Окольные пути - Франсуаза Саган

Менингу поднял глаза на суповую миску, захныкал и отпустил Брюно, который не преминул воспользоваться этим и соскользнул со стула на пол; дурачок поднял его, взвалил на плечи, как мешок, и под негодующими взорами парижан вышел, не попрощавшись. Ужинающие молчали, пока Арлет оделяла каждого кусочком прекрасного душистого сыра бри. Она же и нарушила молчание.

– Ну уж нет! Может, ему еще и сыра подавай? – возмущенно бросила она.

Эта безумная мысль заставила всех присутствующих расхохотаться.

– Может быть, вы считаете, что я все же слишком сурова! – продолжала она, внезапно задумавшись. – Отказать человеку в куске хлеба!.. В полдень вашему другу…

Всеобщее возмущение прервало эти угрызения совести в духе Достоевского. Из уст ее гостей вырвался целый поток весьма оригинальных сентенций типа «чтобы получить, нужно заработать», «кто рано встает, тому бог подает», «ничего не получает тот, кто этого не заслуживает» и так далее и так далее, вперемежку с многочисленными «стоит только…», «надо было лишь…». Забыв о своих тревогах благодаря чисто физиологическому чувству голода, парижане предались радостям пищеварения и поэтому старались изо всех сил успокоить трогательные нравственные терзания их подруги. Тем более что хотя они и старались не смотреть на стол, но все равно чувствовали, что посередине его лежит лишний кусок бри. Поэтому каждый из них старался отвлечь мысли Арлет от бесплодных терзаний и вернуть их к более простым и приятным вещам.

Тем не менее за прошедший день горожане усвоили вполне определенную мораль: «Лень должна быть наказана». И Диана пустилась в рассказ о том, как Джон Рокфеллер потерял три четверти своей империи из-за того, что не вовремя приехал на биржу. Люс пожаловалась на то, как от нее уплыл великолепный бело-голубой бриллиант, потому что ее муж час ждал у Картье, когда она решится на покупку, и в конце концов отказал ей. Разговор затухал, а Лоик так и не мог вспомнить никакого отрицательного примера праздности. Чувствовалось, что Мемлинг уже готова бросить фатальное: «Ладно! Давайте! По постелям!» – и это положит конец всяким мечтаниям о бри, но вдруг Лоик неловко выступил с инициативой. Он встал:

– Мадам Анри… извините, Арлет! Хотите, я спущусь в подвал и принесу немного вина из бочки? Морис днем показал мне…

– Правда, очень пить хочется! – сказал вышеупомянутый Морис: он устало развалился на стуле, с трудом поднимая томный взгляд.

– Это очень любезно с вашей стороны, мсье Лоик! Возьмите литровую бутылку! Только подождите, пока малышка отмоет ее!..

И Люс Адер, жена банкира, бросилась со всех ног к раковине, схватив ерш для мытья бутылок.

Немного позже, когда Лоик разливал по стаканам прохладное вино, Диана начала:

– Вы знаете, Арлет, это вино восхитительно! Оно прекрасно! Какая свежесть! А букет! Это вино услаждает нёбо, а не горло! Такое бывает нечасто…

– Неплохое вино, – согласилась Арлет, – тридцать девятый год вообще был неплохим…

– Особенно с этим сыром! Он придает вину непостижимый букет! Одно оттеняет другое!

Арлет одобрительно кивнула, не делая, однако, ни малейшего движения, чтобы проверить истинность суждений о сыре. Душу Дианы охватило отчаяние. Что же случилось с ней в этом доме? Она не только была постоянно голодна, и все, что она ела, казалось ей потрясающе вкусным, но она также чувствовала, что эта болезненная мания охватила и всех ее друзей. (Она понимала, что и Люс, и Лоик готовы вступить в бой с вилками наперевес за кусок сыра, если она предпримет хоть малейшее поползновение, чтобы овладеть им.) И все же она никогда не смирялась с обстоятельствами.

– Какие пироги вы будете завтра готовить, дорогая Арлет? Песочные или слоеные? И подумать только, что уже через три месяца, а возможно, и раньше, я отведаю в Вене знаменитый торт Захера! Ах уж эти немцы, а особенно этот их Гитлер, этот клоун, который уже представлял себя в Елисейском дворце! Ах нет, есть еще над чем посмеяться в этой жизни, ха, ха, ха!

Откинув назад голову с растрепанными рыжеватыми волосами – следствие того, что за сутки, проведенные в деревне, к ним не прикасался гребень, – она разразилась резким, отрывистым смехом, так могла смеяться Елизавета Английская в день казни Марии Стюарт (однако этот смех не слишком соответствовал размышлениям о шоколадном торте, пусть даже от Захера). На глазах своих встревоженных друзей Диана внезапно уронила голову на согнутую левую руку и, разразившись истерическим хохотом, не глядя протянула правую руку к сыру, придвинув его к своей тарелке. Оттого что сыр оказался так близко, она расхохоталась еще громче, а потом стыдливо закрыла лицо руками, выглянув лишь на мгновение, что и позволило ей на ощупь отрезать большой кусок сыра и небрежно бросить его к себе на тарелку. Держась за бока и все еще изображая беспамятство и веселое изумление перед странностями судьбы, она снова подвинула уменьшенный кусок сыра к центру стола. Чтобы пуще подчеркнуть невинность своего жеста, внезапное ослепление, которое и заставило ее так поступить, Диана в течение двух минут постукивала по своей добыче ножом, за это время ее переливчатый смех понемногу стих, и она предстала перед своими друзьями с ненакрашенным лицом, задыхающаяся, но торжествующая.

