Отодвигая границы (ЛП) - Кэти МакГэрри

Я сделал глубокий, поглощающий гордость вдох. Цитируя мудреца Исайю — пуф. Мои мышцы расслабились, злость исчезла. Опустив голову, Эхо спряталась за занавесью своих волос. Я никогда не пойму, почему эта девчонка пробуждала мою совесть.

— Извини. Мне не стоило на тебя кричать.

Она показала своё бледное лицо и снова шмыгнула. Один красный локон прилип к её влажной от слёз щеке. Моя рука потянулась, чтобы поправить его, но я замешкался в миллиметре от её кожи. Клянусь, она задержала дыхание и даже перестала моргать, и, на секунду, то же случилось со мной. Ласковым движением я убрал локон.

Она прерывисто выдохнула и облизала губы, когда я опустил руку.

— Спасибо.

Я не знал, за извинение или за локон, но спрашивать не собирался. Моё сердце билось в такт с трэш-металлом. Этой осенью мы читали о сиренах на английской литературе — греческая мифологическая фигня о прекрасных женщинах со столь очаровывающими голосами, что мужчины были готовы пойти на всё ради них. Оказалось, эта мифологическая хрень была правдой, поскольку каждый раз при виде неё я терял разум.

Нормальность. Она хотела чего-то нормального, как и я.

— Знаешь, что нормально?

— Что? — Она стёрла оставшиеся слезинки.

— Занятия по математическим исчислениям.

Без сомнений, Эхо Эмерсон отождествляла сирену. Она одарила меня той же улыбкой, что и в субботу вечером. Той улыбкой, что толкала мужчин на написание сопливых песенок. Они вызывали у нас с Исайей смех. Я мог часами сидеть под офисом миссис Колинз и подрывать задницу рано утром, чтобы идти на математику, лишь бы вновь увидеть эту улыбку. Ох, вот дерьмо.

— Ладно, — сказала она. — Давай займёмся чем-то нормальным.

Так мы и сделали. С час мы сидели напротив шкафчиков, и она помогала мне нагнать пару занятий. Девушка использовала для описания жесты, что было чертовски смешно, учитывая, что мы обсуждали математику. Её зелёные глаза светились, когда я задавал ей вопросы, и она одаряла меня улыбкой сирены каждый раз, когда я вникал в тему. Эта улыбка только вызывала у меня желание учиться больше.

Закончив своё объяснение о производных, она сделала глубокий вдох. Я понял эту тему минут пять назад, но мне нравился звук её милого голоса. Ангельская музыка.

— Ты хорошо знаешь математику, — сказал я. Ты хорошо знаешь математику. Что это за заявление? Что-то типа: «Эй, у тебя есть волосы, они рыжие и вьются». Как тонко.

— Мой брат Айрес был математическим гением в нашей семье. Единственная причина, по которой я не отстаю, это потому, что он учил меня. Он никогда не заглядывал в учебник, зная всё, что мне нужно, всё, чтобы помочь мне.

Обращаясь с ней с таким же почтением, с каким моя мама носила семейную Библию, Эхо достала старую, потрёпанную книгу по исчислениям из своего рюкзака и начала переворачивать страницы. Книга хранила в себе многочисленные заметки, написанные синими или чёрными чернилами на полях.

— Наверное, это делает из меня мошенницу, да?

— Нет, это значит, что у тебя был любящий брат.

Помогала ли моим братьям их приёмная мать с домашней работой, или она была как жена Джеральда? Запираясь в спальне, она делала вид, что её приёмные дети не существовали и что её муж нас не бил.

Она провела пальцами по записям на страничке.

— Я скучаю по нему. Он умер два года назад в Афганистане. — Эхо вцепилась в книгу, будто она была её спасательным кругом. — Из-за взрыва.

— Мне жаль.

— Спасибо, — сказала она безжизненным голосом.

— Она не утихает, — сказал я. — Боль. Раны засыхают, и ты не всегда чувствуешь, будто нож рассекает тебя на части. Но когда ты ожидаешь этого меньше всего, боль вспыхивает, чтобы напомнить, что ты никогда не будешь прежним.

Сам не знаю, почему я рассказывал ей это. Может, потому, что она была первым человеком со времён смерти моих родителей, кто мог понять. Я смотрел на мигающие флуоресцентные лампы на потолке. Горят. Не горят. Горят. Не горят. Хотел бы я найти кнопку, выключающую мою боль.

Тёплое прикосновение пощекотало меня, вернув на землю. Или отослало прямиком на небеса. В любом случае, оно выдернуло меня из ада. Розовые пальчики Эхо гладили меня по ладони.

— Кого ты потерял?

— Родителей. — Никакое жалкое сочувствие не появилось на её лице, лишь понимание боли утраты. — Думаешь, миссис Колинз специально свела двух самых депрессивных людей в школе? — Я сверкнул улыбкой, чтобы удержать правдивость заявления от разрушения остатков моего сердца.

Она убрала руку.

— Вау. А я думала, что единственная в этой школе, кто каждое мгновение притворяется.

Желая ещё её прикосновений, я пересел, чтобы моя рука касалась её плеча. Губы Эхо не двигались, но моя сирена всё равно пела. Её песня обжигала мою кожу, а нос — запах сахара и корицы.

Её задний карман завибрировал, отправляя меня вновь в ад… простите — в школу. Мне срочно нужна была одна из сигарет Бет, а я ведь даже не курил.

Она набрала сообщение на своём айфоне. Наверное, этому удачливому сукин сыну, её обезьяноподобному парню. Улыбка сирены испарилась с её лица, а ведь я так усиленно работал, чтобы вызвать её. Это была грёбаная трагедия.

— Ты в порядке?

— Да. Мачеха контролирует каждый мой шаг, — сказала она с деланным равнодушием.

Я облегчённо вздохнул. Лучше мачеха, чем та обезьяна.

— По крайней мере, у тебя есть кто-то, кто заботится о тебе. — Сомневаюсь, что Ширли и Дэйл знали, что у меня есть мобильный. — Прости, что довёл тебя до слёз. Обещаю, в будущем я буду хорошо себя вести.

— Значит ли это, что я на самом деле буду подтягивать тебя?

— Да, думаю, что так.

Эхо натянула рукава.

— Ты не доводил меня до слёз. Ты не помог ситуации, но ты не доводил меня до слёз.

Она оголила свои руки, пока учила меня — когда касалась меня. Вот дерьмо. Я забыл о её шрамах. Чёрт, да она сама забыла о своих шрамах — до этого момента. Я хотел вернуть это мгновение и вновь увидеть её улыбку.

— Тогда кто? Я давно не дрался. Моя репутация будет испорчена, если я буду вести себя хорошо слишком долго.

Она боролась, но я победил. Её улыбка вернулась на мимолётное ослепительное мгновение.