Сергей Есенин. Биография - Олег Лекманов

27 апреля военный поезд № 143 отправился в Крым. В течение следующих полутора месяцев Есенин колесил по огромной стране, обескровленной мировой войной. “…Его обязанностью было записывать имена и фамилии раненых, – со слов брата рассказывала Екатерина Есенина. – <…> Ему приходилось бывать и в операционной. Он говорил об операции одного офицера, которому отнимали обе ноги”[307].

Лидия Кашина. 1915-1916

Екатерина Есенина, кажется несколько смещая даты, писала в своих мемуарах и о том, что брата отпустили “на побывку” домой после перенесенной “операции аппендицита”[308]. Так или иначе, но Есенину 13 июня 1916 года действительно был выписан пятнадцатидневный отпуск, большую часть которого он провел в Константинове.

Этим летом поэт шапочно познакомился с дочерью московского миллионера И. П. Кулакова, константиновской помещицей Лидией Ивановной Кашиной, которой впоследствии суждено было послужить прототипом для есенинской Анны Снегиной. Однако куда больше времени он пока проводил в обществе Анны Алексеевны Сардановской, выпускницы Рязанского женского епархиального училища, младшей сестры давнего есенинского приятеля Николая Сардановско-го. Ей при первой публикации Есенин посвятил стихотворение “За горами, за желтыми долами…” (1916):

…Каждый вечер, как синь затуманится,Как повиснет заря на мосту,Ты идешь, моя бедная странница,Поклониться любви и кресту.

Кроток дух монастырского жителя,Жадно слушаешь ты ектенью,Помолись перед ликом СпасителяЗа погибшую душу мою.

Прозаическую вариацию этих несколько кокетливых, “томных” (как бы определила З. Ясинская) строк можно найти в письме Есенина Сардановской, отправленном уже из Царского Села в июле 1916 года:

Я еще не оторвался от всего того, что было, поэтому не преломил в себе окончательной ясности.

Рожь, тропа такая черная и шарф твой, как чадра Тамары.

В тебе, пожалуй, дурной осадок остался от меня, но я, кажется, хорошо смыл с себя дурь городскую.

Хорошо быть плохим, когда есть кому жалеть и любить тебя, что ты плохой. Я об этом очень тоскую. Это, кажется, для всех, но не для меня.

Прости, если груб был с тобой, это напускное, ведь главное-то стержень, о котором ты хоть маленькое, но имеешь представление.

Сижу, бездельничаю, а вербы под окном еще как бы дышат знакомым дурманом. Вечером буду пить пиво и вспоминать тебя.[309]

Анна Сардановская. Рязань, 1912

В ответном письме девушка слегка обиженно подтрунивала над Есениным:

Спасибо тебе, что не забыл Анны, она тебя тоже не забывает. Мне только непонятно, почему ты вспоминаешь меня за пивом, не знаю, какая связь. Может быть, без пива ты и не вспомнил бы?[310]

Николаю Клюеву о своем пребывании в Константинове Есенин сообщал совсем по-другому. Он словно пробовал на язык броские бодлеровские характеристики “падаль” и “гниль”, которым скоро предстояло войти в есенинский поэтический обиход: “Пишу мало я за это время, дома был – только растравил себя и все время ходил из угла в угол да нюхал, чем отдает от моих бываний там, падалью или сырой гнилью”[311].

Мария Бальзамова и Анна Сардановская

1914–1915

Из Константинова Есенин выехал 27 июня 1916 года; в Царском Селе он был 2 июля. Уже на следующий день поэт посетил квартиру Михаила Мурашева, где продолжил вживлять в сознание ближайшего окружения черты своего нового поэтического образа. После бурного обсуждения в кружке Мурашева картины Яна Стыки “Пожар Рима” и исполнения одним из гостей фрагмента “Сомнения” Михаила Глинки на скрипке “Есенин подошел к письменному столу, взял альбом и быстро, без помарок написал следующее стихотворение:

“Сергей Есенин

16 г. 3 июля.

Слушай, поганое сердце,Сердце собачье мое.Я на тебя, как на вора,Спрятал в руках лезвие.

Рано ли, поздно всажу яВ ребра холодную сталь.Нет, не могу я стремитьсяВ вечную сгнившую даль.