– Ах, извините, – сказала она, обращаясь к сотрапезникам под председательством Арлет-Мемлинг, – извините! Я умираю! Не знаю, что говорю, что делаю! Ах, боже мой, как же полезно бывает посмеяться! – цинично добавила она, серьезно и спокойно принимаясь за бри, положив добрый кусок на внушительный ломоть хлеба, который, судя по размеру, был приготовлен заранее.

Кто успокоился, кто пришел в бешенство, но каждый счел нужным спросить у Дианы, в чем причина ее веселья, на что она жеманно ответила: «Ни в чем!» Только Лоик позволил себе высказать единственно верный комментарий, лестный, хотя весьма краткий.

– Снимаю шляпу! – сказал он с таким восхищением, что на щеках Дианы запылал румянец, вызванный то ли удовольствием от вкушаемого сыра, то ли от одержанной победы.

Мемлинг встала, как будто ничего и не произошло, во всяком случае ничего, достойного ее внимания. Каждый торопился ускользнуть в свою спальню, кроме случайно задержавшейся Дианы, которая принялась по три раза пожимать руку Морису, Люс, Лоику, Мемлинг, как будто ее только что возвели в сан епископа и она принимала заслуженные поздравления. Она продолжала смеяться, обещая хозяйке дома помочь ей завтра в ее светских обязанностях.

– А сколько нас может быть завтра на этом обеде, дорогая Арлет?

Это «может» раздосадовало Арлет, и она расставила все по своим местам:

– Будем все мы плюс соседи Фаберы со своим сыном, то есть еще три человека, плюс кузены Анри, еще двое, может, трое, если они притащат с собой своего батрака. С нами вместе получается четырнадцать! Если нас окажется тринадцать, посадим за стол папашу. Кое-кто боится этого числа, – прибавила Мемлинг, грубо рассмеявшись неизвестно почему.

От этого смеха заледенела кровь у всей маленькой компании, которую привела в веселое расположение духа перспектива идти спать. Но Диана быстро встряхнулась. Движимая сладостью успеха и признания, она, словно тощий воздушный шар-монгольфьер, доплыла до своей комнаты, где рухнула на кровать и захрапела, не успев даже пожелать спокойной ночи бедной Люс. А та, безмерно утомленная всевозможными бесконечными заботами, должна была еще снимать с нее костюм винно-красного цвета, который был утыкан кнопками и напоминал минное поле. Чтобы выполнить эту последнюю за день работу, молодой женщине пришлось призвать на помощь всю ее доброту или долготерпение, потому что во время знаменитого налета на сыр ее охватил порыв ярости. Отдавая должное изобретательности и храбрости Дианы, Люс не согласилась с таким разделом добычи, ведь весь день ее терзало незнакомое доселе неотвязное чувство голода. Этим вечером она превратилась в волчицу, наблюдавшую, как бри скрывается в пасти Дианы. Как бы то ни было, надо было дожидаться завтрашнего обеда.

Голодная, разбитая усталостью Люс скользнула в кровать, заняв крошечное, неудобное место, оставленное ей Дианой, и моментально заснула. Ведь несмотря на то, что настоящее представлялось ей лучезарным и восхитительным, она не строила никаких планов на будущее, впрочем, она никогда их не строила, даже если настоящее было неприятным. Люс принадлежала к тому редкому типу женщин, которые живут одним днем, а такое нечасто встречается и среди мужчин.

Что касается Лоика, то он не смирился с перспективой провести ночь рядом с этой странной парочкой на одной подушке или матрасе, поэтому отправился спать на сеновал. Совсем в духе романов для бойскаутов, которые он, должно быть, читал в нежном возрасте и абсолютно ничего из них не запомнил.

7

На следующее утро, закукарекав лишь немногим ранее часа, назначенного для завтрака, петух семейства Анри проявил, по мысли Лоика, сострадание и здравый смысл, что редко встречается у представителей отряда куриных. Все собрались в большой комнате: со стороны Анри присутствовали – Мемлинг, как всегда в черном фартуке, и ее сын Морис, опирающийся на узловатую палку, в новой нижней рубашке, его раненая нога была забинтована чистым бинтом; Париж представляли – Диана Лессинг в брюках в черно-белую клетку на бретельках поверх строгой блузки из черного шелка; такой наряд мог бы утяжелить фигуру любой сборщицы урожая. Люс снова выбрала молодежную блузку в цветочек, заправив ее в юбку, состоящую из трех частей, которую было так же легко расстегнуть, как и застегнуть. Лоик же нарядился в великолепную рубашку от Лакоста в бело-голубую полоску и брюки голубого цвета, в таком наряде не стыдно было бы показаться и на капитанском мостике.