Cтарый царь Махабхараты. Свобода выбора и судьбa в индийском эпосe - А. Ибрагимов

Дхритараштра вновь пытается убедить сына, что ему незачем завидовать Пандавам: «Управляя постоянно огромным наследственным царством, во всём благоденствующим, ты, о могучерукий, блистаешь, словно владыка богов на небе». Царь подчёркивает равенство положения Дурьйодханы и Юдхиштхиры (Мбх II, 50): «…Имея одинаковое с ним высокое происхождение и могущество… Успокойся совсем! Если же ты, о бык из рода Бхараты, домогаешься звания, приобретаемого совершением жертвоприношения, то пусть жрецы устроят для тебя великое жертвоприношение саптатанту». Словом, в голове царя полная мешанина. Но в то время, как Дхритараштра колеблется, Дурьйодхана непоколебим в своей вражде, основанной на зависти. Дело не в том, насколько он могуществен и богат – принц объясняет отцу, как ранее объяснил дяде, что не может быть счастлив, пока те, кого он считает своими соперниками, благоденствуют (Мбх II, 49): «После того, как я видел это богатство у сына Притхи… как можешь ты считать мою жизни счастливой, о потомок Бхараты?»

В конце концов старый царь уступает уговорам своего недостойного сына; при этом сказание подчёркивает, что Дхритараштра прекрасно сознаёт предосудительность своих действий и возможные последствия, но в качестве любвеобильного отца поддаётся давлению, так как желает угодить сыну, a, как слабый человек, вину перекладывает на принца (Мбх II, 51, 14): «Мне не нравятся слова, сказанные (сейчас) тобою. (Однако) что тебе приятно, то пусть будет сделано, о владыка людей! Потом ты будешь раскаиваться, что поступил согласно тем словам, ибо подобные речи в будущем не приведут к справедливости».

Недостойный сын престарелого отца

Старость эпического отца составляет благоприятный фон, на котором расцветают подвиги молодого героя, равно и безобразия молодого негодяя, особенно если юнец наследует высокое положение и привилегии отца. Вот что говорится в ВЗ о праведном судье Израиля священнике Илии: «Сыновья же Илии были люди молодые; они не знали Господа и долга священников… Илий же был весьма стар и слушал всё, как поступают сыновья его со всеми израильтянами… И сказал им: …для чего вы делаете такие дела? …Но они не слушали голоса отца своего…» (1 Цар 2, 12; 22–25). Разумеется, непокорность скверного сына немощному отцу – стандартный сюжетный мотив фольклора. (Иногда, впрочем, задиристый и непочтительный юнец вырастает великим героем, как Греттир одноимённой исландской саги. Правда, его несговорчивый нрав сохраняется и во взрослом состоянии и приводит его к гибели). Мотив непослушного сына приобретает дополнительный драматизм, если ему удаётся манипулировать любвеобильным отцом. Следует отметить, что вина необузданных отпрысков в сказании всегда падает на недостаточно строгих отцов. Праведному Илии Бог выносит суровый приговор: «Я накажу дом его навеки за ту вину, что он знал, как сыновья его нечествуют, и не обуздывал их…» (1 Цар 3, 13). В результате сыновья Илия гибнут от рук филистимлян, а престарелый судья Израиля умирает от потрясения (1 Цар 4, 11–18). Мотив дурных сыновей праведного отца, пользующихся его положением в недостойных целях, многократно повторяется в ВЗ: после Илия народ Израиля вместо его недостойных сыновей возглавляет его протеже пророк Самуил. «Когда же состарился Самуил, то поставил сыновей своих судьями над Израилем… Но сыновья его не ходили путями его, а уклонились в корысть и брали подарки, и судили превратно» (1 Цар 8, 1–3). Кстати, на примере Самуила, всегда готового стоять за правду, можно убедиться, что подчас даже праведный правитель благоволит своим отпрыскам и норовит передать им власть, какими бы порочными те ни были. Недостойные сыновья Самуила в наказание за нечестие лишаются верховной власти судей Израиля: по воле народа власть переходит к царю, то есть в результате переворота устанавливается новая для израильтян форма правления – монархия (1 Цар 8, 5). Интересно, что Самуил навсегда остался яростным обличителем царя Саула – не из ревности и не в отместку ли за утрату власти собственными сыновьями пророка? Ведь когда народ потребовал отстранить от власти его недостойных отпрысков, «не понравилось слово сие Самуилу». Пример истинной праведности старого правителя, пекущегося о благе подданных больше, чем о собственном отпрыске, находим в китайском сказании. Легендарный император Яо (XXIV в. до н. э.) после 70 лет блистательного правления отказался передать власть недостойному сыну и возвёл на трон добродетельного юношу Шуня.

