Татьяна Пельтцер. Главная бабушка Советского Союза - Андрей Шляхов

После встречи с Михиным Татьяна несколько дней ходила как в воду опущенная. Разумеется, родители не могли этого не заметить. Они стали приставать с расспросами. Татьяна сначала пыталась отмалчиваться, но, не выдержав двойного натиска (Иван Романович, когда требовалось, был еще более настойчивым, чем его супруга), рассказала о том, как ходила на кинокомбинат и что из этого вышло.

– Этому мишигинеру[47] надо коз пасти, а не картины снимать! – возмутилась Евгения Сергеевна. – Ты – вылитая копия своего папаши, можно сказать, что кроме волос ничего моего нет! А папашу, слава богу, не раз снимали!

Желая помочь дочери, Иван Романович благодаря старым связям устроил ей «смотрины» на киностудии «Межрабпом-Русь», бывшем киноателье «Русь», где он когда-то снялся в нескольких картинах. В «смотринах» участвовали режиссеры Юрий Желябужский и Владимир Гардин, в ту пору еще не успевшие стать корифеями советского кинематографа, но уже бывшие авторитетными специалистами, со мнением которых считались. Гардин, к слову будь сказано, недолго играл у Корша. В то время он работал в Одессе, а в Москву приехал для съемок очередной картины. В двадцатые годы прошлого века Гардин снимал много картин на разных киностудиях.

Оба режиссера разговаривали с Татьяной крайне дружелюбно. Задавали много вопросов, попутно что-то рассказали и о себе, отчего «смотрины» начали походить на встречу старых друзей. После беседы перешли к пробам – попросили Татьяну показать несколько сценок и прочесть какой-нибудь монолог из классического репертуара. Нетрудно было догадаться, что монолог (вспомним, что кинематограф тогда еще был немым) был нужен для оценки выразительности. Татьяна выбрала самый выгодный, на ее взгляд, самый выразительный монолог – монолог Ларисы из «Бесприданницы» и прочла его с таким чувством, что, дойдя до слов «Как дурно мне!», не выдержала и разрыдалась.

Режиссеры успокоили ее, напоили сладким чаем, а потом Гардин переглянулся с Желябужским и сказал:

– Дорогая Татьяна Ивановна! С таким талантом, как у вас, надо выступать на сцене. Кинематограф для вас слишком мелок. На что уж я ко всему привычный, но и меня ваша декламация пробрала до глубины души…

Татьяна поняла, что добрые люди просто-напросто подслащивают ей горькую пилюлю. Что значит «кинематограф для вас слишком мелок»? Для Блюменталь-Тамариной не мелок, а для нее мелок? Смешно! Видимо, у нее и впрямь какое-то не такое лицо. Маловыразительное. Да, она похожа на отца, но, видимо, к пожилым мужчинам в кинематографе предъявляют более мягкие требования, нежели к молодым девушкам. Черт их разберет!

Картину Юрия Желябужского «Папиросница от Моссельпрома», ставшую хитом 1924 года, Татьяна посмотрела раз двадцать. Оценивала выразительность лица актрисы Юлии Солнцевой, сыгравшей главную роль, сравнивала ее с собой и пыталась разгадать тайну кинематографа. Иначе говоря, пыталась понять, почему она не подходит для экрана. Страдала невероятно – обидно же! – но в один прекрасный, воистину прекрасный день как отрезало. Не гожусь, ну и ладно! Велика важность! Зато у меня в театре все хорошо складывается.

Кинематограф получил у Татьяны отставку почти на двадцать лет, и попала она в свою первую картину случайно, за компанию с отцом. Но об этом речь пойдет впереди.

А в театре и впрямь все складывалось хорошо. Постепенно Татьяна «доросла» до Липочки в «Своих людях» Островского, до Марьи Антоновны в «Ревизоре» и до Мавры Григорьевны в «Смерти Пазухина» Салтыкова-Щедрина. Ну а если в театре ставили какую-нибудь революционную пьесу (без этого никак невозможно было обойтись), то Татьяна непременно играла в ней сознательную работницу, героическую комсомолку или комиссара. На такие роли в то время театральные критики обращали внимание в первую очередь. За одну из сыгранных комсомолок Татьяна получила от райкома партии награду – отрез на платье. Сейчас кому-то это может показаться смешным, но в 1923 году мануфактура была страшным дефицитом.

В 1925 году Иван Романович отметил юбилей – тридцать лет служения Мельпомене. В связи с этим его наградили почетным званием Заслуженного артиста республики.

