Пираты Короля-Солнца - Марина Алексеева

— М-ль де Монпансье, — кивнул Рауль, — 'Золотоволосая принцесса баллад Сержа де Фуа' . Так Серж, считая себя наследником традиций трубадуров Прованса, с давних пор величал м-ль де Монпансье, немного подражая Шекспиру, 'Смуглой Леди' его сонетов.

— Но м-ль де Монпансье еще не вышла замуж, чего ж убиваться? — возразил Гримо.

— Ну и что? Разве самая богатая невеста Франции выйдет замуж за такого бедняка, в которого превратила Сержа гражданская война?

— Африка! — пробормотал Гримо, — Страна чудес!

— Алжир, Алжир, страна чудес — зашел в гарем и там исчез. Знаем мы эти арабские сказки. Сержа ожидают сокровища Али-Бабы! Мы же не дети, ты-то, Гримо, до старости дожил, неужели ты веришь в эти глупости?

— А Бофор?

— Тоже мне, Синдбад-Мореход! Это же они по пьяному делу болтали на отвальной у Бофора, что мы на этой войне раздобудем несметные сокровища. Вздор! Не сокровища раздобудем, как бы последнего не лишиться, что у нас осталось. Я не хочу охлаждать излишне горячие головы, но послушаешь этих фантазеров, тоска берет! Ну, сами убедятся на собственных шкурах, как сказал бы гасконец, что сказки 'Тысячи и одной ночи' — плохой справочник для войны с пиратами Алжира. И Серж того же мнения. Что бы он ни говорил в обществе наших новоявленных крестоносцев, он не верит своим словам. Он не верит, что вернется сказочно богатым и сможет просить руки м-ль де Монпансье. Даже если это и случится — предположим невероятное — король не отдаст ему свою кузину.

— Почему бы и нет, если Серж разбогатеет?

— Ему, фрондеру? Как бы не так!

— М-ль де Монпансье тоже фрондерка, и еще какая! Родственные души!

— О да! Но она кузина короля. А принцам и принцессам королевского дома сходят с рук и заговоры — вспомним Гастона, ее 'почтенного' батюшку, и восстания. На то они и принцы. А король все-таки недолюбливает Великую Мадемуазель. Остается Сержу только оплакивать свою потерянную Златокудрую принцессу. И это усугубляет мою собственную тоску.

— Я слышал его песню, — сказал Гримо, — Граф де Фуа пел ее так громко, что даже рыбы в воде и чайки в небе, наверно, слышали со всеми нами, но, увы, Золотоволосая принцесса ее не услышит.

— Черт побери! — воскликнул Рауль, — Гримо, ты не пьян?

— Обижаете, сударь! Ни капли! — заверил Гримо.

— Ты меня поражаешь! Ты не отличался красноречием! Сколько я себя помню, ты обходился жестами.

— Как сказать, — хмыкнул Гримо, — А у меня для вас подарок.

— Какой подарок? — спросил Рауль, встрепенувшись. Гримо подал зачехленную гитару.

— А-а-а, — протянул Рауль, — А я-то думал.

Гримо не стал уточнять, от кого его господин мог получить подарок. Но обе девушки — и былая возлюбленная, Луиза, и новая любовь — Анжелика — могли напомнить о себе каким-нибудь прощальным сувениром. Впрочем, поскольку Шевалье де Сен-Дени, тщательно заметал следы, и, желая сохранить инкогнито, заявил Анжелике, что уезжает… 'в Китай' — Бофорочка вряд ли. А Луиза? А Луиза… возможно, но слишком хорошо. Правда, Рауль не знал, какую враждебную позицию заняла к нему м-ль де Монтале и как пыталась настроить против него м-ль де Лавальер, внушая Луизе, что Рауль ее презирает и ненавидит. После всего, что наговорила Монтале Луизе в уже не задушевной беседе, та решила было `'не унижаться' и не бегать по Парижу в поисках Рауля. Но был и добрый советчик — Д'Артаньян. И письмо гасконца с луизиным экспромтом и столь важным постскриптумом уже было в пути. Все это Рауль еще не мог знать и занялся своим подарком.

— Давай посмотрим.

Подарок был от де Гиша. Де Гиш не успел вручить другу свою гитару в Париже. Он уже не застал Рауля в Доме Генриха Четвертого — так назывался исторический дом, связанный с именем Короля-Повесы, где Рауль снимал квартиру. Поэтому гитару взялся передать Оливье де Невиль, с которым де Гиш встретился на балу у Бофора. Оливье забежал к де Гишу, расставшись со своей возлюбленной ранним утром в день отъезда. Де Гиш между тем полночи сочинял письмо. Послание де Гиша заключало в себе подробный отчет о прощальном визите герцога де Бофора к Его Величеству королю, о последнем параде бофоровцев и первом бале Анжелики де Бофор, о ее тосте, поднятом в честь Шевалье де Сен-Дени и торжественной клятве молодой герцогини. В заключение де Гиш, не обращаясь к Раулю прямо как к таинственному Шевалье де Сен-Дени, просил передать господину Шевалье от него, де Гиша, самые искренние поздравления, и, вспоминая добрые старые времена, намекал на то, что Ангелочки Конде оказались правы, и карты правду говорят, и сны снились вещие неким Ангелочкам. И в заключение после нескольких страниц всяких пожеланий де Гиш просил уничтожить его письмо. В письмо де Гиш вложил свою новую песенку 'О Рыцаре и Поэте в душе' . Наутро Оливье забрал 'реляцию' де Гиша, и, взвесив на руке, присвистнул:

— И вы это за ночь накатали?

Де Гиш усмехнулся:

— За полночи, Оливье всего лишь за половину, надо же когда-то и…

— Поспать! — понимающе кивнул Оливье, — Сильны вы, граф!

С этими словами Оливье забрал гитару, засунул пакет за пазуху и, раскланявшись с де Гишем, вышел, позвякивая шпорами, а де Гиш, в душе немного завидуя Оливье и Раулю, зевнул, сбросил свой атласный халат и завалился спать — бдение над письмом его доконало. Между тем Гримо достал гитару из чехла, походил туда-сюда, и, услышав возглас хозяина:

''Только этого не хватало! ' — подошел к нему.

— А хотите, я вам песню спою? — предложил Гримо, проведя по струнам большим пальцем.

— Ты?! — улыбнулся Рауль, — Валяй.

Он вложил письмо в пакет и засунул в первую попавшуюся книгу. Гримо запел песню, сочиненную Оливеном:

Мой бедный господин, печальны вы опять,Ах! Первую любовь так больно нам терять.Но рана заживет, придет весна в Блуа,И снова зазвучат заветные слова…

— Довольно! — крикнул Рауль, — Прекрати!

— Позвольте припев, вам понравится!

Гримо не дошел до припева. Рауль перехватил гитару у грифа.

— Старина, — сказал виконт грубоватым, даже немного наглым тоном, — Старина, прекрати выть. Тебе петь противопоказано, хрипатый ты мой.

Гримо опустил голову. Рауль слегка покраснел, упрекая себя за то, что так невежливо говорил с Гримо. Но и старик хорош! О чем он осмеливается петь, на что намекает! Не зря, видно, Атос когда-то велел ему помалкивать. Этот болван Гримо пытается его развеселить, но, сам того не ведая, сыпет соль на рану. 'Соль на ране' — любимое выражение Сержа де Фуа, которое бард употреблял, когда речь заходила о м-ль де Монпансье. И если госпожа совесть советовала Раулю извиниться перед Гримо в какой-нибудь мягкой форме и дать старику отвести душу, он свою госпожу совесть не послушался.