В городе древнем - Сергей Антонов

— Евгения Валентиновна в райкоме, — сообщил Степанову один из посетителей, ожидавший Галкину в районо.

Керосинка стояла на прежнем месте, в углу, свернутая постель лежала на шкафу… Все по-прежнему! На одной из полок шкафа, занятых бумагами и книгами, — маленькое зеркальце. Степанов представил, как Евгения Валентиновна смотрелась в него, прихорашивалась, и ему вдруг почему-то стало ее жалко.

Можно было бы самому наведаться в райисполком и узнать, какое решение принято насчет бережанской школы, а то и подтолкнуть дело. Но не будет ли это «партизанщиной»? Нет уж, пусть Галкина выясняет…

Степанов решил не ждать ее прихода и отправился к Владимиру Николаевичу.

В сарайчике они просидели несколько часов, составляя, как назвал старый учитель, «Единый список детей школьного возраста города Дебрянска». На случайных листках бумаги были перечислены Кати, Пети, Игори, Валерии, Маши, живущие на таких-то и таких-то улицах. Один листок был заполнен рукою Веры. Степанов сразу узнал ее почерк… Несколько — Владимиром Николаевичем… Некоторые листки — неизвестными Степанову людьми… Попадались и записки на обрывках газет: «Не забудьте Виктора Поташева, 10 лет, ул. Урицкого». Или просто: «Лена Бороздина, 8 лет, у Виденья». Виденьем в просторечии именовалась древняя, небольшая и очень простенькая церковь, по самые окна ушедшая в землю. От церкви остались теперь лишь глыбы камня, не растащенные на сооружение печей единственно потому, что и топором нельзя было вырубить из этих глыб ни единого кирпича. С раствором, приготовленным, видимо, на белке́, они слились в монолит…

Списки школьников надо было составить по классам. Никого не пропустить и не вписать дважды… Трудность заключалась в том, что одни дети занимались при немцах, другие нет, и получалось, что, допустим, в пятом классе окажутся и тринадцатилетние, и пятнадцатилетние…

Сначала Владимиру Николаевичу и Степанову повезло: в сарайчике, кроме них, никого не было. Потом пришла женщина, которая так бесцеремонно рассматривала молодого учителя при первом его появлении здесь.

На этот раз она поздоровалась, видимо получив от Владимира Николаевича необходимые сведения о новом человеке. С собой принесла небольшой мешочек.

— Два килограмма, — сказала женщина, показывая мешочек Владимиру Николаевичу.

— Очень хорошо, Елена Ивановна, — отозвался учитель и стал тереть рука об руку. Видно, чувствовал некоторую стесненность.

Елена Ивановна разделась, достала из-под койки ручную мельницу, поставила ее на стол, по-хозяйски потеснив бумаги.

Степанов впервые видел подобную самоделку. Взял в руки. В большой консервной банке были пробиты дырочки, остриями внутрь. В эту банку вставлена другая, диаметром чуть поменьше. В ней тоже пробиты дырочки, но остриями наружу. Эту банку можно было вращать с помощью деревянной ручки, и тогда зерно, если сыпать его между двух стенок, усеянных рваными, острыми жестяными зубчиками, будет перетираться в муку.

— Не видели еще? — Елена Ивановна кивнула на мельницу.

— Нет… — ответил Степанов.

— И слава богу!

Она отобрала у Степанова мельницу, насыпала из мешочка немного ржи и взялась за ручку: полкруга туда, полкруга обратно. Видимо, работа требовала немалых усилий. Елена Ивановна согнулась над мельницей. Несколько раз мельница вырывалась из левой руки…

— А говорил — хорошо просушенное! — упрекнула она кого-то. — Креста на людях нет! Оскудели душой!

— Может, — осторожно предложил Владимир Николаевич, — сами досушим?

Елена Ивановна махнула рукой:

— Ладно уж…

— Разрешите мне, — предложил Степанов свои услуги и встал.

Елена Ивановна посмотрела на него в упор и после паузы ответила:

— Попробуйте…

Молоть зерно было трудно. Одной рукой нужно крепко охватить банку, другой — крутить ручку. Перестараешься, начнешь крутить быстрее — и банка вырывается из ладони, грохочет по столу. Можно еще и зерно рассыпать…

— Потом забьется и не провернете, — заметила Степанову Елена Ивановна. — Вы — в одну сторону, потом — в другую… В одну — в другую!

Степанов стал действовать по инструкции. Да, так значительно легче и, наверное, безопаснее для самой мельницы и зерна.

— Горе горькое — не мельница… Есть ножные — теми легче молоть. Но ножных у нас в городе совсем мало. — Елена Ивановна вздохнула. — Настоящий каменный век! Когда он был, Владимир Николаевич?

