1993 - Сергей Шаргунов

– Ну, когда-нибудь…

– На выходных?

– Может быть…

– Я позвоню!

Назавтра он не звонил. Лена пила холодный чай, сидела, подперев голову, а сумерки сгущались не только за окнами, но и внутри нее. В темноте она нехотя встала, зажгла свет, и тут зазвонил телефон. Лена дернулась, пропустила один звонок, другой, прежнее сладкое ощущение зашевелилось… Третий звонок… На оконном стекле рассеянно мерцало отражение кухни.

– Слушаю, – сказала холодно.

Это была мачеха.

– Не звонил он мне, не звонил, оставь в покое Бога ради! – Лена швырнула трубку.

Мачеха перезвонила, заметался тревожный голосок. Лена подумала, что, пока Валя на линии, Виктор не может дозвониться, и наигранно-вежливым напряженным голосом попросила: “Извини меня… Я сейчас не могу”. Повесила трубку и подержала на ней руку, пока та не обрела человечье тепло. Погасила свет. Впотьмах влила в себя последний глоток холодного чая. Отправилась в ванную, оставила дверь открытой. Лежала в воде, то и дело заслоняла струю ногой, приподнимала голову, прислушивалась к телефону.

Виктор набрал ее на следующий вечер.

– Алло! Алло! Лена, привет! Я из автомата! У нас телефон поломался. Ты слышишь меня? – Гулкий удар. Удар. Еще. – Черт! Теперь таксофон барахлит!

– Я слышу!

– Мы идем? Завтра суббота!

– Идем! – в тон ему крикнула Лена.

– Зайти за тобой?

– Нет, я сама!

– Кинотеатр “Горизонт”. В пять вечера. Где встретимся? В метро? Это “Фрунзенская”!

– Ладно.

– В четыре в центре зала!

– Всё. Пока.

Лена корила себя за то, что сорвалась на птичий крик, а еще за то, что приехала раньше на двадцать минут. В отместку она встала не в центре зала, а в конце, у белой головы Фрунзе, благо на станции было пустынно.

Вскоре появился Виктор. Он судорожно крутил головой, потом заметил и, недоверчиво щурясь, подошел. Он был всё в том же костюме, но без галстука, ворот распахнут.

– Ты что, плохо видишь? – спросила она, делано рассмеявшись.

– Да не… Зрение сто процентов. А ты плохо? – участливо заглянул в глаза.

Она опять засмеялась и сморгнула:

– Не жалуюсь!

– Значит, нам всё равно, какой ряд. У нас восьмой. – Помахал билетами. – Утром ездил специально, покупал. Так, на всякий случай. Фильм называется… это… – он прочитал залпом: – “Девочка, хочешь сниматься в кино?” Не слышала? И я. До шестнадцати лет нельзя. А веселый там только “Усатый нянь”. Небось, смотрела?

– Куда ж я денусь!

Пришли рано и отправились в буфет. Лена колупала белый шарик мороженого – в светло-сиреневом платье, пахнущая терпко арабскими духами, волосы угольно блестят, собраны в пучок и перевязаны голубой ленточкой, в ушах серебряные сережки. Виктор смотрел на ее длинную сережку с молочно-голубой бирюзой и понимал, что влюблен. Он испытывал нежность к сережке. Это маленькое нежное ухо с розовеющей оттянутой мочкой было предназначено именно для этой сережки. И она, Лена, начиная с левой сережки, и далее вся, с ее смехом, блеском глаз, смуглостью, духами, голым, каким-то неожиданно грубым коленом, выбившимся из-под платья, и заканчивая правой сережкой, приводила его в полный восторг. Так бы и сидеть с ней, и не идти никуда, можно и без кино обойтись… Он отпил кофе, выдохнул, расстегнул пиджак:

– Работа у тебя тяжелая?

Лена посерьезнела:

– Вроде простое дело следить за теплом, а всё равно важно: если где не досмотришь – караул. Я сначала в домоуправлении работала. Гагаринским районом занималась. Мне любая котельная – родная. Иду мимо, о своем думаю, а сама смотрю, открыта ли форточка.

– Должна быть открыта?

– Еще бы! Иначе перегрев и котлы лопнут. Тьфу-тьфу-тьфу, пока всё в порядке.

– А что в Министерстве обороны делаешь?

– Служба тыла. Да те же котельные – только в воинских частях. Я с инспекциями езжу, уже пол-Союза повидала. Осматриваю, гляжу, хватает ли угля. В Иркутске была, в Чите. В Кяхте у пограничников. А твои какие достижения?

– Да я уже докладывал. Вчера к роддому ездили, сверяли чертеж, пришлось малость подправить… – начал Виктор, но осекся и длинным глотком допил кофе.

Он знал, что может страстно и назойливо рассказывать о любимом деле, и решил вовремя остановиться, чтобы не выглядеть полоумным.

– Часто ходишь в кино? – спросила Лена.

– Неа.

– А я без фильмов не могу. Всё детство проходила… И в театр, и на балет…

– И что больше любишь?

– Балет. А ты?

