По дорогам идут машины - Сергей Антонов

Павел Кириллович, Мария Тихоновна, тетя Даша и мать Лены, Пелагея Марковна, заседали. На дворе было уже серенько. Вечерело. В кузне перестали стучать, на улице все смолкло, и в неподвижной тишине послышались вечерние звуки: шорох льдин на реке, далекое-далекое похлопывание движка на пристани, клики диких уток на озере, и от этих еле слышных звуков мир казался просторнее и раздольнее.

В конторе было неуютно. Кроме стола с тремя крашеными и одной белой ножкой, кроме скамьи и табурета, никакой мебели не было. Лист картона, вдоль и поперек исписанный похожими на мурашей цифрами, лежал на столе.

Правление обсуждало вопрос о пересмотре обязательств бригад.

А за переборкой плакал ребенок, мерно поскрипывал шест зыбки и задумчивый женский голос тянул:

Баю баюшки-баю,А я песенку спою,Моя дочка маленька,Чуть поболе валенка… —

и по голосу чувствовалось, что женщина дремлет, дремлет…

— Так вот, — говорил Павел Кириллович, собирая бумаги в стопку. — Совещание считаю закрытым. Давно надо было вот так, по душам поговорить. А то думаем одно, а как записать, так со страховкой пишем. Перед кем страховаться? Перед собой?

Тетя Даша кивнула. Мария Тихоновна сидела строго и неподвижно, словно ее снимали на карточку.

Баю баюшки-баю…А я песенку спою, —

слышался за переборкой женский голос.

— И учтите, — продолжал Павел Кириллович, — завтра к нам на собрание придет товарищ Дементьев. Нужно собрание провести чинно, чтобы был порядок. Чтобы все не лезли, а подымали руку. Выступать только про урожайность. А то у нас, как соберутся, так ровно базар. У кого что болит, тот про то и говорит. Вот — Анисим. Уже который раз выйдет, начинает благодарствие приносить за то, что ему избу поставили. Надо его не выпускать на этот раз. Перед товарищем Дементьевым совестно.

— Его не удержишь, — сказала тетя Даша.

— Тогда и звать его не надо. Без него управимся.

— Ты бы потише, Павел Кириллович, — послышалось из-за переборки. — Ребенку не уснуть.

— У него животик схватило, — сказала Мария Тихоновна. — Слышь, Нюра, ты бы положила ей на животик тепленького пшена, что ли.

Председатель сбавил голос.

— Теперь о выступлениях. Начну я. Коротко. Потом Пелагея. Потом ты, Мария Тихоновна, как бригадир. Потом от комсомольцев. Они сейчас это дело обсуждают. Только чтобы говорить как следует. Поскладней. Вы бы па бумажке записали.

— Я и так скажу, — возразила Мария Тихоновна. — Чего мне записывать!

— Так ведь ты на людях говорить не можешь. Ну что ты будешь говорить?

— Ясно что. Скажу, что соберем двадцать четыре центнера с гектара.

— А дальше?

— А чего еще? Все.

— Ну вот. Первая бригадирша в колхозе, а говорить не можешь. Ты своим выступлением должна народ поднять! Ты все-таки напиши.

— Не стану. Нет мне времени писать.

— Хочешь, я тебе напишу?

— И чего ты упрямишься, Мария! — сказала Пелагея Марковна. — Пусть, коли хочет, пишет.

— А чего он напишет?

— Чего я напишу? — сказал Павел Кириллович и встал. — Вот слушай: я напишу тебе, что мы соберем осенью великую силу хлеба и отменим к чертовой матери карточки. Я напишу тебе, что мы поднимем землю нашу на зависть всяким Черчиллям и на радость трудовому народу, чтобы не только сыны и дочки наши, а и мы с тобой увидели, что такое есть полный коммунизм…. и так далее, — вдруг сказал Павел Кириллович и сел.

— Гляди-ка, как складно, — проговорила Мария Тихоновна. — Ну, пиши, шут с тобой.

Наступил синий вечер. Ребенок за переборкой заснул, а тихий женский голос все напевал:

Будешь в туфельках ходить,Платье шелково носить… —

и под потолком мерно поскрипывал шест зыбки.

Тетя Даша постаралась: выскоблила и вымыла в конторе правления пол, натаскала откуда-то длинных скамеек, стол накрыла красным сатином и даже раздобыла графин. Павел Кириллович долго вспоминал, где он видел этот графин, и наконец вспомнил: у кузнеца Никифора. А у Никифора не так-то легко что-нибудь выпросить. «Молодец Дарья! — подумал председатель. — В этот раз на собрании будет порядок. Пусть товарищ Дементьев поглядит, какой у нас дисциплинированный народ. И собираются хорошо. Уже полно — сесть негде. Не нужно бегать и стучать под окнами».

