пакет от Шанель.

– Пусть это будет нашей маленькой тайной, – сказал он Кейт.

Чай был чудесный: настоящий черный чай с легким ароматом дымка. А к чаю ей тарелку за тарелкой подавали всевозможные лакомства: крошечные тартинки с джемом, посыпанные хрустящей масляной крошкой; маленькие шоколадные чашечки, наполненные малиновым бренди; изысканные беленькие печеньица, украшенные розовой миндальной пастой и невероятно хрупкими засахаренными фиалками. Кейт никогда ничего подобного даже не видела. И шерри оказался на вкус удивительно приятным.

Женщина в красивом костюме может пойти куда угодно, думала Кейт.

Она понимала, что ей следовало уйти. Ведь у нее еще столько работы. Но еще минутку. Еще одно печеньице. Еще одну чашечку чая. Еще один глоток шерри. И дело было не столько в чудесном угощении, сколько в очаровании мира вокруг нее, – именно это удерживало Кейт, лишая ее сил и способности немедленно встать и удалиться. Ткани, идеальные линии, цвет – вокруг нее словно кружились искры прекрасной жизни. Мужчины. Женщины. Дети. Некоторые, казалось, сошли прямиком со страниц журнала мод. И всем им была свойственна какая-то текучая грациозность. Дамы пролетали через весь зал на каблуках такой высоты, что, казалось, вот-вот упадут, однако они и не думали падать. Кто ищет красоту, тот ее найдет. Это Шуинн сказал. Уж кто-кто, а он был способен увидеть красоту там, где никто другой ее увидеть не мог. Возраст не имел для него значения. И внешность тоже. Для него имели значение только линия, цвет и движение. Его увлекала также текстура ткани, особенно если она была стильной или просто чем-то интересной. А вот кто это надел или почему, для него было неважно; важны были лишь красота и изящество. Одежда – вот единственные доспехи нашего тела. Это тоже были его слова.

Девушки в ателье называли его высказывания «шуиннизмами», и почти все они над Шуинном откровенно посмеивались. Но только не Кейт. Она хорошо его понимала. Красоту действительно можно найти повсюду – тем более в зале отеля «Карлайл». Как прекрасна, например, вон та пелерина из шиншиллы, которая замечательно сочетается с красными кожаными перчатками; или вон та длинная, почти до полу, шуба из черных соболей, из-под которой выглядывают очаровательные черные бархатные туфельки. Кейт отлично понимала, сколько часов кропотливого труда вложено в каждое такое платье, в каждый жакет, сколько решено сложнейших задач при пошиве той или иной вещи, сколько стежков вручную пришлось сделать мастеру, сколько раз пришлось обдумывать данный дизайн. Кейт никогда еще не видела столько разнообразной и красивой одежды одновременно и в одном месте. Сколько же часов потрачено на изготовление каждой из этих вещей, сколько жизней!

– Вы хотите что-нибудь еще, мадемуазель? Не желаете ли, кстати, у нас и пообедать?

На серебряном подносе у молодого человека стоял один-единственный бокал – но не с шампанским. Кейт не знала, что это за напиток, но цвет у него был восхитительный. Розовый? Персиковый? Трудно было определить в точности его оттенок.

– Это «Розовая белка», – сказал официант.

– А это что?

– Абрикос. Точнее, в основном абрикосовый крем. Хотите?

Кейт сочла, что вряд ли на свете есть что-то прелестней, и взяла предложенный им бокал.

– Восхитительно! Просто восхитительно! Я никогда еще не пробовала ничего подобного. Пожалуйста, поблагодарите всех.

И она ласково потрепала молодого человека по руке. Он буквально окаменел.

– Какой у вас номер, мадемуазель?

Номер?

Ясно: он просто хочет вписать все это в общий счет, он считает, что она живет в этом отеле. Кейт помертвела. В «Chez Ninon» Хозяйкам все доставалось бесплатно – и печенье, и шампанское. Обычно им это дарили. У Кейт в сумочке было в данный момент два доллара и три цента.

– Где вы остановились, мадемуазель?

– В пентхаусе.

Молодой человек явно смутился. А Кейт попросту сбежала. Схватила свое пальто и коробку от Шанель и выбежала из отеля «Карлайл» на улицу. Ей невыносима была даже мысль о том, чтобы вернуться к работе, так что, когда она, наконец, поняла, что находится в метро, в поезде-А, и едет домой, сердце у нее от ужаса понеслось вскачь. Она совершенно не представляла, что ей теперь делать.

Последняя остановка. Несмотря на тот поцелуй, а может, как раз из-за того поцелуя, Кейт чувствовала, что ей совершенно необходимо немедленно повидаться с Патриком. «Карлайл», Супруга П. – события этого вечера настолько выбили ее из колеи, она чувствовала себя настолько потерянной, что ей было нужно хотя бы просто услышать голос Патрика: он всегда действовал на нее успокаивающе.

Кейт решительно вошла в паб миссис Браун и сразу же поняла, что совершила ошибку. Сегодня паб выглядел совершенно иначе, чем неделю назад. В нем было чудовищно накурено, сильно пахло крепким пивом, и народу было битком. И все парами! И вместо таблички, гласившей, что дамам вход запрещен, висел плакат: «Вечер встречи».

Дома, в Кове, у Фогарти в пабе такие «вечера встречи» бывали каждый четверг. Это означало, что любой, кто знает и умеет исполнять старые мелодии, может прийти и музицировать вместе со всеми. И паб «Фогарти» в такие дни тоже всегда был набит битком. В Америке традиция продолжилась. В пабе миссис Браун буквально ступить было некуда. А уж дышать – и вовсе нечем.

Кейт сняла пальто, но здесь, в отличие от «Карлайла», повесить его было негде: гардероба не имелось. И официантов, двигающихся бесшумно, тоже не было. А вот шума – хоть отбавляй. В центре всего этого столпотворения сидел на стуле какой-то человек и играл на ирландском барабане bodhran, круглом, как тарелка. Кейт никогда раньше не видела, чтобы взрослый мужчина так играл на барабане. Обычно на таких круглых барабанах у них дома играли во время парадов совсем молодые парни, почти дети. Звук у барабана был глухой, как далекий гром. Рядом с барабанщиком стояли скрипач, флейтист и какой-то мрачный тип, игравший на большеберцовых костях, как на гигантских кастаньетах из слоновой кости. Человек с барабаном еще и пел – глубоким, густым голосом, похожим на гул церковного колокола. Ему вторила толпа. От этих звуков тряслись половицы и оконные рамы. Подпевали, казалось, даже те, что сидели за стойкой и пили пиво.