Автоквирография - Кристина Лорен

Спокойной ночи, Таннер!

«Американские горки» в животе продолжаются: вагончик заползает на вершину горки и несется вниз.

– Таннер! – Мама собирает волосы в хвост и закрепляет резинкой, которую снимает с запястья.

Я с трудом отрываюсь от экрана сотового.

– Да?

Мама медленно кивает, наливает себе «доброго вина» и манит меня за собой.

– Давай поговорим.

Черт! Я спросил, как у нее дела на работе, и отвлекся. Оставив телефон на разделочном столе, я иду за ней в гостиную. Мама с ногами забирается в огромное кресло в углу и смотрит, как усаживаюсь я.

– Ты же знаешь, что я тебя люблю?

– Да, мам, – отвечаю я, внутренне морщась.

– Ты вырос замечательным человеком, и меня буквально распирает от гордости.

Теперь киваю я. Понятно, мне очень повезло с родителями, но порой… они перегибают с трогательным умилением и обожанием.

– Милый, я только волнуюсь за тебя, – мягко говорит мама, подавшись вперед.

– Извини, я прослушал то, что ты рассказывала про работу.

– Дело не в этом.

Да я уже догадался…

– Мама, Себастьян – мормон, а не социопат.

Мама насмешливо вскидывает брови, словно хочет съязвить, но сдерживается. Я дико этому рад, ведь в груди закипает горячее желание его защитить.

– Так отношения у вас пока чисто платонические или?..

Мне становится не по себе. Закрытых тем у нас в семье нет, но из головы не идут лица родителей вчера за ужином и внезапное осознание: моим партнером они видят только парня с определенным социальным статусом – неконсервативного диссидента, вроде нас самих.

– А если мои чувства к Себастьяну не назовешь платоническими?

В глазах у мамы боль и страдание, но она медленно кивает.

– Не скажу, что я сильно удивлена.

– Во время ланча я встречался с ним в Бригаме Янге.

Мама сдерживается, сглатывает свою реакцию, как густой сироп от кашля.

– Ты ведь не против? – уточняю я.

– Против того, что ты уходишь с кампуса? – Мама откидывается на спинку кресла и внимательно на меня смотрит. – Нет, пожалуй, нет. Я в курсе, что за территорию уходят все, и расстраиваться по пустякам не стану. Против твоей сексуальной ориентации? Нет, нисколько. В этом плане ты всегда можешь рассчитывать на наше с папой понимание. Не забывай об этом, ладно?

Большинству молодых квиров о таком и мечтать не приходится. Мне несказанно повезло…

– Ладно, – отвечаю я сиплым от избытка чувств голосом.

– Другой вопрос, не против ли я, что ты бегаешь за парнем или девушкой из мормонов. – Мама с жаром кивает. – Да, Таннер, я против. И признаюсь в этом честно. Может, дело в моей предвзятости, но меня это по-настоящему беспокоит.

Моя благодарность мгновенно улетучивается.

– Чем такие слова отличаются от запрета его родителей смотреть на парней?

– Всем отличаются. Приведу один из сотни примеров: мормонизм – дело добровольное, бисексуальность – часть человеческой сущности. Я спасаю тебя от тлетворной идеологии мормонизма.

Я срываюсь на смех.

– А родители Себастьяна спасают его от ада!

– Тут другое дело, Танн. Мормонизм не угрожает геенной огненной!

Вот теперь я выхожу из берегов.

– Откуда мне знать про дела СПД?! – осведомляюсь я, повысив голос. – Разве ты дала нам реальное представление о том, во что верят мормоны и чем занимаются? От тебя я слышал, что они ненавидят геев, ненавидят женщин – ненавидят, ненавидят, ненавидят!

– Таннер…

– А я особой ненависти у мормонов не почувствовал. Это ты ненавидишь их!

У мамы глаза вылезают из орбит, она отворачивается и делает глубокий вдох.

Черт, перегнул я палку…

Будь у мамы склонность к насилию, она сейчас же вскочила бы и влепила мне пощечину – об этом говорят и ее напряженные плечи, и ее нарочито размеренное дыхание.

Только мама к насилию не склонна. Она мягкая, спокойная и на мои провокации не поддастся.

– Таннер, милый, для меня здесь все сложнее, чем ты можешь себе представить, и если тебе хочется поговорить о моих отношениях с СПД, давай поговорим. Только сейчас я беспокоюсь о тебе. Ты в первую очередь слушаешь голос сердца, а не рассудка, но, пожалуйста, подумай как следует. – Мама снова поджимает ногу под себя и продолжает: – Вы с Себастьяном словно из разных лагерей. Ситуация, конечно, иная, чем у нас с папой или у тети Эмили, хотя отличается не принципиально. Полагаю, его семья не знает, что он гей?

– Мам, даже я точно не знаю, гей он или нет.

– Давай чисто гипотетически предположим, что Себастьян – гей и твои чувства взаимны. Тебе известно, что мормонизм не порицает влечение к представителям своего пола, но давать ему волю запрещает?

– Да, известно.

– Ты сможешь находиться рядом с Себастьяном, не прикасаясь к нему?

Вопрос риторический, ответа мама не ждет.

– Если нет, то готов ли ты прятаться? Готов таиться от его родителей? А если Себастьян близок с ними так же, как мы с тобой? Представляешь, каково будет тебе, если родные отвернутся от Себастьяна из-за ваших с ним отношений? – На этот раз мама ждет ответов, а я, если честно, не знаю, что сказать. Ощущение такое, что я ставлю телегу впереди коня, черт, да впереди целого табуна. – Каково будет тебе, если от него отвернутся местные прихожане? Или если вы по-настоящему полюбите друг друга, но в итоге Себастьян выберет не тебя, а церковь?

Я отбиваюсь шуткой:

– Да мы едва переписываемся! Предложение делать рановато.

Мама видит меня насквозь и отвечает грустной, терпеливой улыбкой.

– Знаю, но таких сильных чувств я у тебя еще не замечала. Первые разы всегда накрывают с головой, и о последствиях порой думать сложновато. Мой долг – присматривать за тобой.

Я нервно сглатываю. По сути, мама права, но природное упрямство твердит, что в жизни бывает всякое. Я справлюсь с этой ситуацией.

Мама желает мне добра, только мои чувства к Себастьяну как потерявший управление поезд. Машинист сбежал, и двигатель едва не пылает. Моя одержимость контролю не поддается.

Но вот я поднимаюсь к себе в комнату, обдумываю услышанное и, немного успокоившись, осознаю, что мама делилась с нами бо́льшим, чем мне всегда казалось. Тетя Эмили очень страдала, когда родители выгнали ее из дома после того, как она, набравшись смелости, открылась им. Несколько месяцев она жила на улице, потом перебралась в приют. Там ее встретили не слишком приветливо, и она попыталась совершить самоубийство.

Для мамы это стало последней каплей. Она отчислилась из Университета Юты и увезла Эмили в Сан-Франциско. Мама поступила в Калифорнийский университет в Сан-Франциско, а ночами работала в «Севен-илевен»[27], чтобы кормить себя и сестренку. Диплом магистра мама получила уже