Жизнь Микеланджело - Ромен Роллан

— говорит он в другом месте Кавальери[237].

Этим слишком пламенным стихам «нежный возлюбленный господин»[238]Кавальери противополагал свою благоСклонную и спокойную холодность[239]. В глубине душй преувеличивания этой дружбы его смущали. Микеланджело извинялся за это:

Не гневайся, что так тебя люблю я:Ты лучшим представляешься мне чудом[240], —Одна душа к другой так воспылала.Чему учусь, красот твоих взыскуя,Зло понимается обычным людом.Понять кто хочет, пусть умрет сначала[241].

И действительно, эта страсть к красоте ничем не оскорбляет нравственности[242]. Но сфинкс этой пламенной, смутной[243]и, несмотря ни на что, целомудренной любви все же оставляет беспокойное и бредовое впечатление.

Эти болезненные привязанности — отчаянная попытка опровергнуть небытие его жизни и создать любовь, по которой он. изголодался, — к счастью сменила ясная дружба женщины, которая смогла понять этого старого ребенка, одинокого, потерянного в этом мире, и сумела влить в его истерзанную душу немного спокойствия, доверия и разума, меланхолического приятия жизни и смерти.

В 1533 и 1534 годах[244]привязанность Микеланджело к Кавальери достигла своей высшей точки. В 1535 году началось его знакомство с Витторией Колонна.

Она родилась в 1492 году. Отец «ее был Фабрицио Колонна, синьор Пальяно, князь Тальякоццо. Мать ее, Агнесса да Монтефельтро, была дочерью великого Федериго, князя Урбинского. Род ее был из благороднейших в Италии, одним из тех, в которых лучше всего воплотился лучезарный дух Возрождения. Семнадцати лет она вышла замуж за маркиза Пескара, Ферранте Франческо д’Авалос, великого полководца, победителя при Павии. Она любила его; он ее не любил нисколько. Она не была красивой[245]. Известные нам медали с ее портретом изображают мужественные, волевые и немного резкие черты: высокий лоб, длинный и прямой нос, короткая и суровая верхняя губа, нижняя губа слетка выпячивается, рот сжат, подбородок выдается[246]

Филонико Аликарнассео, знавший ее и написавший ее биографию, несмотря на почтительность выражений, употребляемых им, дает понять, что она была некрасива: «Выйдя замуж за маркиза Пескара, — говорит он, — она прилежно стала развивать свод духовные способности; ибо, не обладая большою красотою, она украсила себя образованием, чтобы обеспечить себе бессмертную красоту, которая не преходит, как та, другая». Она была до страстности. интеллектуальна. В одном из своих сонетов она сама говорит, что «грубые чувства, бессильные создать гармонию, производимую чистою любовью благородных душ, никогда не пробуждали в ней ни наслаждения, ни страдания… Ясное пламя, — прибавляет она, — возносит мое сердце на такую высоту, что низкие мысли оскорбляют его». Ни с какой стороны она не создана была, чтобы быть любимой блестящим и чувственным Пескара; но, по нелогичности любви, она создана была, чтобы любить его и претерпевать от этого страдания.

Она, действительно, жестоко страдала от измен своего мужа, который обманывал ее в собственном же доме, на глазах у всего Неаполя. Тем не менее, когда в 1525 году он умер, она не могла утешиться. Она нашла себе прибежище в религии, и в поэзии. Она вела затворническую жизнь в Риме, потом в Неаполе[247], сначала не отказываясь от мирских мыслей: она искала уединения лишь для того, чтобы погрузиться d воспоминания о своей любви, которую она воспела в стихах. Она поддерживала отношения со всеми великими писателями Италии. с Садолетом, Бембо, Кастильоне, который вручил ей рукопись своего «Cortegiano» («Придворный»), с Ариосто, прославившим ее в своем «Неистовом Роланде», с Паоло Джовио, Бернардо Тассо, Лодовико Дольче. Начиная с 1530 года, ее сонеты распространились по всей Италии и доставили ей несравненную славу среди современных ей женщин. Удалившись на Искию, она неустанно воспевала свою преображенную любовь в уединении прекрасного острова, окруженная гармоническим морем.

Но, начиная с 1 534 года, религия всецело ее захватила.

Ею овладел дух католической реформы, религиозное свободомыслие, которое, избегая раскола, стремилось тогда возродить церковь. Неизвестно, знала ли она в Неаполе Хуана Вальдеса, но она была потрясена проповедями Бернардино Окино Сьеннского[248]; она была дружна с Пьетро Карнесекки[249], с Джиберти, с Садолетом, с благородным Реджинальдом Полем и с самым крупным из эт, их прелатов — реформаторов, которые в 1536 году образовали Collegium de emendandâ Ecclesia[250], — с кардиналом Гаспаро Контарини[251], который тщетно пытался установить во время Регенбургского собора единомыслие с протестантами и который имел смелость написать следующие мощные слова[252]:

«Закон Христов есть закон свободы… Нельзя назвать управлением такой строй, при котором правила устанавливаются волею одного человека, по природе своей склонного к злу и руководимого бесчисленными страстями. Нет!: Всякое главенство есть главенство разума. Предметом своим оно имеет приведение правильными путями тех, кто ему подчинен, к правильной их цели — счастью. Главенство папы есть также главенство разума. Папа должен знать, что главенство его простирается над людьми свободными Он не должен Повелевать, запрещать или разрешать по своему произволу, но исключительно согласно правилам разума, согласно божественным заповедям и согласно правилу Любви, — правилу, приводящему все к богу и к общему благу».

Виттория была одной из самых восторженных душ в этой небольшой идеалистической группе, в которой соединялись люди с наиболее чистой совестью в Италии. Она вела переписку с Рене Феррарской и с Маргаритой Наваррской; и Пьр — Паоло Верджерио, перешедший впоследствии в протестантство, называл ее «одним из светочей истины». Но когда началось движение контрреформации, руководимое безжалостным Караффой[253], на нее напало смер тельное сомнение. Душа у нее, как и у Микеланджело, была страстной, но слабой; ей необходимо было верить, она не в силах была противостоять авторитету церкви. «Она не переставала мучить себя постами, власяницами, пока на костях оставалось мясо»[254]. Друг ее, кардинал Поль[255], вернул ей спокойствие, принудив ее к подчинению, заставив смириться гордыню разума и забыть себя в боге. Она исполнила это с опьянением самопожертвования… Если бы она принесла в жертву только одну себя! Но вместе с собою она пожертвовала, и всеми своими друзьями; она отреклась от Окино, писания которото она передала римской инквизиции; подобно Микеланджело, эта великая душа была сломлена страхом. Она топила угрызения своей совести в безотрадном мистицизме: