Опасное знание - Боб Альман

не выделяет никаких направлений, не делает ни обобщений, ни выводов, — продолжала Ульрика. — Зато у нее в запасе множество эпизодов из частной жизни. Она обожает рассказывать истории из частной жизни писателей.

Дойдя до Кладбищенской улицы, мы свернули влево и направились к Английскому парку.

— Ее собственная частная жизнь тоже не лишена пикантных подробностей, — заметил я.

— Она непременно хочет, чтобы ее считали эмансипированной дамой, это для нее дело чести, — заявила Ульрика.

— Эмансипированной? — удивился я.

— Называй это как угодно, — раздраженно сказала Ульрика. — Она спит с каждым встречным и поперечным. И скоро она совсем доконает беднягу Германа. С каждым разом, когда я вижу его, он выглядит все хуже и хуже. Всего несколько лет назад он был совершенно другой.

— Сколько лет они женаты?

— Четыре года. Они поженились, когда я была на первом курсе.

Мы остановились и попытались закурить. Чтобы прикрыть огонек от ветра, мы тесно прижались друг к другу. Двинувшись дальше, мы вдруг заметили человека, бежавшего между деревьями по Английскому парку. Он выскочил из-за «Каролины». Сначала мне показалось, что человек этот бежит к нам, но он повернул к химическому факультету.

— Ему здорово некогда, — заметила Ульрика.

— Какой-нибудь психопат спортсмен тренируется, — ответил я. — Барахтанье в снегу отлично развивает мышцы ног. Никто, кроме спортсмена, не побежит как угорелый в такую темень.

Мы преодолели полпути до Английского парка. Потом пошли обратно по Кладбищенской улице, повернули на Гропгрэнд и остановились возле моего дома.

— Ты зайдешь ко мне? — спросил я.

— Мне пора домой, надо дочитать Рабле, — ответила она.

— У меня есть пара бутылок вина.

— Подождут до завтра.

— В этом я не уверен.

Снег кончился. Дул слабый ветерок.

— Ты не собираешься проводить меня домой? — спросила Ульрика.

— До твоего дома не больше двухсот метров, — ответил я. — Как-нибудь сама найдешь дорогу.

Я поднялся к себе, сел в кресло и взял книгу, развернутую на середине. Это был «Момент-22» Иозефа Холлера.

9. Бруберг

Мы с Харальдом выпили лишь по стакану грога. Бюгдену нужно было вести машину, поэтому он ограничился пивом. Кроме того, он был принципиальным противником грога.

— За обедом я могу выпить рюмку водки, — признался он. — А вообще спиртных напитков не употребляю.

Скоро мы перешли с ним на «ты». Его звали Густав.

Поскольку Харальд с Густавом в конце концов пришли к выводу, что у меня едва ли была возможность отравить Манфреда, мы начали играть в Шерлока Холмса и доктора Ватсона. Сначала мы исключили из списка потенциальных убийц Мэрту, а потом, после некоторого колебания, и Рамселиуса.

— Никогда нельзя быть уверенным на все сто процентов, — сказал мой новоиспеченный братец Густав, и вид у него был такой, словно он не был уверен и во мне. — Но мотивов убийства я в данном случае найти не могу.

— Это верно, — согласился я. — Трудно поверить, что Юхан-Якуб вдруг начнет истреблять всех неверных, проповедуя свой метод огнем и мечом.

Далее я предложил исключить и Германа из числа подозреваемых в убийстве. Насколько мне было известно, у него тоже не было причин убивать Манфреда. Однако и Харальд и Бюгден стали протестовать.

— Пусть мы не знаем причин, которые могли побудить его совершить убийство, — сказал Густав. — Но он явно имел возможность убить Манфреда. Ведь Хофстедтер дольше всех сидел рядом с Лундбергом.

Я сказал, что это звучит не очень убедительно.

Допустим, Хофстедтер и Лундберг беседуют, — продолжал Густав. — Они обсуждают чрезвычайно интересный для Хофстедтера вопрос. Он много курит. Я заметил, что пепельницы в «Альме» стоят почти на середине стола. Предположим, что Хофстедтер протягивает руку к пепельнице через поднос Лундберга, а Лундберг и это время говорит о чем-то таком, что Хофстедтер слушает с величайшим интересом.

Бюгден сделал многозначительную паузу и зажег трубку.

— Хороший следователь всегда заметит то, на что остальные просто не обратят внимания, — сказал он с оттенком превосходства. — Такова уж его профессия. Я часто наблюдал, как у людей, захваченных какой-нибудь идеей, рука, начавшая движение, вдруг повисает в воздухе. Это известно каждому, хотя бы он никогда не раздумывал об этом специально. Поэтому такой незаконченное движение руки не покажется хоть сколько-нибудь подозрительным. Это воспринимается как нечто совершенно естественное.

— Да, разумеется, — согласился я, — но…

— Густав хочет сказать, — вмешался Харальд, — что, не вызывая никаких подозрений, любой злоумышленник может, потянувшись, скажем, к пепельнице, задержать руку в любой удобной для себя позиции.

Бюгден утвердительно кивнул головой.

— По-моему, тут сильная натяжка, — возразил я. Ну посудите сами: смерть Манфреда может расстроить все планы Германа. Ведь Манфред должен был замолвить за Германа словечко на факультете, чтобы ему разрешили исполнять обязанности профессора кафедры вместо Левисона.

— Это Хофстедтер утверждает, что Манфред должен был замолвить за него словечко, — заявил Бюгден. Никогда нельзя верить на слово. А мы еще не проверили показаний Хофстедтера.

— Едва ли он решился бы солгать в данном случае —, возразил я. — А как насчет Хильдинга Улина? Вы верите, что в тот день он был в ботах?

— Пока еще это ничем не подкрепленные данные, — ответил Харальд. — Улин всегда вешает одежду в своем кабинете в канцелярии.

— Все остальные были в галошах, — сказал Бюгден. — Однако с метками были только галоши у Рамселиуса, то есть лундберговские, и галоши доц… простите, Эрнста. Мы ничего не знаем о том, как все это произошло во вторник. И нам многое придется уточнить и проверить. Начнем завтра же утром. Кстати, какого размера обувь ты носишь?

Я чуть не поперхнулся.

— Я? Сорок первый. А что?

Бюгден расхохотался.

— Ничего. Я просто так спросил.

Густав Бюгден не был полуночником. Он поблагодарил, встал и откланялся. Харальд последовал его примеру. Он жил в старом районе на улице Бломгатан. Я решил проводить его немного. И очень скоро раскаялся. Как только мы вышли на улицу, снова пошел снег. Подул сильный холодный ветер. Возле инфекционной больницы я понял, что не рискну идти дальше. Харальд пожелал мне доброй ночи и пересек продуваемую ветром Ракарбергет. Я пошел обратно вдоль кладбищенской стены, а потом повернул направо на одну из аллей Кладбищенской улицы. Вдруг на кладбище кто-то закричал. Мне стало жутко, но я сообразил, что это сова.

Дойдя до улицы Йернбругатан, я опять остановился. Передо мной возвышались крыши Кампхавет. Я был почти дома. Но я стоял неподвижно посреди улицы. Биргит ушла к себе и легла спать еще до того, как разошлись гости. Она не любила поздних выпивок. Следовательно, она была в плохом настроении. Между тем ветер немного утих. Он дул не постоянно, а