Удар Молнии - Сергей Алексеев

Потом заставил ее перевязать рану и нагреть батарейки на своем теле. При тусклом свете он разглядел те же черточки на прикладе, только не мог сосчитать их количества...

О существовании Мариты никто в подразделении не знал, даже дед Мазай. Появление же Тучкова как бы всколыхнуло и освежило память, хотя он тоже ничего не знал, однако догадывался, что почти двухсуточное пребывание Глеба под землей связано с какой-то тайной, глубоким переживанием, трагедией. Догадывался, но из-за своего княжеского такта и воспитания никогда ни о чем не спрашивал. Просто Тучков искал и добывал его из теплотрассы и заметил тогда состояние души вышедшего на свет Божий начальника штаба. Головеров уверял, что от света у него режет глаза и потому текут слезы. Князь кивал, говорил какие-то слова и не верил, и потом, когда Глеб уже привык к свету, но слезы продолжали бежать, он оправдывался, что это от боли, потому что отдирают присохший к ране бинт. Князь опять понятливо кивал и успокаивал...

Все в подразделении знали, что он никакой не князь, а всего лишь столбовой дворянин Тучков, но редко кто обращал на это внимание, ибо у него было благородное княжеское начало. А потом, люди настолько уже отвыкли от благородства, что любое его проявление казалось не менее чем княжеским...

Тучков увлек Глеба на пустырь между домами и без спешки рассказал все, что получил и о чем просил дед Мазай. Вся эта история показалась Головерову надуманной, какой-то фантастической в мирных, лениво-безразличных условиях московской жизни. К тому же Тучков не мог объяснить, кто конкретно устраивает тотальную слежку за бывшими спецназовцами и готовит их похищение.

- Дед здоров? - на всякий случай спросил Глеб. - У него с крышей все в порядке?

Князь был сильно озабочен и это язвительное замечание проигнорировал.

- Мне на "хвост" сели чуть ли не возле его дома. Спецы, но не наши семерочники. Сидели так прочно, что в Москве едва отделался. Работают с перехватом как часы. Уходил уже от третьей машины. Но они и так вычислили меня. Скорее всего, сняли на пленку, когда выходил из дома от деда Мазая. Теперь у дома пост, и езжу с эскортом. Так что вся надежда на тебя, предупреждай остальных. Я засветился по-крупному.

Они лежали на весенней земле, уже сильно пахла свежая крепкая трава, поздний вечер был не черным, а приятным, густо-синим, и лишь откуда-то едва уловимо доносился запах нечистот: на пустыре выгуливали собак, и все же не хотелось верить услышанному, ибо пришлось бы трезветь, приходить в себя, выламываться из глубокого приятного сна.

- Ты-то за собой не замечал "хвостов"? - спросил Князь.

- Не обращал внимания...

- А предложений не было? Работы, службы?..

- Были, - признался Глеб. - Например, заместителем начальника отдела по борьбе с организованной преступностью. Отказался.

- Зря, я бы согласился, - вдруг заявил Тучков. - Теперь бы и в ментовку пошел. Все надоело.

- Ты ведь женился! С молодой-то женой...

- Неудачно, Глеб. Можно сказать, влип. Бог с ним, что она не княжна... Ей семнадцать, а она уже гулящая женщина. Пытается изображать светскую особу, вертится в богемной публике - журналисты, художники. И спит где угодно и с кем угодно! Потрясающе, Глеб! Мне остается только изумляться. Даже злиться не могу.

- Расстался с ней?

- Нет... Мне ее так жалко. Она совершенно беспомощный человек, беззащитный. А потом... я ведь женился, венчался в церкви дворянского собрания. Теперь это мой крест, моя "малямба".

"Малямбой" первоначально называли учебный ящик с боеприпасами, где вместо патронов были кирпичи, залитые бетоном (песок обычно высыпали, чтобы облегчить ношу). Потом так стали называть любой неудобный и тяжелый груз, который надо тащить на себе даже под обстрелом...

- Ну, неси-неси, - буркнул Глеб и умолчал о своих "крестах".

Тучков расценил это по-своему, насупился и не стал больше откровенничать.

- Дед сильно встревожен, за нас боится, - сказал он. - Расслабились, говорит, распустились на гражданке... Предупредил: в руки не даваться, если будет захват.

- Как в тылу противника! - усмехнулся Глеб.

- Я тоже так сказал... У тебя ствол-то есть какой?

- Откуда? Все сдал. А заначки не сделал, хотя возможностей было... Кто бы знал, что так придется?

Князь достал из кармана пистолет ТТ, теплый, почти горячий, вложил в руку. Сверху положил запасную обойму.

- Бери, у меня еще есть... Так и думал, что ты без ничего, прихватил. Ну что, разбегаемся?

Оружие странным образом отрезвило и пробудило Глеба почти мгновенно. Он сел, прицелился в темноту.

- Позвонишь мне завтра в семнадцать часов, - он назвал номер телефона "мягкой игрушки". - Из автомата. Княжну свою посади на цепь. В ее присутствии никаких разговоров.

