Все против попаданки (СИ) - Брэйн Даниэль

Белье я рассчитывала выцепить из постиранного — да, чужого. Почему-то мне казалось, что там должно быть немало брака, того, что невозможно уже отстирать от пятен и что хозяева все равно выбросят или отдадут прислуге. Прислуга перетопчется, ухмыльнулась я, во все времена эти ушлые приживалы донашивали дорогущую одежду и ели с барского стола. Разве что драгоценности и лошадь — то, что отличало слуг из богатых домов от их хозяев.

Я сходила в душ. В то, что здесь было вместо душа: не то ванная комната, не то небольшая натопленная банька с огромными бочками с горячей водой, такой же ароматной, как и в моем умывальнике. К моему великому огорчению, когда я туда зашла, сестра Аннунциата как раз выходила, а больше не было никого. Я упустила отличный шанс пооткровенничать с ней — но, конечно, такая возможность выпадет мне еще не однажды. И в одиночестве я наслаждалась мытьем, поливая голову и тело пахнущей чем-то похожим на лаванду теплой водой. 

Кто-то, скорее всего, тоже насельницы, обеспечивает наш монашеский быт. И вот странно: у нас чистота, уют, приятные запахи. У них — грязь, вонь, убогое бытье, которое они не стремятся сделать лучше, видя прямо под носом другой пример и больше того — создавая его своими руками.

Люди — такая загадка, но я никогда не понимала людей.

Я начала с главного — и с самого простого, поняла я, когда, уже раздевшись и приготовившись ко сну, смотрела в святой сад. Там было зловещее спокойствие — так мне показалось.

Затишье перед грозой.

Глава двенадцатая

На следующий день была торжественная служба — что-то вроде нашего престольного праздника, это я поняла по тому, что после утренней молитвы монахини принялись украшать церковь. Из святого сада принесли цветы, что-то благоухало, горели свечи и камни — ярче, чем обычно, везде были ленты с колокольчиками и постелили синие, расшитые серебряными цветами покрывала.

Это был мой шанс — хотя я не подозревала, что мне так скоро придется разговаривать с потенциальными жертвователями, но пока я инспектировала чадолюбивый кров — особенно еду — и столовую насельниц, придумывала фразы поэффектнее.

Это не суд. В суде безразлично, как красиво ты поешь, если к своим словам не приложишь кучу документов. У меня в практике был развод, где представитель истца разорялся, какая стерва была жена, как у нее было грязно в доме, как она не ухаживала за собой, а в конце концов еще и изменила. По мне, так ответчица была умничкой и трудяжкой, владела несколькими торговыми точками — но она была умница вдвойне, поэтому по всем бумагам этими торговыми точками владела ее мать, индивидуальный предприниматель, а ответчица была просто «старшим мерчендайзером». Как представитель истца ни стремился выбить слезу у судьи, как ни доказывал, что жене ни черта не причитается, судья вздохнул и решил все как положено по закону: имущество поровну. Да и в уголовном процессе всем, по большому счету, плевать, что толкнуло тебя на путь преступления. Хоть «несчастная любовь», хоть «нищета проклятая». Закон сие в смягчающих обстоятельствах не чтит, пой не пой…

А здесь мне придется вывернуться наизнанку. Петь соловьем и расцвечивать хвост павлином. На меня будут смотреть унылые постные рожи, которые ни гроша не собираются отдавать. 

Сестра Аннунциата лютовала. Пока она была на молитве, женщины успели повздорить, кто-то пролил рагу, и оно отвратительной лужей текло по полу. У четверых, в том числе и Лоринетты, были растрепаны космы и красовались царапины и синяки.

— Ах вы лахудры, да простит меня Милосердная за сквернословие под крышей святой! — завопила сестра Аннунциата, хватаясь за первую попавшуюся тряпку и щедро раздавая участницам драки шлепки. — Я не буду разбираться, кто из вас прав, все вон, а вы четверо — чтобы через четверть часа здесь все было чисто! А потом — в гладильную на три дня! И ночью — на молитву!

Задний двор, как мне подсказала память, представлял собой крытое пространство, где кающиеся стояли на камнях перед изображением Милосердной и перечисляли свои грехи. Крытый — потому что нельзя было оставлять двор без крыши, потому что гарпии…

Опасные или же нет?