— Десятки, даже сотни тысяч лет назад, — ответил старый учитель.

— Десятки, даже сотни тысяч лет назад! — повторила Елена Ивановна. — Подумать только! Вот и вернули нам его. Слава богу, что в обезьян не превратились…

— Тяжело, — согласился Владимир Николаевич. — Но мы остались людьми.

— Ничего, перебедуем и эту беду! — вспомнил Степанов чье-то выражение.

Елена Ивановна подсыпала еще зерна в мельницу и строго взглянула на добровольного помощника:

— «Ничего» — когда силы есть, а когда нету?

Степанов молча крутил мельницу. Перемолоть несчастных два килограмма ржи, да еще, как видно, плохо просушенной, было делом непростым. Он уже утирал пот со лба, уже онемела ладонь, державшая банку… А он все терзал мельницу…

В горсаду, куда так спешил Степанов, Нины не было. «Ну что ж, — подумал он, — девушки и не должны приходить первыми… Очень хорошо, что сохраняет чувство собственного достоинства».

Парк был вырублен больше чем наполовину. На месте огромных, раскидистых вековых деревьев торчали пни. Не осталось ни одной скамейки, ни одного павильона. Исчезло легкое деревянное здание летнего театра, где иногда выступали заезжие драматические артисты, певцы, фокусники, сатирики-куплетисты, гипнотизеры и где в длительные паузы между наездами гастролеров показывали кино. Вряд ли театр поглотила стихия огня, гулявшая по городу: он стоял в плотном окружении лип и кленов. Мог сгореть только в том случае, если нарочно подожгли.

Степанов не поленился, подошел к четкому прямоугольнику, ковырнул носком сапога: зола и пепел… Вот здесь бегал какой-нибудь Ганс или Генрих с факелом, поджигал… Не таскали же сюда огнемет! А там кто их знает!..

За театром, чуть левее, где раньше была небольшая лужайка, сейчас — три высоких холма, братские могилы погибших при освобождении Дебрянска. Садовых цветов на могилах не было: откуда? Только лежало несколько ромашек, принесенных кем-то с лугов. В головах — колышки со звездами и фанерными дощечками. Фамилии, выписанные химическим карандашом, уже становились плохо различимыми.

Придет время, и останки павших за освобождение города перенесут из мест случайных захоронений сюда, в парк. А пока хоть фамилии подправить, чтобы совсем не исчезли… Отыскать у кого-нибудь химический карандаш и подправить… А потом в школе ребятам сказать, чтобы следили…

Не прерывая раздумий, Степанов повел головой.

Что осталось незыблемым, так это чугунная чаша фонтана с ребристыми боками, гордость города. По вечерам, наверное, не меньше полсотни лет били над этой чашей высокие, упругие струи и рассыпались брызгами сначала при свете керосиновых, а потом и электрических фонарей. Не у одного поколения были связаны с этим парком и, конечно, с необыкновенным фонтаном приятные, может быть, самые приятные воспоминания…

Между тем уже начал налетать ветер, иногда поднимая с земли пыль… Степанов сел на пень, засунул руки в карманы шинели. Нины не было.

…Летом они приходили сюда каждый вечер. Вера, он, Ваня… Все из их компании. Ниночка Ободова иногда тоже крутилась здесь…

Снова вспомнив о Нине, Степанов посмотрел на часы: тридцать пять минут восьмого! Однако ему и в голову не приходило, что Нина могла передумать. Опаздывает… Не рассчитала время… Что-нибудь задержало…

Но она не появилась и через десять минут, и через пятнадцать… Теперь ждать было совершенно бессмысленно.

Он заспешил, свернул с главной аллеи, где раньше всегда висели нарисованные на фанере плакаты с цифрами выплавки стали и чугуна, добычи угля и электроэнергии, урожая зерновых, какие-то диаграммы с кривыми достижений, свернул и пошел напрямик.

Что-то чернело справа у поломанных кустов сирени… Степанов подошел ближе… Нина!.. Лежит ничком…

Степанов нагнулся… Дышит! Что случилось?

Подняв Нину, усадил рядом с собой на пень. Голова ее упала ему на грудь.

— Нина!.. — позвал он. — Нина…

Девушка не отзывалась.

— Нина!..

Взгляд ее прояснился, и она только сейчас осознала, кто смотрит ей в лицо.

— Миша…

— Что с тобой?!

Она сделала попытку приподняться. Встала и упала бы, если бы вовремя не поддержал Степанов. Инстинктивно она охватила его шею.

— Что с тобой? — повторил Степанов.

Нина не отвечала. Повела головой, осматриваясь.