– Вот меня и отметили, Танюша, – сказал дочери Иван Романович. – Теперь дело за тобой…

Не успели толком порадоваться, как случилась беда – арестовали Шлуглейта. Без Морица Мироновича актеры и режиссеры почувствовали себя осиротевшими. Все привыкли к тому, что к Шлуглейту можно прийти с любым вопросом, с любой бедой. Он выслушивал, советовал, помогал. Кроме того, Шлуглейт умел дружить со всеми, кто мог быть полезен театру. В то время, когда все, начиная от дров и заканчивая красками для декораций, приходилось не покупать, а доставать или, как еще выражались, «выбивать», это было очень ценное умение.

Татьяна к тому времени успела перейти из Третьего театра РСФСР в театр Московского губернского совета профсоюзов, который сокращенно назывался театром МГСПС[48].

Глава десятая

На круги своя

Полы подметены, на скатерти – ни крошки,

Как детский поцелуй, спокойно дышит стих,

И Золушка бежит – во дни удач на дрожках,

А сдан последний грош – и на своих двоих.

Достоверно не известно, почему Татьяна Пельтцер ушла из Третьего театра РСФСР в недавно созданный театр Московского губернского совета профсоюзов, который в то время и театром-то можно было назвать с огромной натяжкой. Труппа из десяти человек, если считать вместе с основателем и режиссером Сергеем Ивановичем Прокофьевым[49], своего помещения нет, афиши рисуют сами… Да и называлось все это поначалу не театром, а передвижной труппой. Можно сказать, что в конце 1923 года Татьяна Пельцер вернулась на круги своя – снова в передвижной театр.

Достоверно не известно, но можно предположить…

Версию с конфликтом в прежнем театре можно смело отбросить. Никто из современников ни разу не упомянул о каких-либо трениях между Татьяной Пельтцер и руководством Третьего театра РСФСР или между ней и кем-то из ведущих актеров труппы. И сама Татьяна Ивановна на протяжении всей жизни вспоминала о театре Корша во всех его воплощениях только хорошее, а о Шлуглейте, Радине, Шатровой, Блюменталь-Тамариной и других членах труппы отзывалась с большой теплотой. А ведь характер у Татьяны Ивановны был прямой и даже немного резкий, говорила она обычно то, что думала, и старалась называть вещи своими именами. Так, например, вспоминая Нахичеванский театр, она обычно добавляла: «Гори он синим огнем со всеми потрохами!» Да и какие могли быть конфликты между старыми знакомыми, служившими до революции у Корша и у Синельникова? Все давно успели притереться друг к другу.

Что же, если не конфликт, может побудить молодую актрису сменить известный, «раскрученный», как сказали бы сейчас, театр на недавно созданный актерский коллектив, пусть и при такой состоятельной организации, как губернский совет профсоюзов? Ответ напрашивается сам собой – амбиции! В Третьем театре РСФСР Татьяне долго бы пришлось ждать главных ролей. А вот в «новорожденном» театре, труппу которого можно было пересчитать по пальцам в прямом смысле этого слова, она, с ее-то опытом и талантом, могла рассчитывать на статус примы. А что труппа невелика да своего помещения нет – пустяки. Москва не сразу строилась, а театр МГСПС в конечном итоге «вырос» в театр имени Моссовета, который существует и в наши дни. В те годы по всей стране создавалось множество театральных коллективов. Толчок этому процессу дала резолюция XII съезда ВКП(б), состоявшегося в 1923 году. В ней говорилось о необходимости поставить в практической форме вопрос об использовании театра для систематической массовой пропаганды идей борьбы за коммунизм и о проведении в этих целях работы по созданию и подбору соответствующего революционного репертуара.

Бывший директор императорских театров князь Сергей Михайлович Волконский не без сарказма писал в своих мемуарах, что в послереволюционной России «не было деревни, где не было бы сарая, превращенного в театр».

Среди театров, появившихся в ту пору в Москве, кроме театра МГСПС навскидку можно назвать студию Малого театра, основанную 1923 году, театр-студию под руководством Юрия Завадского (1924 год), театр-студию под руководством Рубена Симонова (1927 год)… Были и другие театры, все не перечислить, но Татьяна Пельтцер отдала предпочтение именно театру МГСПС. Почему? С какой стати?

Скорее всего, причина крылась в Сергее Прокофьеве, у которого, помимо энтузиазма, имелся еще и опыт. Тридцатитрехлетний Прокофьев приехал в Москву из Иркутска, в котором он за одиннадцать лет прошел путь от актера дореволюционного народного театра до городского комиссара по делам театра. Прокофьев ставил спектакли, играл в них, писал пьесы и преподавал в студии, организованной им при народном театре. Это был настоящий подвижник театра, человек, у которого огромная любовь к искусству сочеталась с выраженными организаторскими способностями.