Никто не услышит мой плач. Изувеченное детство - Джо Питерс

Я кивнул и осторожно сделал маленький глоток горячего напитка. Я услышал, как шипела полицейская рация, пока мама вела их на кухню. Я слушал, как мама рассказывает свою историю, и она звучала из ее уст так убедительно, что я был уверен, что ей поверят, как всегда.

– Проходите на кухню и поговорите с ним, – пригласила она.

– Здравствуйте, молодой человек, – сказал полицейский, входя в дверь.

Это был высокий мужчина с громким, глубоким голосом. Я взглянул на него и потупил голову, стыдясь лжи, которую мне придется поддержать. Он повторил все, что только что услышал от мамы.

– Все было так? – спросил полицейский.

– Он немой, – объяснила мама. – Вам придется задавать ему вопросы, на которые он сможет кивать или мотать головой.

– Ты дрался со своим маленьким братом, Томасом? – спросил он после минутного раздумья.

Я кивнул.

– Ты толкнул его с лестницы? Кивок.

– Не слишком умно с твоей стороны, согласен? Кивок.

– Мне жаль твою бедную маму и бедняжку Томаса. Ты понимаешь, что ты очень сильно провинился?

Кивок.

– Ты будешь впредь хорошим мальчиком ради своей мамы? – И он сурово посмотрел на меня.

Я кивнул еще раз. Полицейский пожал мою руку и попрощался, а я чувствовал такой гнев и обиду, что готов был взорваться. Если бы я только мог говорить. Если бы у меня только была возможность и смелость рассказать ему, как мать бессовестно лжет. Она проводила его обратно к входной двери, всю дорогу беззаботно болтая, как будто за всю свою жизнь не совершила ни единого проступка, а я продолжал глотать свое какао, пока она не вернулась на кухню. Я хотел выпить как можно больше, пока она не забрала его или не вылила на меня.

– А теперь возвращайся в кровать, маленький ублюдок, – крикнула она, войдя на кухню, и я бросился по окропленным кровью ступенькам обратно наверх.

Томасу в ту ночь наложили на голову более двадцати швов, а я еще раз произвел на представителей власти впечатление агрессивного и жестокого ребенка, в то время как мать вновь выглядела, как великомученица.

Почти никто, кроме нашей семьи, ни разу не становился свидетелем жестокой стороны маминой личности. Она была похожа на доктора Джекилла и мистера Хайда – светлая и милая для представителей закона, но стоит дверям закрыться за их спинами, как она превращалась в отвратительное чудовище.

Но было одно исключение – наш сосед Падди. Падди был родом из Ирландии и пил почти так же крепко, как и наша мать. Я не понимал ни слова из того, что он говорил, но знал, что Падди ненавидит мать, потому что он кричал на нее, когда выпивка придавала ему необходимую храбрость. Он называл мать «большой толстой ведьмой». Мама избивала его несколько раз, но Падди, похоже, никогда не учился на своих ошибках, «спонсором» его храбрости были «Гиннес» и виски. Однажды ночью, вскоре после того, как меня выпустили из подвала, нас всех разбудил его крик с улицы под окнами спальни. Я разобрал мамино имя среди неразборчивой, пьяной брани и слышал, как мать встает, спускается по лестнице и открывает входную дверь. Ларри выпрыгнул из кровати и поспешил к окну спальни, чтобы посмотреть, чем кончится дело.

– Давай, мам! – подбадривал Ларри. – Блин, она опять надерет ему задницу!

Теперь я мог расслышать мамин голос, заглушающий крики Падди:

– Грязный ирландский ублюдок, я тебе покажу, как стучать посреди гребаной ночи ко мне в дверь.

– Пойди, посмотри на это! – Ларри позвал Барри. – Скорее.

Барри выскочил из кровати, чтобы занять зрительское место, но я даже не шевельнулся. Я не хотел смотреть, потому что знал, что она будет делать, и боялся представить, что случится с бедным стариной Падди. И я все равно знал, что Ларри и Барри побьют меня, если я попытаюсь к ним присоединиться. Я мог следить за развитием событий по их комментариям и по шуму, доносящемуся с улицы. Вот мама делает захват за горло и выбивает окно дома Падди его собственной головой, оставляя его истекать кровью на острых зазубренных осколках сломанного стекла.

– Закройте окно и возвращайтесь в свою долбаную кровать, – крикнула она мальчикам, прежде чем вернуться в дом, громко хлопнув дверью.

