Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев - Виктор Некрас

— Не надо никого наказывать, — сказал вдруг сын, глядя на княгиню исподлобья. — Они не виноваты…

Ланка вдруг рассмеялась — весь гнев пропал невесть куда, до того потешен был насупленный Рюрик.

— Ладно, соколёнок мой, не буду, — она вновь погладила сына по голове.

— Да, — вспомнил он. — Я чего к тебе шёл-то? Там посол из Киева приехал…

— Так чего же ты молчал-то столько времени, шалопут? — всплеснула руками княгиня. — Где он сейчас?

— В гридне, — ответил мальчишка, весело улыбаясь. — С ним сейчас дядька Кравец говорит…

У княгини невольно сузились глаза. Тысяцкий Владимира слишком много власти в руках имеет, а это плохо. Эвон, даже княгиню не созвал, как посол приехал…

Но тут в отворённой двери возник теремной вестоноша:

— Матушка-княгиня, тысяцкий просит в гридницу спуститься.

— Иду, — чуть помягчев, ответила Ланка. Тысяцкий всё-таки её позвал. Просто сын успел раньше вестоноши.

Киевский посол был молод — лет двадцать, не более. Да и послом-то его назвать было бы слишком громко, преувеличил Рюрик — гонец, скорее. Княгиня изо всех сил сдерживала себя, чтоб не улыбнуться, но видимо, глаза её всё же выдали — гонец встретился с ней взглядом и вдруг вспыхнул совсем по-мальчишечьи, залился краской. Ланка невольно отвела глаза.

— Великий князь Изяслав Ярославич желает видеть, княгиня, твоего мужа, — чуть дрогнувшим голосом сказал гонец. Ланка недоумённо поглядела на него, потом на тысяцкого — чуть кряжеватого чернявого боярина Кравца.

— Послание что, именно ко мне? — звонко спросила она, и гонцу ясно послышался в голосе княгини гнев. Киянин начал медленно мучительно бледнеть, на лоб высыпал холодный пот.

Но Кравец тут же поспешил ему на помощь.

— Нет, княгиня, — прогудел он в бороду. — То к самому князю послание, к Ростиславу Владимиричу. А раз нет его…

— То есть, ты, воевода, уже оповестил посланника, что князя нет, — всё так же звонко и мелодично уточнила княгиня, на сей раз её синие глаза резали пополам уже не гонца, самого тысяцкого. Его лоб покрылся испариной, стойно мальчишке-гонцу, но маститого боярина смутить было трудно. Да и княжьи дела ему — побоку, он вечем ставлен, перед ним и отвечает, он с любым князем в городе проживёт.

— Оповестил, княгиня-матушка, — согласно кивнул Кравец.

Не дожидаясь меня! — взъярилась княгиня в глубине души, но внешне только скромно опустила глаза. — Добро же!

— Тогда не понимаю, при чём здесь я, — сказала как можно более равнодушно, разглядывая собственные ногти, и всем своим видом показывая, что чуть расслоившийся кончик ногтя на мизинце её волнует гораздо больше, нежели послание какого-то там киевского князя, хоть и великого. Равно как и самоуправство тысяцкого. Хотя, тысяцкий-то как раз в своём праве — когда князя в городе нет — городом тысяцкий правит. Да и при князе то — князь правит княжеством, всей волостью, землёй, а городом — тысяцкий.

Так что зря она злится на Кравца.

Ланка закусила губу — незаметно, опустив голову.

— Но тогда… — сказал гонец, набрал воздуха в грудь и договорил. — Тогда великий князь Изяслав Ярославич хочет знать, где находится твой муж.

Оп! А вот это уже что-то новое. Проболтался гонец.

Раз уж такие речи пошли, стало быть, гонец, которому не по чину требовать отчёта от князей, получил хорошее наставление от своего господина. От великого князя, Изяслава Ярославича. А значит, ТАМ, в Киеве, уже знают, что Ростислава во Владимире нет. Донёс кто-то, стало быть.

Ланка вздохнула и подняла голову, заставив маленькую, едва заметную слезинку, показаться в уголке правого глаза. Показывать слёзы благородных девиц во всех семьях Ойкумены учат мало не с колыбели. Да что там, в благородных — любая женщина в совершенстве умеет это с тех пор, как впервые осознаёт, что может нравиться мужчинам. Как-то само собой получается.

— Мой муж — сам себе голова, — пожала плечами княгиня. — Уехал куда-то. По своим делам, княжьим, верно.

А вот это напрасно, про княжьи-то дела, — подумалось вдруг. Мало ли как ОНИ поймут? Но сказанного не воротишь. Да и толку-то скрываться — Ростислав небось уже в Диком Поле, скоро и до самой Тьмуторокани доберётся. Тогда — все узнают. А так… ну что ОНИ смогут сделать — дозоры выставить, на порогах, да в Олешье. Так и то — поздно уже.

Должно быть, что-то из её мыслей вновь отразилось на лице — плоховато владела собой волынская княгиня. А гонец, невзирая на молодость, попался проницательный.

— Ин ладно, — он решительно встал.

— Да ты постой, — Ланка добавила в голос елея. — Поснидай хоть с пути-то дальнего…

— Недосуг, — отверг гонец. — Поскачу тогда обратно в Киев, так великому князю и доложу.

В его голосе вдруг прорезалось что-то угрожающее, и княгиня поняла, что всё, что на только что подумала, чем себя накрутила — не пустые домыслы. В Киеве и впрямь что-то знают.

Воротясь к себе, княгиня уже не подошла к окну — на солнце наползла туча, слышалось отдалённое громыхание, хоть Ильин день давно минул, и грозам быть вроде как не время. Ланка раздражённо зыркнула в сторону окна, схватила со столика колокольчик, позвонила, и велел заглянувшей служанке:

— Окно затвори.

Сама же села, почти упала в любимое греческое кресло, прижала руку ко лбу. Невесть с чего вдруг разболелась голова.

Муж не захотел взять её с собой. Отговорился тем, то на неё город оставляет (будто мало тысяцкого Кравца! — раздражённо подумала Ланка), а больше того — трудностью пути да опасностями. Как будто тут, во Владимире, безопасно! У самого-то Киева под боком! Если что — и рать от батюшки не поспеет в помощь! До Буды-то почти вдвое дальше, чем до Киева, если что, а ещё и Горбы на пути…

Ланка вдруг поняла, что её охватывает страх, недостойный дочери её отца и жены её мужа. А ну-ка! Угорские княжны не плачут!

И тут же укорила себя прямо-таки в мужней манере (даже оглянулась невольно — так и помстилось, что за плечом Ростислав стоит и глядит на неё насмешливо). — Не о том думаешь, княгиня!

Правильно Ростислав не взял её с собой. Пока она и дети здесь, во Владимире, Волынь из воли Ростислава не выйдет. А если рать из Киева на них тронется, так им и с батюшковой помощью не удержать было бы Волыни-то, будь даже король Бэла жив. Тогда одно — бежать. В Эстергом. А пронесёт господь беду — так в Тьмуторокань ехать к Ростиславу, не иначе.

Господь? Пронесёт?

Ланка невольно замерла, глядя перед собой остановившимися глазами. Но видела не браную скатерть на столе, а суровое, с пронзительным взглядом лицо полоцкого князя. Ледяные синие глаза, словно стылая вода северных озёр, длинные тёмно-русые волосы, длинные усы, теряющиеся в бороде. Княгиню словно обдало холодом.