– Цирк, – сознался и покраснел.

– Почему?

– Там все-таки живое, звери там… И человек жизнью рискует – то ли с каната сорвется, то ли зверь на него нападет. Прихожу иногда и жду: вдруг кто взбесится. Обезьяна, или лошадь, или тигр… Сижу и жду. Наверное, такого зверя сразу подстрелят. Мне один циркач объяснил: у них за кулисами ружья с сонными пулями. А тебя-то, небось, только и развлекают…

– Что-о?

– Небось, вокруг так и вьются…

Они прошли в зал, где начался фильм про девочку-третьеклассницу, у которой мама, врач скорой помощи, разбилась в аварии при столкновении с грузовиком. Печальная девочка, горестный, ставший одиноким ее папа… Виктор зашмыгал носом. Лена украдкой посмотрела на него. Его лицо в отблесках киноленты странно кривилось, выпятилась нижняя губа. Он снова шмыгнул, вжался в кресло. Раздражение поднялось в ней, она смотрела на него пристально, но он этого не замечал. “Эй!” – шепнула. Он на мгновение повернулся, тяжелой рукой сгреб ее ручку. Лена выдернулась.

– Ты что? – спросил он вполголоса.

– Ты что – плачешь?

– Ерунда. Я поэтому кино и не люблю. Я не люблю, если грустное. – С каждой фразой он повышал голос.

– Тише ты, – прошептала Лена.

Он поискал глазами и снова схватил ее ручку. Лена пыталась освободиться, но он держал твердо, по-мужицки, и при этом как бы утешительно поглаживал пальцем.

– Пусти, – сказала она сердито.

– Тебе не нравится?

– Нет, мне не нравится.

– Замолчите, сейчас администрацию позову! – возмутилась женщина слева от Виктора.

Он разжал хватку, продолжили смотреть фильм, но оба уже не смотрели.

Виктор думал: “Во сглупил я, хрен его пойми, как надо… Теперь решила, что я ненормальный”.

Лена думала: “Ага, очередной типчик. Был уже один. Сначала руку ему дай, потом целовать полезет, потом лапаться, и дальше чего? А ничего. Надо их учить. Обиделся… Да ну его, психованный какой-то, слюнтяй. Наверно, больше никуда меня не позовет. Ну и пожалуйста”, – и тотчас ей стало грустно.

С полгода назад она рассталась с Костей.

…Всё началось накануне седьмого ноября. Лена возвращалась с работы, заглянула в магазин и с тяжелой сумкой подходила к дому, когда наперерез из мрака бросился кто-то, в свете фонаря отбрасывая хищную тень. Раньше она изредка сталкивалась – в лифте и на улице – с ним, жившим этажом выше, но они никогда не разговаривали. Обычно он был при овчарке, поджарой и серой. Сейчас он без слов выхватил у Лены сумку и прямо в лицо выдохнул облако пара, в котором смешались запахи животного здоровья и жестокой осени. Над губой темнела жирная полоса щетинистых усов. Черноплодные, навыкате глаза разглядывали озорно и цепко.

– Пошли помогу, – сказал, как приказал, и они поднялись к ней.

– Спасибо, – сказала Лена.

– Спасибо не красиво. Зачем ты всё дома киснешь? Работа – дом, работа – дом, я давно за тобой наблюдаю… – У него была бодрая скороговорка. – Пойдем подышим. С Радаром, что ли, погуляем.

Она почему-то легко подчинилась, уговаривая себя: а почему нет, интересный человек, да и гулять действительно полезно. Среди туманов и мрака, по скользкой листве, по грязным дорожкам она битый час выгуливала с ним его собаку. Этот Костя коротко отрапортовал о себе: был ее старше на десять лет, не женат, спортсмен, альпинист, по совместительству учитель физкультуры. Собака лаяла и оглядывалась, и Лене делалось не по себе.

– На! – он протянул поводок. – Боишься ее?

– Боюсь!

– Не бойся, кому говорят!

Теперь Лена бежала, поспевая за зверем, который рвался в стороны, больно вытягивая ей руку. Костя трусил рядом и разговаривал снисходительно и резко, как с ученицей:

– Парень у тебя есть, нет?

– Я на этот вопрос отвечать не хочу!

– Нету! – уверенно сказал он, присвистнул – собака оглянулась, поводок ослаб.

Вернулись к подъезду; он привязал собаку к облетающему тополю, сели на лавочку, где кем-то заботливо в несколько слоев была постелена газета.

– Замерзла? – обнял, сжал, потряс. – Чего дрожишь? Надо больше гулять и привыкнешь. Будешь со мной гулять?

– Буду, – сказала одеревенело.

Собака заухала густым раскатистым басом, дернулась раз, другой, отвязалась, подскочила, тяжело дыша.

– Привяжи ее, пожалуйста…

– Не бойся ты, – Костя нежно погладил Лену по скуле, шершавым пальцем провел по губам. – Надо тебя погреть. – Взял за затылок правой рукой, левой сильнее смял плечо и вдруг поцеловал, мокро и горячо.