Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев - Виктор Некрас

Хотелось Глебу сказать — чего же, со мной не смогли бы того сделать. Смолчал князь — ведал уже ответ, прямо ему всё Колояр сказал. И впрямь, он в отцовой руке ходит, и поперёк отцовой воли ничего не сотворит. А отец на Киев в оглядке, на Изяслава-князя, да на Всеволода Переяславского. А те разве же дадут ТАК усилиться черниговскому дому? Да ни за что! А Ростиславу терять нечего, ему сам чёрт не брат! Он, глядишь, и возможет… если башку не сломит на том, — подсказал ему тут же ехидный голос в душе.

Глеб вздрогнул, дёрнул себя за жидкий ещё светлый ус. Всё так же угрюмо кивнув в ответ на слова бояр, одним движением опрокинул в себя серебряную чашу с вином. Вино горчило, словно смола.

Шепель впервой попал на княжий пир. Да и то попал-то — в сторожу почётную — уж не пировать, вестимо. А только честь не мала, для новика-то.

Стоял он невдали от князей, слышал и здравицы, и разговоры. Дух захватывало от услышанного — перед обычным парнем-бродником открывались невиданные окоёмы больших государских дел. Он-то мыслил, что ввязался в обычную усобицу, ан нет…

Тем больше поводов для гордости.

Шепель обвёл взглядом пирующих. Печали на их лицах не виделось — бояре и гридни разговаривали, весело смеялись, пили и ели. Стол был богат и непривычен для иных русских городов — опричь обычных пирогов с вязигой, щей и каш, пива и мёда, жареной и печёной дичины, свинины и говядины, на столах громоздилась отварная, жареная и печёная морская рыба, греческие и румские вина, яблоки, груши и вноград из княжьих погребов.

Кислое лицо бывшего тьмутороканского князя вначале пришло ему по нраву, но потом, чуть поразмысля, Шепель злорадствовать оставил. Черниговский князь такое поношение его сына так просто не оставит, придёт с ратью. Так, глядишь, и ратиться придёт взаболь. Со своими, русичами.

Война меж русичами до сих пор была как-то в диковину, невзирая на междоусобицы Святославичей и Владимиричей. Да и с последней усобицы минуло больше сорока лет… непривычно.

Шепель встретился взглядом с Ростиславом Владимиричем. Князь несколько мгновений смотрел в глаза своему новому кметю, потом вдруг весело подмигнул. Мы победили, кмете! — говорил княжий взгляд. — Не сумуй!

Шепель отвёл взгляд. На душе отчего-то было тягостно.

Наутро черниговцы уходили на лодьях. Буря за ночь утихла, оставив на песке выброшенных, рыб, крабов и медуз, обломки брёвен и досок.

На вымоле Глеб Святославич остановился.

— Куда теперь-то, княже? — устало спросил как-то враз поникший дружинный старшой.

Князь не ответил. Мрачно оборотился в сторону Тьмуторокани, глядел ненавидяще.

— Ай в Корчев? — настаивал тупо старшой.

— Ай не слышал, чего бояре здешние решили? — бешено глянул в ответ князь. — Нешто думаешь, если Тьмуторокань за Ростислава решила, так Корчев решит иначе?! А Порей с кметями на лодьях откуда пришёл, по-твоему, не с Корчева? Не с моря же они такие свежие!

Князь захлебнулся воздухом. Отдышался, махнул плетью:

— Небось дня три в Корчеве ждали, пока Ростислав с конными из степи не подтянулся. Да и в рати у Порея не одни волыняне стояли — корчевцы тоже!

Дружина молчала в ответ на горькие слова князя.

— Ну, ничего, — холодно бросил Глеб. — В Чернигов поедем. К отцу.

Он вновь оборотился к Тьмуторокани и погрозил плетью:

— Ужо попомнишь, Ростиславе!

Копыта глухо и гулко стучали в мёрзлую землю, уже кое-где расцвеченную белыми звёздочками первого снега. Крупные снеговые хлопья висели в воздухе, кружа на ветру, цеплялись за ресницы и волосы, мягко щекотали лицо.

С первого снега всегда какая-то неизъяснимая радость, словно душа, устав от осенней мерзопакостной слякоти, от расквашенных в тесто дорог, от жухлой посерелой травы, от голых ветвей, радуется белой чистоте, хоть, обыкновенно, и недолгой.

Глебу Святославичу радоваться было особенно нечему, но всё одно на смурной с самой Тьмуторокани душе как-то посветлело. Но лёгкий и противный страх не прошёл. Страх перед отцовым гневом…

Князь понимал, что особенно строгого наказания ждать от отца не стоит: ни опалы, ни, тем более, казни. Но едва он представлял жёсткое, словно из дуба вырезанное лицо отца, бритое, со сведёнными густыми бровями, серо-стальные глаза, плотно сжатые губы с подковой светлых усов — и страх вновь против воли медленно и противно закрадывался в душу, отдавал слабостью в колени.

Вспоминался долгий путь от Тьмуторокани — на море как раз грянули первые осенние бури, и Глебовы лодьи отнесло к северу, в устье Дона. Пришлось идти вверх по Дону, а после — горой до самой Северской земли.

Насмотрелся Глеб Святославич…

Отец встретил Глеба в Путивле, у самой степной межи Северского княжества. Подъехали, спешились, внимательно, безотрывно глядя друг на друга. Потом вдруг единовременно, рывком обнялись.

И тогда противный страх вмиг прошёл. Прошёл тогда, когда Глеб увидел в глазах отца не гнев, не злость даже, а единственно облегчение — что сын невережоным добрался до отчей земли.

После сидели в тёплом покое путивльского крома, пили мёды. За стеной, в гридне, шумели дружины обоих князей.

— Рать соберём завтра же! — горячился Святослав, откидывая со лба длинный чупрун, отпущенный по памяти того ещё, древлего Святослава. Хотя и то сказать — какой он древлий — ста лет не прошло с того, как погиб. — Вестонош я уже разослал, с завтрева дружины боярские подходить будут. Много рати у него, сыне?

— Не особенно, — задумчиво отозвался Глеб. Он отцовой уверенности не разделял. — Сотен пять будет, должно быть…

— Всего-то, — отец усмехнулся. — Тысячу кметей выставим, не меньше, не устоять против нас Ростиславу.

— Тут другое, отче, — Глеб невольно поморщился. — Дружины-то у него немного, то верно, только…

— Что? — веселье черниговского князя вмиг куда-то исчезло, скрылось. Глеб невольно вздрогнул от острого отцова взгляда.

— Тьмутороканская господа вся за него, это первое, — начал перечислять Глеб. — И Колояр Добрынич, и иные прочие — все.

— Так, — медленно темнея ликом, с каменной тяжестью уронил Святослав.

— Он там Великую Тьмуторокань создать мнит, — мотнул головой Глеб. Коротко, в нескольких словах, он рассказал о, что говорили ему в Тьмуторокани и князь Ростислав, и тысяцкий Колояр.

— Вон как, — недобро протянул отец, вмиг всё поняв. Глеб заподозрил даже, что у черниговского князя и у самого была подобная задумка, да только которы со старшим и младшим братьями мешали. Не для того ли он меня на Тьмуторокань и всадил, — подумалось вдруг.