Теперь можно выделить основные закономерности применения данного мотива в сказаниях. Прежде всего, сказание, видимо, для контраста склонно наделять праведного отца негодным сыном. Далее, даже праведник может быть осуждаем сказанием, если не справился с родительскими обязанностями, то есть вырастил нечестивого сына. Наказание при этом уготовано не только молодому нечестивцу, но и его незадачливому отцу. Наконец, даже праведник, если он облечён властью, не может не порадеть своему отпрыску, пусть и недостойному. Ситуация в Мбх несколько отклоняется от канонической: Дхритараштра, конечно, не злодей, но и не праведник, он больше напоминает живого человека с достоинствами и недостатками, чем обычный эпический отец, который либо бескомпромиссно благороден, как Илий, либо отвратительно коварен и жесток, как царь Колхиды Эет. Но если даже праведный старец проявляет слабость в отношении наследников, чего ждать от Дхритараштры, который, по собственным словам, является «мирским человеком»? B соответствии с реализмом образа любящего и слабого отца, и наказание Дхритараштры, при всём трагизме, лишено явных фольклорно-сказочных элементов, почти обыденно: несчастный старец теряет сыновей, которые гибнут в развязанной ими же кровопролитной войне (в противоположность такому «естественному» ходу событий, нечестивые сыновья Илия гибнут по явно выраженной воле Бога в войне с филистимлянами, в которой они лично не повинны).

4. Игра I

Игра в кости является не только сюжетным узлом всей эпопеи, но, пожалуй, и наиболее драматическим её событием: доблестные протагонисты сказания, только что достигшие вершины благополучия после долгих лет лишений, в одночасье лишаются всего достояния и социального статуса, а их враги торжествуют. Сказание представляет игру результатом интриг антагонистов благородных Пандавов, то есть несчастной случайностью, но это можно отнести на счёт позднейших трансформаций и переосмысления сюжета, призванных рационализировать непонятные детали древнего ритуала, сохранённые эпосом.

Американский переводчик и исследователь индийского эпоса Й.А.Б. ван Бёйтенен в своём комментарии к «Сабхапарве», ссылаясь на ведические тексты, указывает, что игра в кости являлась необходимой частью ведического ритуала раджасуя и следовала непосредственно за помазанием самраджи (J. A. B. van Buitenen, 1975, c. 27–28). [О ритуальной игре в кости, наряду с гонками колесниц и словесными поединками, говорит и Ф.Б.Я. Кёйпер (Ф.Б.Я. Кёйпер. Древний арийский словесный поединок, с. 65. //Труды по ведийской мифологии. М., 1986)]. Это предположение может объяснить особенности поведения основных участников (Юдхиштхиры, Дхритараштры, Дурьйодханы) и ряд обстоятельств игры. Прежде всего, обратим внимание на тo, как Дхритараштра инструктирует Видуру перед поездкой к Пандавам. Речь, очевидно, идёт не о приглашении или даже о вызове на состязание, слова царя звучат как приказ (Мбх II, 51, 20–21): «И тогда мудрый Дхритараштра, владыка людей, сказал своему главному советнику Видуре: „Отправившись (в столицу Пандавов), быстро доставь сюда по моему повелению царевича Юдхиштхиру. Явившись сюда вместе с братьями, пусть он посмотрит этот мой чудесный дворец собраний… И пусть в нём состоится дружеская игра в кости“». Старшинство Дхритараштры и неукоснительность исполнения его распоряжения подчёркнуты обращением к Юдхиштхире не как к царю, а как к царевичу.

Отметим загадочное поведение старшего Пандавы: аудитория уже достаточно знакома с «премудрым и самообузданным» сыном Кунти, не отступающим от нравственного закона, чтобы его внезапная приверженность азартной игре казалась по меньшей мере странной. Если же игра – необходимая часть ритуала, то поведение праведного царя получает объяснение. Юдхиштхира демонстрирует нежелание играть, Видура тревожится. О чём им беспокоиться, если царь Пандавов может ограничить свои ставки сундуком-другим с драгоценностями, стадом коров или парой деревень? Но вопрос о ставке даже не обсуждается: для всех участников действа очевидна ритуальная подоплёка игры, где ставкой может быть только царство.

Далее, когда Пандавы прибыли, и игра готова начаться, соперником Юдхиштхиры, как и можно ожидать, выступает Дурьйодхана, делающий ставку, но выставляющий в качестве своего заместителя-поединщика Шакуни (Мбх II, 53, 15): «Я предоставляю драгоценные камни и богатства… А играть за меня будет Шакуни, мой дядя по матери». Почему же вызвал Юдхиштхиру для игры не его поединщик Дурьйодхана, а старый царь? Возможно, как раз потому, что Дхритараштра выступает как глава рода Кауравов, а игра является необходимой частью ритуала раджасуя, важного для всего рода, и глава рода, естественно, оказывается распорядителем.