- Глеб?..

- Молчи. Допроси ее с пристрастием... или как знаешь: где, с кем, когда. И кто из ее... друзей интересовался тобой. Сыграй ревнивца!

- Я так не могу...

- Она тебя сдуру подставит, и возьмут тепленького. Она - твое уязвимое место.

- Понял, - тоскливо проронил Князь. - Я чувствую...

- Где Саня Грязев, не знаешь?

- Уехал в Новосибирск. Пляшет в каком-нибудь ансамбле.

- А Шутов?

- Ну ты как проснулся, Глеб! - возмутился Тучков. - Не слышал, что ли? Славка в Бутырке. У него в тире будто бы оружие исчезло, семь пистолетов. Я из-за него и к деду поехал...

Головеров поиграл пистолетом, привыкая к его рукоятке, предохранителю, спусковому крючку, - рука отвыкла от оружия...

- Князь, а не кажется тебе, нас хотят постепенно изъять из общества? вдруг спросил он. - Как потенциально опасный элемент. Сдуру расформировали, а теперь хватились. Мы же ничьи! По крайней мере, те, кто живет вольно, нигде и никому не служит. А если мы прибьемся к какой-нибудь... мафиозной структуре? Или создадим свою, а? Банду "Черная кошка"? Или вот что! Или развяжем языки и станем выступать, писать мемуары?.. Тебе не кажется?

- Мне-то может показаться, - уклончиво ответил Тучков. - Деду Мазаю не кажется. Он железный реалист, сказал бы, шепнул.

- Ладно, что гадать, - после паузы отмахнулся Глеб и спрятал пистолет. Поживем - увидим. А теперь расползаемся.

С пустыря они и в самом деле разошлись в разные стороны, чтобы затеряться среди бесчисленных дворов "спального" района Москвы и кружным путем выйти к метро. Глеб жил почти что в Центре, а гараж был почти что в Подмосковье...

Возле дома и в его окрестностях все было спокойно, никаких новых и подозрительных машин, ни людей, и все же он не вошел сразу в подъезд, а отправился бродить по закоулкам, провоцируя тем самым наблюдателей, если таковые были, - заходил и подолгу стоял в подъездах, резко разворачивался и шел в обратном направлении, но слежки так и не обнаружил.

Коль она была, то давно уже привыкла к образу жизни "объекта", к его домашнему затворничеству, и концы следовало искать не на улице, а где-то рядом, близко с собой. Мысль сразу же обратилась к "игрушкам", однако он отмел ее в тот же миг, как абсурдную: никто в мире не смог бы убедить его, что эти прекрасные женщины, отдающиеся только воле своих чувств, способны шпионить за ним. Как он ни прикидывал, но единственным человеком извне, каким-то образом "приближенным" к квартирам на первом и втором этажах, оставался юноша-участковый, безответно влюбленный в "мягкую игрушку". Он продолжал систематически приходить, сначала звонил к Головерову, потом спускался на этаж ниже и робко трогал кнопку звонка. Чаще всего ему не открывали, и он уходил восвояси, бывало, что подходил к окнам, пытался заглянуть, подсмотреть, как воришка, но изредка, если участковый проявлял настойчивость, "мягкая игрушка" вздыхала и шла в переднюю. Разговаривали всегда через порог и довольно громко.

- Он опять у тебя? - спрашивал несчастный блюститель порядка.

- Да, опять у меня, - просто отвечала она. - И мы только что выбрались из постели. Нам было очень хорошо.

Иногда она потягивалась при этом и захлопывала дверь.

- Зачем ты его все время дразнишь? - смеялся Глеб. - Представляешь, что у него на душе?

- Ничего у него на душе, - говорила серьезно "мягкая игрушка". - Он маленький и трусливый хам, мелкий человек. Даже застрелиться не мог. Пусть переживает. Переживания делают из мальчиков мужчин.

Эта ее жесткость казалась тогда Головерову капризом...

Теперь же, анализируя ситуацию, он убеждался, что женский глаз был зорче: маленький этот человечишка, но облеченный властью, как нельзя лучше годился для негласного присмотра за Глебом. Посещения участкового диктовались не любовью, не ревностью и не исполнением служебных обязанностей, а обыкновенной проверкой. Его могли завербовать в филеры, даже не посвящая в суть дела. Влюбленные мальчики так себя не ведут...

Осторожно, чтобы не слышала "мягкая игрушка", он вошел в свою квартиру, достал записную книжку, где были закодированы адреса и телефоны всех бойцов "Молнии", затем соорудил примитивную химловушку, вылив полфлакона чернил под тонкий коврик у двери с внутренней стороны, - если кто-то войдет без него, обязательно наследит и в квартире, и на лестничной площадке. После этого он спустился вниз и условным звонком позвонил "мягкой игрушке". Она уже беспокоилась - двенадцатый час ночи. Она работала в первую смену, пришла домой в три часа дня и еще не видела Глеба.