Война глазами дневников - Анатолий Степанович Терещенко

Никогда раньше я не переживал таких потрясений, несмотря на то, что бывал в тяжелых переплетах войны.

Я сейчас совершенно больной человек. Меня мучают раны, которые не только не зажили, а, наоборот, еще больше обострились и разболелись.

Эти страшные пять месяцев Сталинградской битвы совершенно подорвали мое здоровье, а тут еще Сталин затаил обиду на меня из‐за Хрущева (с июля по декабрь 1942 г. Н.С. Хрущев являлся членом Военного совета Сталинградского фронта – Прим. Авт.).

Я переживал и за себя, и за штаб фронта, и за весь Сталинградский фронт, который должен был закончить Сталинградскую битву, забрать трофеи и пленных. Это его право, он выиграл эту битву, а Сталин нарочно ликвидировал этот фронт.

В том вопросе Ставка допустила две крупные ошибки.

Первая заключается в том, что несмотря на то, что Сталинградский фронт сыграл главную роль в победе наших войск в Сталинградской битве, а именно: остановил наступление врага, отбил 700 атак врага на Сталинград, нанес колоссальные потери врагу, подготовил все условия для контрнаступления, выбрал направление для удара и их оборудовал, принял самое активное участие в окружении группировки врага под Сталинградом, разрушил «воздушный мост», при помощи которого враг пытался снабжать окруженные войска по воздуху и, наконец, разгромил группу Гота – Манштейна, которая пыталась освободить окруженных, – все это сделали войска Сталинградского фронта, и вот теперь… Сталинградский фронт ликвидируется. Это политическая ошибка.

Вторая, еще большая ошибка, вытекающая из первой, – это ошибка большого стратегического порядка. После того, как была разгромлена группа Манштейна, нужно было, что я и предлагал, Сталинградский фронт оставить забирать пленных, причем не атаковать окруженных, а «задушить» их блокадой. Они не продержались бы больше одного месяца; а Донской фронт направить по правому берегу р. Дон на Шахты и Ростов. В итоге получился бы удар трех фронтов: Воронежского, Юго‐Западного и Донского. Этот удар трех фронтов был бы исключительно сильным. Он закрыл бы как в ловушке всю группировку противника, действующую на Северном Кавказе.

19 января 1943 г.

В чем основная причина, что тов. Сталин стал относиться ко мне по‐другому – хуже, чем раньше? В корне этого изменения лежат две причины.

Первая: в октябре 1942 года по ВЧ звонит мне тов. Сталин и спрашивает, где Хрущев? Я ответил ему, что он уехал в Астрахань в 28‐ю армию. Сталин, слышно по голосу, был чем‐то возбужден и резким голосом сказал:

– Гоните это г…, чего вы держите его у себя?

Я не сразу ответил на эту грубость.

Он еще раз повторил в таком же стиле, но в более грубой форме.

Я ответил:

– Товарищ Сталин! Так это же не моя категория, он ведь член Политбюро ЦК.

Сталин на этот мой ответ еще более резко сказал:

– Не ваша, не ваша категория, да вы еще не знаете этого подлеца, это такой пройдоха, что пробы негде ставить. Гоните его от себя, – сказал он свое последнее слово и повесил трубку.

Я остался в недоумении, как будто кто‐то ударил меня по голове. Я понял со слов Сталина, что мне необходимо донести шифровкой о снятии Хрущева с должности члена ВС. Для меня это было ясно, но и ясно другое: я должен дать какую‐то мотивировку о снятии Хрущева с должности. Вот тут‐то моя совесть и заговорила вовсю.

Клеветать я не могу, я сроду ни на кого не клеветал и не доносил и теперь не буду… Так я и не донес Сталину на Хрущева, хотя имел прямые указания от Сталина на это… По сути дела, я спас Хрущева, а сам попал в немилость Сталина.

Вторая причина натянутости Сталина ко мне была более мелкого порядка, чем первая, но все же играла определенную роль, подливала масла в огонь.

Жуков Г.К., ставший заместителем Главкома, играл отрицательную роль в отношении Сталина ко мне.

Жуков относился ко мне очень плохо, просто не по‐человечески… он не мог мне простить, что я нет‐нет, да и скажу о его недостатках в ЦК или Верховному Главнокомандующему. Как коммунист и как командующий войсками… я обязан это делать. И мне от Жукова за это попадало.

Я с тов. Жуковым учился, работал, знал его как облупленного. Это человек страшный и недалекий. Высшей марки карьерист. Ради своей славы, к которой он шел по трупам людей, он, гнида, втопчет в грязь все «святое» и оскорбит и честь, и совесть человека. У него нет ничего правдивого.

Если представится возможность, я напишу о нем побольше.

22 января 1943 г.

Был во 2‐й гвардейской армии, допрашивал немецкого майора, захваченного в плен 300‐й СД в районе ст. Мелихоской…

Был на участке 28‐й армии, побывал в передовых частях и в городе Сальск. В управлении войсками много непорядков, мало заботятся о людях. Части располагаются в разбитых и холодных зданиях… люди заслужили после тяжелых и напряженных боев, чтобы их разместили в теплых жилых домах.

В Сальске население растаскивает захваченные нами у противника склады. Тыловые работники отдыхают и не занимаются учетом и хранением тылового имущества. Инженерные войска армии плохо занимаются восстановлением разрушенных мостов.

На все эти недостатки я строго обратил внимание командарма 28‐й армии т. Герасименко.

28 января 1943 г.

Из госпиталя я вышел с еще не зажившими ранами, считал, что в процессе работы они затянуться; в действительности оказалось другое: они не только не зажили, а, наоборот, обострились… я страдал от сильных болей…

28 января 1943 г. я послал шифром следующий рапорт:

Верховному Главнокомандующему тов. Сталину.

Рапорт

На всем протяжении моего командования Сталинградским фронтом меня мучили раны. За последние два месяца резко ухудшилось мое здоровье и я совсем не могу ходить. Открывается рана за раной на перебитой ноге, нога гниет и непрерывно воспаляется. Я так измучился с этими ранами, что готов отрезать ногу. Дальше находиться в таком положении не могу, мне немедленно нужно госпитальное лечение.

Убедительно прошу Вас разрешить мне убыть на лечение, а командование фронтом передать моему заместителю т. Захарову.

А. Еременко

29 января 1943 г.

Звонил Хрущев из Москвы. Поздравил меня с наградой, орденом Суворова 1 степени… Я спросил Хрущева, как дело обстоит с моим рапортом. Он ответил, что нет решения. Я страшно был удивлен этому ответу. Два часа тому назад звонил Жуков и сказал, что решение состоялось. На заседании ГОКО присутствовал и Хрущев. Я никогда не мог допустить и мысли, что