Пусть поглупее болтают,Что их загрызла мета;Если и есть что на свете —Это одна пустота.

Прим<ечание>. Влияние “Сомнения” Глинки и рисунка “Нерон, поджигающий Рим”. С. Е.”.

Я был поражен содержанием стихотворения. Мне оно казалось страшным, и тут же спросил его:

– Сергей, что это значит?

– То, что я чувствую, – ответил он с лукавой улыбкой.

Через десять дней состоялось деловое редакционное совещание, на котором присутствовал А. Блок. Был и Сергей Есенин.

Я рассказал Блоку о прошлом вечере, о наших спорах и показал стихотворение Есенина.

Блок медленно читал это стихотворение, очевидно и не раз, а затем покачал головой, подозвал к себе Сергея и спросил:

– Сергей Александрович, вы серьезно это написали или под впечатлением музыки?

– Серьезно, – чуть слышно ответил Есенин”[312].

Автограф стихотворения С. Есенина “Слушай, поганое сердце…”, записанного в альбом М. Мурашева.

Петроград. 3 июля 1916

Мурашев, иногда навещавший Есенина в Федоровском городке, в одном из вариантов своих мемуаров подробно описал быт и тамошнее времяпрепровождение приятеля. Вот выполненное им с протокольной точностью изображение есенинской комнаты в казарме: “Окно под потолком, но без решеток. Это не острог, а какой-то стиль постройки для слуг. Мрачная продолговатая комната. В ней четыре койки, покрытые солдатскими одеялами. Койка Есенина была справа под окном. У койки небольшой столик и табурет”[313]. А вот куда более отрадные строки о реакции полковника Ломана на визит Мурашева к другу: он “подошел к столику, сел на кровать Есенина и на большом листке бумаги написал: “Отпустить Есенину за наличный расчет 1 бут. виноградного вина и 2 бут. пива. Полковник Ломан””[314]. Пока эта снисходительность ничем не грозила: до прославленных есенинских запоев было еще очень далеко.

В Царском Селе Есенин часто виделся с постоянным его жителем, публицистом и критиком Ивановым-Разумником, которому после двух революций 1917 года суждено было сыграть очень большую роль в жизни поэта. “На моей памяти одно из посещений отца Есениным в 1916 году, – рассказывала много лет спустя дочь Иванова-Разумника Ирина. – Сергей Александрович стоял у рояля, пел. Может быть, не пел, а певуче читал свои стихи, но у меня сохранилось впечатление именно о пении”[315].

Приведем здесь также начальные строки мемуарного стихотворения Веры Гедройц “Сергею Есенину”:

Я тебя помню в голубой рубашкеПод сенью радушного крова.Ты пил из фарфоровой чашкиЧай у Разумника-Иванова.Точно лен, волнистые прядиПо плечам твоим спускались,Из-под длинных ресниц оградыГлаза смеялись.Ты был молод, почти ребенок,Смех звучал безмятежно,И был ты странно робокИ странно нежен [316]

На 22 июля 1916 года пришелся пик взаимоотношений поэта из крестьян Сергея Есенина с династией Романовых: Есенин выступил в увеселительной программе в Царском Селе с чтением стихотворения, созданного специально к этому дню. Переписанный славянской вязью текст стихотворения вручили Александре Федоровне вместе со специальным экземпляром “Радуницы”.

В багровом зареве закат шипуч и пенен,Березки белые горят в своих венцах.Приветствует мой стих младых царевенИ кротость юную в их ласковых сердцах.

Где тени бледные и горестные муки,Они тому, кто шел страдать за нас,Протягивают царственные руки,Благословляя их к грядущей жизни час.

На ложе белом, в ярком блеске света,Рыдает тот, чью жизнь хотят вернуть…И вздрагивают стены лазаретаОт жалости, что им сжимает грудь.

Все ближе тянет их рукой неодолимойТуда, где скорбь кладет печать на лбу.О, помолись, святая Магдалина,За их судьбу.

Полковник Ломан, чьими стараниями было организовано выступление Есенина, отправил специальное прошение на имя Александры Федоровны с просьбой о поощрительном подарке поэту. Таким подарком должны были стать золотые часы с цепочкой.