Мать легла обратно в кровать, как будто ничего не произошло. Не думаю, что мы слышали что-то еще о Падди после той ночи. Он был не таким человеком, который мог бы прийти в полицию со связной историей и настоять на том, чтобы ей выдвинули обвинения. Если бы он был на такое способен, мать бы на него не лезла. Она была слишком умна, чтобы попасться на такой мелочи. Не важно, насколько она бывала пьяна, ее инстинкт самосохранения позволял ей держаться подальше от неприятностей.

Глава 9 Я иду в школу

Начался сентябрь, а вместе с ним и новый учебный год. Власти решили, что я должен ходить в обычный класс с другими детьми моего возраста, но ко мне будет приставлен специальный учитель, чтобы помогать в учебе.

Я все еще не мог произносить ничего, кроме нескольких примитивных, неразборчивых звуков, и, конечно, не умел ни читать, ни писать. Мне было восемь лет, и все дети в классе уже проучились в школе три или четыре года, так что по умственному развитию сильно опережали мальчика, который провел это время, сидя в одиночестве в темном подвале.

Я знал немного о том, чего ожидать от школы, в основном из рассказов Уолли, но было достаточно трудно подготовиться к полномасштабной атаке на мои чувства со всех направлений, когда я снова окунулся в суматоху настоящего мира. Я провел целых три года буквально наедине с собой, в темном и молчаливом мире, а теперь я попал в ослепительный свет дня, меня окружали толпы детей, которые носились вокруг, сталкивались друг с другом и смеялись; звенели школьные звонки, учителя громко делали замечания, и повсюду разбрасывались книги. Было так много странных лиц и так много правил, которые я должен был запомнить, чтобы приспособиться и стать частью всего этого. Наверное, я выглядел как странное и нервное маленькое существо, когда впервые переступил порог школы и не имел ни малейшего представления о том, что меня ждет. Меня окружили дети, которым было интересно обнаружить среди себя странного нового мальчика.

– Привет, – сказали они, обступив меня со всех сторон, уставившись на меня, рассматривая, оценивая и пытаясь понять, внесу ли я что-нибудь новое в их жизни. – Как тебя зовут?

– Он не разговаривает, – сказали им мои братья.

– Как это, не разговаривает?

Все отступили назад, в их взглядах читалась смесь любопытства и подозрения. Детям не нравятся странные или отличающиеся от них ребята. Я понял, что завести друзей мне будет здесь совсем не просто.

Каждое утро, когда мне нужно было идти в школу, порядок оставался неизменным. Моя одежда была аккуратно разложена на краю кровати, и я должен был постараться быстро одеться и не запачкать ничего кровью из мест, измученных ночью Ларри и Барри. Как только я одевался, я переходил в угол комнаты, который все они называли «грязный угол», и ждал, пока мне скажут, что делать дальше.

Мама звала меня, когда была готова, и разрешала съесть два кусочка хлеба, тонко намазанных маслом, и выпить воды. Хлеб подавался в моей собачьей миске, а вода – в пластиковом стаканчике с моим именем на нем, потому что мне не позволялось загрязнять посуду, которую использовали остальные члены семьи. Мне, в общем-то, было все равно, ведь, по крайней мере, еда выдавалась регулярно, и я не чувствовал постоянно такой ужасный голод, как раньше в подвале. Ларри и Барри сопровождали меня в школу. Они возмущались тем, что на них висит такая неприятная работа. Я шел в пяти-шести шагах позади них, с поникшей головой, погруженный в мысли о папе, не в силах выбросить его из головы. Я считал камни мостовой, чтобы отвлечь себя от его голоса, звучащего в голове.

– Давай быстрее, Джо, – ворчали они. – Хватит копаться. Мы скажем маме, если ты не пошевелишься.

Нам с Томасом запрещалось заниматься физкультурой в школе, потому что тогда нам пришлось бы раздеваться перед другими людьми, и мама писала справки, чтобы нас освобождали от занятий. У меня была астма, а у Томаса – врожденный дефект межжелудочковой перегородки сердца. Вероятно, у него действительно был такой дефект при рождении, но он довольно быстро исчез и никогда не доставлял ему никаких проблем. В школе мать сказала, что ему опасно выполнять какие-либо физические упражнения, и учителя предпочли не спорить с этим. Для меня это было большим облегчением, потому что я не хотел, чтобы другие мальчики задавали вопросы по поводу наших шрамов и синяков. Мне не пришло в голову, что если кто-нибудь из преподавателей увидел их, то забеспокоился бы о нашем состоянии, что привело бы к нашему спасению. Никто раньше не пытался нам помочь, и я знал, что у мамы было заготовлено объяснение для каждой ранки, которая могла вызвать подозрение.

«Ах, мальчики все время дерутся и бьют друг друга», – сказала бы она, если бы пришлось. Или: «Он упал с лестницы, потому что носился как угорелый, обычное дело».