В воспитательный процесс сестры Аннунциаты я не вмешивалась. Она еще не успела ничего пригубить, поэтому рассержена была неподдельно.

— Видит Лучезарная, — ворчала она, когда мы с ней возвращались в храм, — чем больше лупишь их, тем они послушнее. А все почему? Привыкли. С детства получали только тычки, но попробуйте с ними хоть раз по-хорошему. Онорию помните?

Я не помнила, но услышать о ней успела, и мне было очень интересно, что с ней не так.

— Извернулась, мерзавка, втерлась в доверие, а потом совратила плотника, что ворота в святой сад чинил.

— В святом саду? — ужаснулась я совсем не притворно и сама себе удивилась. Вот это очнулась сестра Шанталь, и подобное богохульство ее шокировало.

— Да ну, сестра, скажете тоже, — отмахнулась сестра Аннунциата. — В сад же мы, сестры, смотрим постоянно. Но и свечку никто не держал. А уж накровила-то, накровила! И знаете что? Эта мерзавка кровь с мяса набрала и… — Сестра Аннунциата остановилась, вопросительно на меня посмотрела. — Ох, как я была зла, да простит меня Милосердная.

— Их никто не держит, — проговорила я задумчиво. — Им не нравится — большинству. Довольны лишь Жюстина и Консуэло, но им за стенами святыми досталось. Почему они не уходят?

Отличный вопрос. Наверное, те, кого продали, уйти просто так не могут, но и монастырь не охраняется. Ночью не убежать потому, что злобствуют твари, днем увидят и поднимут крик. Остальные женщины, которым достаточно однажды сказать, что с них всего этого хватит?

Сестра Аннунциата захлопала глазами.

— Не уходят?.. О чем вы, сестра?

— Они предпочитают притвориться, что в тяжести, например, как это сделала Онория, как пыталась сделать Лоринетта. Допустим, — кивнула я. — Почему они просто так не уйдут, без всяких ухищрений? Они же свободные.

Лоринетта сказала — лучше падшей, чем отсюда в мир, и я не понимала причины. Возможно, кого-то сочтут преступницей и беглянкой, кого-то будут искать, но не всех?

— Так ослушание же, сестра, — все так же озадаченно произнесла сестра Аннунциата и пожевала губами, а я покачала головой и пошла в церковь.

Если сестра Аннунциата поняла меня верно, а я — ее, то все дело в том, что все эти женщины ощущают над собой чью-то власть. И одно дело, когда как бродяжку тебя ловит стража — полиция, другое — когда отправляет в приют родственник или влиятельный человек, потому что так хочет. Вышла из стен приюта — считай что пошла наперекор, какое имела право?

Бьют — сама виновата, обесчестили — сама виновата, оказалась в клубах удушающего жаркого пара — сама виновата, сбежала — виновата втройне. Мешала кому-то — сама виновата, побиралась — и так далее. Указали на место — терпи, а лучше будь благодарна, и не смей возражать и менять что-то так, чтобы тебе было лучше.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Что нового? Ничего. Вышла замуж — терпи… А ведь это писали по скоростному 4G в продвинутом мессенджере, установленном на смартфон последней модели. Прогресс несся со скоростью света, люди грелись в лучах вековой закоснелости, высовывая изредка нос, чтобы обличить человека, не соответствующего их понятиям о правильности.

Но: мало того, что женщины ощущают над собой эту власть. Без этой власти они не могут, как без воздуха, как без воды. Мне казалось подобное аллегорией или политической манипуляцией. Вышло, что нет?

— Зло в нас самих, — начал праздничную проповедь отец Андрис. — Нет зла ни в небе, ни в лесу, ни в воде. Не творила Милосердная зло, и помните это.

Да, усмехнулась я, у тварей простая программа: есть, спать, размножаться. Пищевая цепочка, обустройство гнезда, защита потомства. И без нужды ни одна тварь не возьмет себе больше, чем нужно.

Отец Андрис говорил о нападении тварей, и я, слегка отвернувшись в тень, чтобы никто не заметил, как мрачнеет мое лицо, думала, что у него есть причина. Напрямую спросить я не могла — не сейчас, но после — непременно, — но мне казалось, что он подозревает: не тварь совершила все нападения. Может, это касалось не этого раза, может, что-то подобное было и раньше, но священник предостерегал — это было очевидно.