Люди рассаживались степенно, разговаривали тихо, курить выходили на крыльцо. «Вот что значит чистота и порядок», — украдкой улыбнулся председатель. Ровно в двадцать один ноль-ноль он встал и позвонил карандашом по графину.

Собрание началось. Без обычных шуточек выбрали президиум. Мария Тихоновна, Павел Кириллович и товарищ Дементьев сели за стол. Дементьев, подсев к углу стола, что-то быстро записывал в школьную тетрадку. Мария Тихоновна, по своей всегдашней привычке, не мигая, застыла на скамье. Павел Кириллович обвел взглядом народ и напустил на лицо грустное выражение. Почему-то всегда, когда ему приходилось сидеть в президиуме, он делал грустное лицо.

После короткой речи председателя колхоза выступил товарищ Дементьев. Он рассказал о Февральском пленуме ЦК, о мерах по повышению урожайности и стал говорить о том, что делается в других колхозах района. Во всех деревнях, даже там, где земли были не ахти какие, колхозники обещали собрать невиданные урожаи. А потом Петр Михайлович начал называть фамилии, и в комнате поднялся шум: «Какой это Кувакин?»… «Али не знаешь — Ионова зять»… «Слышишь, Сипатов воротился. А мать-то его ревела»… «Вот тебе Коркина — на вид девка тихая, а гляди ты…» Председатель постучал о графин. А товарищ Дементьев все перечислял людей, одного за другим, и до того задушевно говорил о них, что всем женщинам, и старым и молодым, понравился. Ему долго хлопали.

Председатель посмотрел на бумажку и вызвал мать Лены — Пелагею Марковну. Она вышла и прочла свою речь. Закончив, она метнула быстрый взгляд на председателя, словно спрашивая: «Так ли?» Председатель кивнул головой и задал вопрос:

— Значит, двадцать три центнера?

— Двадцать три, — отвечала Пелагея Марковна, протискиваясь на свое место.

— Отметим, — сказал председатель и написал против фамилии Пелагеи Марковны жирное 23, хотя листочек с обязательствами бригад еще со вчерашнего вечера лежал у него в кармане.

Собрание шло хорошо. Как и было намечено, после Лениной матери поднялась Мария Тихоновна. Она встала, строгая, первая работница колхоза, знающая себе цену, неторопливо нацепила очки и, далеко отставив от себя бумажку, принялась читать.

— Товарищи! Перед нами поставлена задача: в самый короткий срок добиться довоенного урожая зерновых. Нам надо осенью собрать столько хлеба, чтобы советская власть наша смогла бы отменить хлебные карточки. Неблагоприятные… — она запнулась, — неблагоприятные мете… метеро… — вот никак не разберу, чего это ты написал, — она взглянула на председателя, — чего это такое за слово?

Павел Кириллович смутился и заерзал. По избе пронесся веселый шум.

— Читай, читай, — сказал председатель и зачем-то позвонил.

— Чего же читать, коли не понимаю. Говорила, не надо мне писанного. — Мария Тихоновна спрятала очки в футляр, подумала и продолжала: — Так вот, бабы, наша бригада берет на себя обязательство двадцать пять центнеров с гектара…

— Здесь и мужики есть, — раздалось от двери. — Привыкла за войну: бабы да бабы.

— Для этого много надо земле покланяться, — не обращая внимания, продолжала Мария Тихоновна, — глядите теперь, не обижайтесь. Со всеми с вами я говорила, никого силком не тянула. Верно я говорю, бабы? Берем такое обязательство?

— Берем, — зашумели на скамьях.

— Так вот. Все у нас идет складно, только надо еще поскладней. Смотрите, чтобы обиды никакой не было. С завтрашнего дня чтобы ни одного прогула не было… Не обессудьте. Не друг дружке обещаемся — Сталину обещаемся. Вот вам и все.

— Отметим, — сказал председатель и написал на своей бумажке цифру 25.

От комсомольцев должен был выступать Гриша. Председатель нагнулся было, чтобы прочесть его фамилию, но возле стола стоял уже дедушка Анисим и мял свою ушанку. Когда он вошел, когда он пробрался к президиуму, председатель не заметил. Ведь сказано было, чтобы после девяти вечера никого не пускать.

— Тебе чего? — спросил Павел Кириллович, чувствуя, что собрание сбивается с порядка.

— Сказать хочу, батюшка…

— В очередь запишись.

— Да я немного, куда уж мне в очередь. Родные мои товарищи…

— Обожди. Я тебе слова не давал.

— Пускай говорит! — загудели со скамей. — Какое твое дело!..

Председатель сел и виновато взглянул на Дементьева.

— Родные мои, — продолжал Анисим. — Спасибо вам всем за ваше доброе дело, вот, при начальнике из района, спасибо вам всем за избу. До сих пор не понять мне, как свершилось такое чудо, до сих пор, ровно во сне, родные мои… — Голос его задрожал.